Виктория Платова - Инспектор и бабочка
– В аффекте пришпилил спящего? – хмыкает Субисаррета. – Обошелся одним-единственным ударом по затылку? Неправдоподобно, хотя и мелодраматично.
– Я просто выдвигаю версию, которая бы всех устроила.
– На всякий случай, если ты вдруг забыл: версии здесь выдвигаю я. И меня интересует истина, какой бы она ни была. Пусть даже не слишком удобной для кого-то.
– Ну да, – скалит прокуренные зубы Иерай. – Ты у нас известный изыскатель, готовый влезть в любую навозную кучу, лишь бы чертова истина восторжествовала. Лично мне до нее никакого дела нет, но задницу парня я все же навещу, если ты не возражаешь…
В вотчине Иерая Арзака даже в самый жаркий день царит прохлада, но освежающей ее не назовешь. Здесь нет окон, но сияние, идущее от флуоресцентных ламп, ослепляет. Все поверхности стерильны и отливают металлическим или стеклянным блеском, отдохнуть глазу просто не на чем. Субисаррета бывает здесь нечасто, но после каждого посещения ему хочется выпить или хотя бы встать под душ, чтобы смыть с себя мысли о быстротечности бытия. О его конечности. Кем бы ты ни был, чего бы ни достиг в жизни, в финале тебя ждет прозекторский стол, белая простыня, бирка на большом пальце правой ноги и кто-то похожий на Иерая Арзака. Собачья все-таки у него работа!.. Если имеешь дело с трупами, часто – не очень свежими и попросту изуродованными, шансы стать циником и мизантропом увеличиваются в разы. Впрочем, мизантропом Иерая не назовешь, он – жизнелюб. Большой любитель шумных вечеринок и хорошей кухни, и нет ни одного приличного ресторана, где бы ему не делали скидок при заказе спиртного.
Жаль все же, что здесь нет окон, хоть какого-нибудь окна, за которым простиралась бы сан-себастьянская ночь, наполненная самыми разными (в основном приятными) запахами и звуками. Тогда можно было бы всмотреться в нее, хоть на некоторое время абстрагироваться от Иерая, копающегося в чужом мертвом теле…
В теле Альваро, который вовсе не был чужим инспектору Икеру Субисаррете. Почему он не сказал судмедэксперту, что это его друг? Глядишь, и отношение к тому, что осталось от Альваро, было бы гораздо более почтительным. Но что сделано – то сделано, теперь уже поздно выступать с заявлениями.
За неимением окна Икеру ничего не остается, как прикрыть глаза, и перед его внутренним взором тотчас возникает фотографический алтарь из номера саксофониста. Логично было бы предположить, что на одном из снимков изображен дом, где живут Исмаэль Дэзире и Darya, вот только природный ландшафт мало соответствует швейцарскому. Конечно, Субисаррета небольшой знаток флоры и не дока в архитектуре, но даже он в курсе, что пальмы в Швейцарии не растут. И сам дом не имеет ничего общего с традиционными для горной местности шале.
Это, скорее, тропики. Африка или Латинская Америка.
Или… Камбоджа.
Далась ему эта Камбоджа! До сегодняшнего (уже вчерашнего) вечера Икер и думать о ней не думал, но благодаря чертовой горничной и ее купюре Камбоджа в сознании инспектора выросла до размеров целого материка. Никем и никогда не исследованного: там обитают самые диковинные в мире животные, все, как один, с янтарными глазами; молодые джазмены с ушами кошек, русские девушки, давно позабывшие, как выглядит их родина; несовершеннолетние ангелы, целые популяции ночных мотыльков. При желании в Камбоджу можно впихнуть все, что угодно, даже детские страхи Икера, даже психушку, где сидит профессор-маньяк. Воистину – Камбоджа и есть темнота под кроватью.
Лучше туда не соваться.
– …Он не педик.
– Что?
– Ты не слышишь меня? С ним все в порядке… – Иерай тут же поправляется. – В том смысле, что при жизни гомосексуальных связей он не имел. Но я обнаружил татуировку под правым коленом. Довольно занятную. Иди-ка, взгляни.
– Татуировку?
Альваро не был любителем украшать себя татуировками и всегда относился скептически к подобного рода боди-арту, но в том зазеркалье, из которого он прибыл, прежние жизненные принципы кардинально поменялись. И следа от них не осталось, как от блокнотов с набросками, вечных спутников Борлито. И неизвестно, какие еще неожиданности и открытия поджидают Икера на пути к зазеркалью покойного друга. При условии, что оно согласится впустить в себя инспектора.
А ведь может и не впустить.
– Странное место для татуировки, ты не находишь? – разглагольствует Иерай, пока Субисаррета вглядывается в участок кожи, испещренный мелкими, едва заметными глазу символами. – И сама она какая-то странная… Впечатлить такой ни одну девушку не получится, как ни старайся.
