Павел Шестаков - Через лабиринт
И вот снова Брусков. Он бежал через дорогу к машине.
— Игорь Николаевич!
Мазин показал на сиденье рядом с собой:
— Валерий, мне очень некогда! Спешу на вокзал. Все, что у вас есть, выкладывайте по пути. Ясно?
— Так точно, — ответил Брусков, но не с солдатской четкостью, а пробормотал еле слышно, устыдясь собственной лихости. — Понимаете, Игорь Николаевич, мне неудобно, что я вас отвлекаю. У меня, собственно, сущая ерунда. Вы, может быть, даже смеяться будете.
— Валерий, на реверансы нет времени.
Брусков глянул на невозмутимого шофера: "Будут смеяться!" Но что оставалось делать?
— Понимаете, Игорь Николаевич, я хочу написать о Розе Ковальчук. Поэтому я взял у Майи папку с материалами. Домой взял.
— Что именно вы взяли?
— Да ничего особенного. Просто перепечатанные на машинке материалы. Из областной газеты. О процессе над фашистами и предателями в Береговом в сорок четвертом. Там казнили семерых фашистов.
— Не помню этих материалов.
— Да вы их и не видели. Я их взял еще до вашей поездки в Береговое.
Мазин повернулся так резко, что Брусков даже потеснился в угол.
— Нет, нет, Игорь Николаевич, там ничего интересного нет. Вот они, посмотрите сами…
И Валерий, быстро расстегнув портфель, достал несколько сшитых листков.
"Смерть фашистским убийцам!" — прочитал Мазин заголовок и под ним в скобках: "Газета "Южная правда" от 16 октября 1944 года".
— Если тут нет ничего интересного, зачем вы привезли мне эти листки? — спросил Мазин, бегло проглядывая бумагу и не находя действительно ничего нового.
— Вы только не смейтесь. Чепуха, конечно, но тут не хватает одной странички. Видите, третья, а потом сразу пятая.
Да, страницы в самом деле не хватало, и это было заметно не только по нумерации. Обрывки бумаги остались на сшиве.
— Любопытно.
— Вот и мне показалось. А Майя говорит, что материалы читал Стояновский. Раньше все страницы были на месте.
— Вы полагаете, что вырвал листок он?
— Может быть.
— Значит, нужно узнать, что было на этом листке. Майя не помнит?
— Помнит. Но я достал точный текст. Взял в библиотеке подшивку газеты за сорок четвертый год.
Мазин улыбнулся, а подбодренный Брусков уже совал ему в руки новый листок.
— Я показывал Майе. Она говорит, что это самое.
— Ого, вы уже целое расследование провели. Результат?
Брусков покачал головой:
— Неутешительный. Непонятно, зачем понадобился Стояновскому этот листок. Я думал, думал, идти к вам или нет, а потом все-таки пошел. Может быть, вы лучше разберетесь.
— Может быть. Но если даже листок понадобился ему, чтобы вытереть авторучку, вы поступили правильно. Спасибо, Валерий.
XIII
— Я считаю, что Кравчук должен быть арестован. Это опасный и дерзкий преступник, — сказал Козельский.
Мазин молча кивнул, но так, что нельзя было понять, согласен он с предложением своего помощника или только принимает его слова к сведению. Горячность Вадима была ему понятна. Он чувствовал известную вину перед Козельским. Нельзя было вместе с ним ездить к Кравчуку. Мазин поступил прямолинейно и ошибся. Но все-таки поведение Кравчука еще не давало оснований для ареста. Ведь они до сих пор не знали, где находился Кравчук после отъезда из Москвы.
Разговор шел в большом, с высоким потолком кабинете Волокова. Из окна виднелась желтоватая от восходящего солнца снежная вершина, напоминавшая Мазину большой кусок подтаявшего сливочного масла.
"Старею я, — подумал он. — Исчезает романтическое восприятие".
— А что Дмитрий Иванович скажет? — Мазин повернулся к Волокову.
Тот сидел за столом с двумя новенькими цветными телефонами.
— Задержать его, пожалуй, можно. Но причастность к смерти Дубининой под большим вопросом. Вот если вы докажете, что он покушался на вашу жизнь… — Волоков посмотрел на Козельского.
— Я не говорил, покушался. Но я уверен, что напасть ему помешало только случайное появление курортника.
— Не вовремя он появился. — Мазин чуть улыбнулся. — В случае нападения картина была бы яснее.
— Особенно мне! — Медицинский эксперт Глеб громко рассмеялся.
Козельский глянул на него с неприязнью.
— Ну, ну, Вадим! Не такие уж мы кровожадные. Просто аргументы ваши пока что слишком эмоционально окрашены. На вас действует Кавказ — абреки, кровная месть…
— По-вашему, Дубинину абреки отравили?
