Луиза Пенни - Эта прекрасная тайна
Продолжая смотреть в глаза монаху, старший инспектор жестко сказал:
– Вы должны помочь мне найти того, кто это сделал.
– Я ничего не знаю.
– Но подозреваете.
– Нет, неправда.
– Молодой человек, по этим коридорам ходит убийца. Здесь вместе с нами заперт душегуб. Вместе с вами.
В глазах Люка промелькнул страх. Этот юноша целыми днями сидит один, и у него на поясе висит единственный ключ во внешний мир. Если убийца надумает бежать, то ему придется в буквальном смысле переступить через труп брата Люка. Понимает ли это молодой монах?
Старший инспектор слегка откинулся назад:
– Расскажите мне, что знаете.
– Я знаю только то, что не все довольны сделанной записью.
– Новой? Той, которую собирался сделать приор?
Брат Люк помолчал, потом отрицательно покачал головой.
– Прежней? Первой?
Брат Люк кивнул.
– И кто же?
На лице брата Люка появилось несчастное выражение.
– Ты должен сказать мне, сынок, – проговорил Гамаш.
Люк подался вперед. Чтобы прошептать. Его глаза обшаривали темный коридор. Гамаш тоже подался вперед. Чтобы услышать.
Но не успел брат Люк произнести и слово, как глаза его широко распахнулись.
– Вот вы где, месье Гамаш. Ваш инспектор сообщил, где вас искать. Я пришел пригласить вас на обед.
В нескольких футах от каморки стоял брат Симон, секретарь настоятеля. Руки спрятаны в рукавах, голова смиренно склонена.
Слышал ли он их разговор?
Глаза монаха-секретаря, похоже, никогда не закрывались полностью. Он видел все, да и слышал, наверное, тоже.
Глава одиннадцатая
Двое монахов принесли из кухни миски с молодой некрупной картошкой, сбрызнутой маслом и посыпанной луком. За этим последовали брокколи, пирог из тыквы и мясная запеканка. На длинном трапезном столе лежали доски для нарезки хлеба с теплыми французскими батонами – багетами. Монахи, сидевшие на длинных скамьях, молча передавали туда-сюда тарелки с сырами и маслом.
Но брали они очень помалу. Передавали миски и хлеб, но себе брали чисто символические порции.
У них отсутствовал аппетит.
Бовуар почувствовал себя в затруднительном положении. Ему хотелось положить себе в тарелку побольше всего, целую гору, чтобы за ней никого не видеть. Он хотел соорудить алтарь из пищи, а потом съесть его. Весь.
Когда до него дошло первое блюдо с запеканкой, пахучий сыр и тарелка с луком-пореем с ломкими, крошащимися верхушками, Бовуар оценил скромное количество еды на тарелках других монахов.
Затем загреб черпаком, сколько поместилось, и положил на свою тарелку.
«А ну, попробуй отбери», – подумал Бовуар. Судя по мрачному виду монахов, они вполне могли попытаться это сделать.
Настоятель нарушил тишину молитвой. После раздачи еды поднялся другой монах и подошел к аналою, откуда принялся читать из молитвенника.
В остальном же никто не произнес ни слова.
Ни слова о бреши, образовавшейся в их рядах. Об отсутствующем монахе.
Но брат Матье очень даже присутствовал, незримо витал над ними, как призрак. Пользуясь молчанием, он увеличивался в размерах, пока не заполнил собой все помещение.
Гамаш и Бовуар сидели не рядом. Их посадили по разным концам стола, словно детей, которым нельзя доверять.
К концу трапезы старший инспектор сложил салфетку и поднялся.
Брат Симон, сидевший напротив него, сделал движение, поначалу едва заметное, потом более энергичное, давая понять Гамашу, что он должен сесть.
Гамаш встретился взглядом с монахом и тоже сделал движение, означавшее, что он понял знак, но все равно будет делать то, что ему нужно.
На другом конце стола Бовуар, увидев, что его шеф поднялся, тоже встал на ноги.
За столом воцарилась полная тишина. Прекратилось даже позвякивание приборов. Все вилки и ложки легли на стол или замерли в воздухе. Все глаза устремились на старшего инспектора.
Он медленно подошел к аналою и оглядел стол. Двенадцать монахов с одной стороны, одиннадцать с другой. Помещение и сообщество оказались разбалансированными.
– Меня зовут Арман Гамаш, – начал он в гробовой тишине. – Кое с кем из вас я уже знаком. Я старший инспектор отдела по расследованию убийств Квебекской полиции. Это мой заместитель, инспектор Бовуар.
Монахи, кажется, заволновались. И рассердились. На него.
Гамаш давно привык к подобным переменам. Монахи пока не готовы были обвинять убийцу в том, что их жизнь пошла кувырком, и поэтому винили полицию. И Гамаш почувствовал прилив симпатии к ним.