Девушку – может быть, но сам Субисаррета впечатлен. А ведь это – всего лишь крохотные треугольники, сосчитать их количество не представляется возможным. Треугольники сплетаются друг с другом в произвольном порядке и в какой-то момент кажутся Икеру движущимися лопастями неизвестного летательного аппарата. Поверхность каждой из них украшена пиктограммой, но ни с чем конкретным проассоциировать пиктограммы невозможно: так, набор коротких штрихов, кружков и квадратов. Чем дольше Икер вглядывается в лопасти, тем сильнее они начинают вращаться. Контуры их исчезают, и перед инспектором предстает правильной формы круг, светящийся молочным светом. Там, в кругу, Икер замечает бегущего человечка: таких условных человечков рисовал он сам, на полях школьных тетрадей. Чтобы затем быстро пролистнуть страницы и оживить статичное изображение. Наверное, именно с этого начинал и мультипликатор Миядзаки, о существовании которого инспектор узнал двадцать минут назад. Вряд ли его первый опыт сильно отличался от первого опыта Икера, и человечки были похожи, составлены из кружков и палочек разной величины. И… человечкам ничего не угрожало, в отличие от бегущего в центре молочного круга.
Икер почти физически ощущает ужас преследования. Как будто он сам оказался там, в молоке, и в затылок ему дышит что-то страшное, необъяснимое, не укладывающееся в привычные рамки. И это необъяснимое вот-вот настигнет его, спастись не удастся.
– Эй, дружище! Что с тобой? – голос Иерая доносится до инспектора, как сквозь толщу воды.
– Что?..
– На тебе лица нет. Очнись!
Лопасти, издав скрежещущий звук, замирают, круг снова распадается на множество треугольников. Человечек внутри круга исчезает, а вместе с ним отступает и страх. Лишь во рту остается привкус чего-то металлического.
– Все в порядке…
– Что-то непохоже, – судмедэксперт недоверчиво качает головой.
– Сфотографируй мне эту татуировку.
– Само собой.
Вглядываться еще раз в штрихи и треугольники у Икера нет никакого желания, но он утешает себя тем, что, переместившись на снимок, вращающиеся лопасти утратят свою мистическую власть над сознанием. Интересно, испытал ли Иерай что либо подобное тому, что испытал Субисаррета? Судя по всему – нет, толстяк выглядит совершенно безмятежным, ни один из двух его подбородков даже не шелохнулся.
– Как думаешь, что означают эти треугольники?
– Откуда же мне знать? – Иерай равнодушно пожимает плечами. – Полистай каталоги, может быть, и найдешь что-нибудь похожее.
– Боюсь, что наши каталоги не помогут.
– Поговори с мастерами тату, поройся в Интернете. Но, сдается мне, эту татуировку делали не в Европе…
– В Азии?
– Говорю же тебе, я не спец по такого рода вещам. И по чипам тоже. По поводу чипа тебе лучше проконсультироваться с кем-нибудь из специалистов. Но, возможно, он выполняет те же функции, что и чипы, которые вшиваются собакам. Отслеживать животное в случае, если оно потеряется, это и есть его главное предназначение.
И без судмедэксперта Икеру известно предназначение электронных чипов, вот только Альваро, даже в обличье Кристиана Платта, – не животное. Человек. И лучший друг Икера Субисарреты.
– Хочешь взглянуть на него поближе?
Микроскоп стоит тут же, на рабочем столе Иерая, нисколько не похожем на самого Иерая. Иерай в жизни – толстый, не всегда опрятный человек, с целым мешком заезженных старых анекдотов на все случаи жизни. Все его разговоры крутятся вокруг еды, выпивки и секса, самым большим эстетическим потрясением он называет оперетту Имре Кальмана «Марица» и всегда ходит в непарных носках, потому что найти парные – большая проблема в его домашнем хлеву.
Огромный, едва ли не размером со стадион «Камп Ноу», рабочий стол Иерая нисколько не похож на хлев, он выдает в хозяине педанта и незаурядную личность. Аккуратные стопки книг по самым разным отраслям знаний, среди которых попадаются самые настоящие букинистические раритеты. Толком прочесть названия доброй половины из них Субисаррета не может до сих пор: ни испанским, ни баскским на корешках не пахнет. Это какие-то другие языки, возможно, санскрит, возможно, иврит; единственное, что поддается хоть какой-то классификации, – арабская вязь. Большинство книг – каталоги, справочники и атласы, большинство атласов – энтомологические. Почетное место на столе занимает вертушка с десятком музыкальных дисков, но это не оперетты. Марика Рёкк, Илзе Вернер, Зара Леандер – эстрадные дивы Третьего рейха со своими unvergessene FILMSCHLAGER[10], вкусы судмедэксперта Иерая Арзака странным образом совпадают со вкусами Адольфа Гитлера. Единственный прокол – наличие в коллекции Марлен Дитрих, которую фюрер страстно ненавидел.
