Ирина Мельникова - Агент сыскной полиции
Старый развратник в некоторых местах был очень даже убедителен. Он резко захлопнул дневник и попытался восстановить спокойствие.
Тартищев с любопытством смотрел на него.
— Что он там написал? — И протянул руку к дневнику:
— Дай посмотрю. В немецком я, конечно, не силен, но кое-что разберу!
Алексей подал ему дневник и уже через минуту увидел, как расширились глаза Тартищева.
— Ничего себе! — воскликнул он. — И это писал святоша Дильмац? Я всегда подозревал, что он только корчит из себя монаха. Скажи на милость, зачем мужику изводить себя гимнастикой, зимой в проруби купаться, если некуда здоровье потратить? — Он на мгновение опустил взгляд в дневник и с торжеством ткнул пальцем в одну из записей. — Если он и был монахом, то очень веселым монахом. Знаешь, хотел бы я посмотреть на эту мадам…
— В постели? — не удержался Алексей и ухмыльнулся.
— В кутузке! — рассердился Тартищев. — А ты, голубь, вместо того чтобы потешаться, лучше поищи, нет ли какого упоминания о браслете. Вполне вероятно, что он его этой рыжей лахудре и подарил…
Алексей вновь принялся за дневник, стараясь не задерживаться взглядом на все более и более откровенных сценах и подробностях любовной вакханалии, которой предавался Дильмац накануне смерти. Его глаза искали слово braslei, и они его нашли. На последних страницах дневника Дильмац писал:
«Я все-таки решился подарить этот браслет моей богине. Его изумруды так восхитительно оттеняют белизну ее изящной руки. Как изумительно они выглядят на фоне ее огненных волос, которые, подобно сполоху пламени, взлетают над ее головой, когда она склоняется и…»
Алексей поднял голову и с опаской посмотрел на Тартищева. Но тот сидел с закрытыми глазами и не мог прочитать по красному и несколько потному лицу своего агента, над чем склонялась таинственная «богиня» Дильмаца и каким образом доводила его до экстаза.
Здесь уже и речи не шло о браслете, поэтому Алексей с чистой совестью пропустил полстраницы: ровно столько понадобилось сноровистой дамочке, чтобы включить очередной фонтан слюней и славословий Дильмаца в собственный адрес.
Но в самом конце дневника была еще одна запись, которую Алексей прочитал вслух:
— «Я все-таки выполнил мое обещание. После небольшой поправки браслет приобрел еще более совершенную форму. Недостающий изумруд ювелир заменил поддельным камнем, но он сияет, как настоящий, как глаза моей дорогой Венеры. Сегодня я отослал его с приказчиком своей ненаглядной. Дела и обстоятельства не позволяют мне вручить его лично. Я мечтаю лишь об одном — увидеть ее лицо, когда она получит мой подарок…»
Тартищев взял дневник и прошелся глазами по последней записи.
— Мне тоже очень хотелось бы увидеть лицо этой дамочки. Она небось и не подозревает, за что грохнули старика. — Он заглянул в дневник. — И лица ее он, судя по всему, так и не увидел. Смотри, — он ткнул пальцем в одну из строк, — эта запись сделана за два дня до убийства. — Федор Михайлович прошелся задумчивым взглядом по тетради, перевел его на окно и долго вглядывался в серую предрассветную муть, словно искал там ответы на вновь возникшие вопросы. Потом вернул дневник Алексею и приказал:
— Положи его ко мне в сейф, и чтоб ни одна живая душа о нем не пронюхала! Ольховскому и карты довольно будет!
Я, между прочим, тоже «мечтаю увидеть его лицо, когда он получит мой подарок», — слегка перефразировал он князя и расхохотался. — Посадили мы охранку голой задницей на ежа, Алешка! Хор-р-рошо посадили!
Но и они теперь только случая будут ждать, чтобы нам подлянку устроить! Но ты не тушуйся, Алексей, — Тартищев хлопнул его по плечу, — как говорили древние: «Si vis pacem, parra bellum! Хочешь мира, готовься к войне!»
Ювелирный магазин Аполлона Басмадиодиса выходил окнами в небольшой сквер, в котором с утра до вечера гуляли няньки с крикливыми толстыми младенцами, мальчишки играли в стуколку, а гимназистки из женской гимназии делали вид, что зубрят латынь…
Входная дверь находилась в глубине арки. За витриной, щедро украшенной медными завитушками, были спущены шторы, поэтому заглянуть в магазин с улицы Алексею не удалось. Сама витрина была заставлена каким-то восточным хламом. Впрочем, в антиквариате, которым также славился магазин Басмадиодиса, Алексей разбирался слабо, вернее, почти совсем не разбирался, потому что собирательством никогда особо не увлекался. Так, нахватался кое-чего от дедушки, большого любителя старинных икон, начиная со строгановского письма и кончая теми, которые уцелели чуть ли не со времен гонения на христиан…
Внутри магазина царил полумрак, лишь над прилавком горело несколько ламп, в свете которых сияли и переливались драгоценности: ожерелья, диадемы, колье, браслеты и многочисленные кольца с настоящими и фальшивыми бриллиантами. За прилавком, раскачиваясь на пятках и сложив руки на груди, стоял скучающий хозяин — красавец грек Аполлон Басмадиодис в красной феске, дешевом темном костюме и с бриллиантовым перстнем в девять каратов на безымянном пальце левой руки. Взглянув на Алексея, он многозначительно улыбнулся.