Если бы они только знали, как плохо все повернется…
– Мы прибыли, чтобы расследовать то, что случилось здесь сегодня утром. Убийство брата Матье. Мы благодарны вам за гостеприимство, но нам нужно нечто большее. Нам нужна ваша помощь. Я подозреваю, что тот, кто убил приора, не имел намерений причинить душевные страдания остальным. – Гамаш помолчал. Его голос стал дружелюбнее. Участливее. – Но в ходе нашего расследования вам не избежать душевных страданий, сильных страданий. То, что вы хотели бы сохранить в этих стенах, будет вынесено на публику. Взаимоотношения. Разлады. Все ваши тайны всплывут на поверхность, по мере того как мы с инспектором Бовуаром будем приближаться к истине. Я бы и рад уберечь вас от лишних переживаний, но это невозможно. Вам ведь тоже хотелось бы, чтобы брат Матье сидел сейчас с вами за обеденным столом.
Но, не успев произнести эти слова, Гамаш спросил себя, не ошибается ли он.
Хотели бы они, чтобы брат Матье снова оказался с ними? Или они хотят, чтобы он оставался мертвым? Он видел здесь искреннюю боль. Монахи были выбиты из колеи. Сильно расстроены.
Но о чем они скорбят на самом деле?
– Мы все знаем, что убийца сейчас находится среди нас. Он разделял с нами стол, преломлял хлеб. Слышал молитвы и даже сам молился. Я хочу сказать ему несколько слов.
Гамаш сделал паузу. Нет, он не любил никаких мелодраматических жестов, лишь надеялся, что его слова пробьют броню, в которую облачились монахи, – эти плащи молчания, благочестия и повседневности. Он предполагал пробиться через все это, дойти до их душ. До мягкой сердцевины.
– Полагаю, вы любите свой монастырь и не желаете вреда собратьям-монахам. Это никогда не входило в ваши намерения. Но как бы ни были деликатны мы с инспектором Бовуаром, ущерб монастырю будет нанесен немалый. Расследование убийства – катастрофа для всех, кто вовлечен в процесс. Если вы думаете, что убийство – худшее, что могло случиться, и оно уже позади, то вы ошибаетесь.
Гамаш говорил тихо, но властным, непререкаемым тоном. Казалось, что его устами глаголет истина.
– Но есть один способ предотвратить неизбежное. Всего один. – Гамаш сделал паузу. – Вы должны сознаться.
Он ждал, ждали и они.
Раздалось покашливание, и все глаза устремились к настоятелю, который поднялся на ноги. Глаза остальных монахов округлились от потрясения. Брат Симон тоже стал подниматься, но настоятель едва заметным жестом велел ему оставаться на месте.
Отец Филипп повернулся к своим собратьям. Если напряжение и прежде было велико, то теперь в воздухе словно затрещали грозовые разряды.
– Нет, – сказал настоятель, – мне сознаваться не в чем. Я хочу поддержать старшего инспектора. Я прошу, умоляю того, кто это сделал, сознаться.
Никто не шелохнулся, никто не произвел ни звука. Настоятель обратился к Гамашу:
– Мы будем сотрудничать с вами, старший инспектор. Я снял с них обет молчания. Возможно, вы почувствуете склонность монахов к молчанию, но оно больше ни для кого здесь не обязательно.
Он обвел взглядом остальных:
– Если кто-то из вас владеет важной для следствия информацией, вы не должны держать ее при себе. Никакие нравственные или духовные ценности не обязывают вас защищать виновного. Вы должны сообщить старшему инспектору все, что вам известно. Поверьте, они с инспектором Бовуаром разберутся, что имеет значение, а что – нет. Они знают свое дело. Мы молимся, работаем и созерцаем Бога. И поем во славу Бога. А эти люди, – он показал на Гамаша и Бовуара, – находят убийц.
Голос его звучал спокойно, буднично. Немногословный настоятель поймал себя на том, что произносит такие слова, как «убийцы». И продолжил:
– Наш орден прошел испытание столетиями. И вот перед нами еще одно. Истинно ли мы веруем в Господа? Верим ли мы в то, что говорим и поем? Или же мы верим потому, что нам так удобнее? Неужели в нашем замечательном уединении вера ослабела? И, сталкиваясь с каким-либо вызовом, мы выбираем самый легкий путь. Совершаем ли мы грех, продолжая молчать? Если наша вера истинна, то мы должны иметь мужество признаваться в своих грехах. Мы не должны защищать убийцу.
Один из монахов встал и поклонился настоятелю:
– Вы говорите, mon père, что наш орден прошел испытание временем, и это правда. Нас преследовали, изгоняли из наших монастырей. Заключали в узилища и сжигали. Мы оказались на грани исчезновения. Нас вынудили скрываться. И кто это делал? Власти, люди вроде них. – Он махнул в сторону Гамаша и Бовуара. – Они тоже заявляли, что действуют в интересах так называемой истины. Этот человек даже признал, что ради истины он разрушит покой нашего монастыря. И вы просите нас помогать им? Предоставлять им кров? Делить с ними трапезу? Мы не можем посетовать на отсутствие мужества, отец настоятель. А вот на отсутствие здравомыслия – да.