— О Дубининой нам расскажет Матвей Кириллович.
Васюченко, который терпеливо дожидался своей очереди, поправил очки на переносице и откашлялся:
— Картина, товарищи, так сказать, получается двойная. С одной стороны, ясная, но если постараться вникнуть, то не совсем…
Волоков переглянулся с Мазиным, будто поясняя, что на слог Васюченко обращать внимания не следует: все равно он дело скажет. Мазин понял. Козельский усмехнулся. Глеб, вытянув длинные, в узких зеленьгх брюках ноги, рассматривал носки туфель.
Васюченко еще раз откашлялся:
— Значит, штука такая… Товарищ судебно-медицинский эксперт заключает, что смерть наступила в результате отравления бытовым газом около часу ночи. — Он глянул из-под очков на Глеба. — В момент смерти умершая находилась в состоянии опьянения, что подтверждает и пустая бутылка из-под "Московской" водки на столе. Вот это, значит, будет первая картина. То есть женщина выпила и отравилась. Но нас интересует, зачем или, так сказать, умышленно или неумышленно все произошло…
Следователь обвел всех взглядом, как бы призывая оценить трудность задачи, и опять откашлялся:
— Известно, что самоубийцы обычно пишут записки, то есть поясняют причины. У Дубининой таковой обнаружить не удалось. И еще одна закавыка. Положение трупа, поза, так сказать. Позвольте представить фотоснимки. Спит человек — и все. На самоубийцу не похоже. Когда человек умирать собирается, он так спокойно лежать не будет.
"Верно", — отметил про себя Мазин, разглядывая снимок.
— Вот и получается вторая картина, так сказать, вступающая в противоречие с версией самоубийства. Но, с другой стороны, окна все, несмотря на жару, были закрыты и даже шторы опущены. Выходит, подготовка была, а это, в свою очередь, противоречит версии несчастного случая.
— А убийства вы не предполагаете? — спросил Волоков.
— Рассмотрена и такая возможность, но… — Васюченко развел худыми руками, — соответствующих фактов не обнаружено. Мы не нашли следов пребывания в доме посторонних людей. И опять, так сказать, главный вопрос — кому выгодно? В доме ничего не взято, то есть версия ограбления отпадает. Неизвестно нам и о какой-либо вражде, предполагающей месть по отношению к пострадавшей.
— Какой же все-таки ваш вывод?
Но Мазин не дал ответить:
— С выводами спешить не следует. Матвей Кириллович объективно восстановил внешнюю картину смерти Дубининой, но, возможно, не все следы удалось сразу обнаружить. Я хочу и сам взглянуть на место происшествия.
— Мы предполагали, что это потребуется, Игорь Николаевич, — сказал Волоков. — Все в доме оставлено на своих местах.
— Вы не нашли там какие-нибудь письма?
— Все бумаги в комоде, в верхнем ящике.
— Благодарю, Дмитрий Иванович. А чем занимается Кравчук?
— Кравчука держим под наблюдением.
— Смотрите не провороньте. Думаю, что он понадобится. И еще два вопроса к вам, Матвей Кириллович. Первый. Соседка, кажется, нашла дверь незапертой. А какой замок в доме Дубининой?
— Замок нестандартный. Видно, делался по специальному заказу.
— Можно было захлопнуть дверь без ключа?
— Нет, без ключа нельзя, но ключ, собственно, торчал в замке с внутренней стороны.
— Вы хотите сказать, что, если бы выходивший из комнаты хотел запереть за собой дверь, он мог бы воспользоваться ключом?
— Именно так.
— Прекрасно. И второй вопрос. На столе находились бутылка из-под водки и один стакан. Бутылка пустая?
— Пустая.
— И никаких следов второго стакана? Ни в кухне, ни в буфете?
— Нигде.
— На стакане, разумеется, отпечатки пальцев только Дубининой?
Васюченко потер переносицу, приподняв очки:
— Об этом я хотел особо, Игорь Николаевич. Дело в том, что на стакане мы вообще не обнаружили отпечатков пальцев.
— Вот как?
— Но использовался он наверняка.
— Очень интересно, — сказал Мазин. — Если позволите, мы попозже уточним детали. А пока я, с вашего разрешения, прогуляюсь немного, подышу целебным воздухом.
Но ушел он не сразу. Задержался с Волоковым. Когда они остались вдвоем, капитан достал пачку сигарет, однако, заметив осуждающий взгляд Мазина, засмеялся:
— Простите, Игорь Николаевич, забыл совсем, что вы принципиальный противник…
— Курите, курите. Вы же у себя дома. Или все еще видите во мне начальника?