Прикрыв за собой дверь, Алексей ступил на пестрый иранский ковер, закрывающий весь пол. Вдоль стен стояли мягкие кресла, а рядом — напольные пепельницы. Покупателя здесь любили и позволяли ему не только отдышаться после знакомства с ценами, но и собраться с духом, перед тем как сделать шикарный подарок супруге или любовнице.
Против входа, в глубине магазина находилась деревянная перегородка с дверью, а в углу между стеной и перегородкой сидел за кассой худой молодой человек с впалой грудью и с длинным лицом, обрамленным широкими бакенбардами.
Увидев Алексея, он медленно поднялся и растянул губы в улыбке, ровно настолько, чтобы тот понял: за покупателя его здесь не принимают.
— Что угодно-с? — произнес он ласковым голосом вышколенного приказчика, но глаза его смотрели холодно и настороженно, и с места он не сдвинулся ни на вершок. Краем глаза Алексей заметил, что хозяин тоже остался на прежнем месте, но улыбаться перестал, а сверлил его взглядом, словно предупреждал: «Уноси, брат, ноги, пока тебя самого отсюда не вынесли!»
Но все-таки Алексей постарался, чтобы его голос звучал твердо и убедительно:
— Меня интересует, не появлялся ли недавно в вашей ювелирной мастерской некий серебряный браслет с изумрудами, один из которых, вероятно, был утерян и заменен на фальшивый?
— А кто вы, собственно, такой, чтобы задавать подобные вопросы? — учтиво справился молодой человек. — К вашему сведению, мы сохраняем тайну любой покупки, сделанной в нашем магазине.
— Простите, но это браслет моей бабушки. Он мне дорог как память. — Алексей горестно вздохнул. — К сожалению, его не так давно у меня украли. Но я, уверяю вас, не постою за деньгами и готов его выкупить у любого, кто, возможно, по незнанию приобрел его у грабителей.
Басмадиодис и приказчик переглянулись, и грек кивнул головой.
— Константин, посмотри заказы, которые выполнялись в мае и в июне. Кажется, ничего подобного мы не исправляли.
Молодой человек быстро выполнил приказание и, вернувшись, сообщил то, о чем Алексей уже и без него догадался, что ничего похожего на браслет Дильмаца у ювелирных мастеров, работавших при магазине, не появлялось. В мастерской этой занимались починкой и переделкой украшений из золота, серебра и драгоценных камней. И, как подозревали в сыскном отделении, не все из них были нажиты только праведным путем.
Пришла пора прощаться, но Алексей медлил. За Два дня он прошел все ювелирные магазины от дешевых лавок, торгующих на Разгуляе медными сережками и бронзовыми подсвечниками, до самых шикарных, расположенных в богатых кварталах. Этот он оставил напоследок, потому что магазин Аполлона Басмадиодиса был одинаково притягателен как для солидных денежных мешков — купцов, торговцев скотом, лесом, рыбой и мехами, золотопромышленников и спиртозаводчиков — этих сибирских нуворишей, разбогатевших на поставках государству и за границу немереных богатств таежного края, так и для мелких чиновников, земских учителей и врачей. Здесь можно было купить все: от медных ложек и вилок до золотой статуи Будды, которого, говорят, приобрел спьяну владелец пароходной компании «Самоход», бузотер и повеса Колбасьев, и заделался после этого истинным почитателем ламаистского учения.
— Пожалуй, я посижу у вас немного, — сказал Алексей и с вызовом посмотрел на хозяина и приказчика, потому что сам не знал, что его толкает на этот, возможно, опрометчивый шаг, — на улице страшная жара, а здесь так прохладно…
— Дело ваше. — К его чести, приказчик, в отличие от хозяина, попытался вернуть улыбку на прежнее место. Но сам Басмадиодис, нисколько не скрывая этого, вдруг повел себя как отставной генерал, страдающий подагрой, которому вдобавок еще наступили на мозоль. Глаза его метали молнии, рот кривился в желании высказать этому нахалу все, что он думает по поводу появления его, жалкого человечишки в дешевом сюртуке и старой шляпе, здесь, в этом сверкающем и переливающемся огнями храме неземной красоты и богатства… Как он смел вообще переступить порог его гордости, его магазина, пройтись в своих сапожищах по ковру, по которому ступали атласные туфельки первых красавиц города и бряцали шпоры их высокопоставленных супругов и кавалеров?
