Пьер Буало - Неприкасаемые
Например, если вас упрекнули в упрямстве, каким из нижеперечисленных прилагательных вы можете опровергнуть это мнение: вызывающий доверие, добросердечный, скромный, доброжелательный, обходительный? А если вас называют эгоистом? Можете выбирать между: уравновешенный, легко идущий на уступки, терпимый, дружелюбный. И так далее. Но горе вам, если вы доверчиво выскажете какую-либо слишком оригинальную мысль. Вы пропали!
Не забывайте никогда, что вы проситель, иными словами, побежденный. Существуют прилагательные, на которые вы не имеете права. Во всяком случае, не больше права, чем путешествовать в первом классе, имея билет во второй. И все же до чего приятно объявить себя динамичным, великодушным, удовлетворенным, полным творческих сил или обаятельным! Слова эти преподносятся вам, как букеты цветов. Хотелось бы вдыхать их аромат, тихим голосом снова и снова повторять их. Давайте-давайте! Не упорствуйте! Проходите быстрее! Не заставляйте ждать тех, кто, переминаясь с ноги на ногу, стоит за вами.
Я предложил свою кандидатуру на место корректора в одной крупной типографии. А вдруг бы повезло? Потому я и не сообщил Вам об этом. Я должен был пойти побеседовать с консультантом. Вы, разумеется, не знаете, как функционирует брачное агентство. Там вас принимает человек, который выясняет ваши вкусы, ваши желания, после чего начинает копаться в списке родственных вам душ, дабы отыскать равноценную партнершу. Консультант же — это человек, роль которого заключается в том, чтобы предложить вам не невесту, а профессию. (На самом деле все значительно сложнее, но я упрощаю.) Вас приглашают в просторный кабинет к весьма респектабельному господину со взглядом инквизитора. Стоит вам сделать первый шаг по направлению к указанному стулу, как вас начинают оценивать — оценивают вашу походку, прикидывают, насколько вы ловкий, насколько застенчивый. Далее слушают, взвешивают, анализируют каждое ваше слово. Вы предстаете перед человеком, который одновременно является и судьей, и врачом, и духовником. «Сколько же времени, сын мой, вы без работы?»
Ах, дорогой мой друг, разрешите мне пошутить, чтобы заглушить горечь. И вот снова, на сей раз устно, что еще тяжелее, вам приходится выворачивать наизнанку скудную вашу жизнь: место рождения, дата и все остальное. Ваш противник — ибо за дружелюбной личиной консультанта скрывается экзаменатор, который a priori[14] подозревает вас во лжи, что-то записывает.
Впрочем, он недалек от истины. Ведь и ему я повторяю басню, которую выдумал для Элен: откуда, скажем, он узнает, что я никогда не служил у своего отца? И вправе ли он это выяснять? Да, пусть я безработный. Но моя частная жизнь неотделима от моего человеческого достоинства. Почему же этот человек, считающий, что имеет право рыться в моей интимной жизни, спрашивает меня о мотивах моей отставки? Видите ли, в магазине самообслуживания у меня было завидное место, и вдруг я взял и все бросил. Это его озадачивает. Может быть, я болен? Или переутомлен? Он взвешивает мои ответы, глядя на меня с осуждением. Работу без повода не бросают. И вопроса нет, нравится ли она вам. «Проблема трудоустройства весьма серьезна, дорогой мсье. — Это его слова. — И нужно довольствоваться тем, что имеешь!»
«Но скажите, есть у меня шансы?»
«Не я решаю, вас уведомят».
Само собой разумеется, я получил вежливый отказ. Не знаю, зачем я пересказал Вам этот эпизод. В нем нет ничего особенно важного. Вероятно, мне предстоит пережить еще много подобных. Хотя, по правде говоря, я знаю, зачем все это Вам рассказываю. Я провожу опыт нищенствования, иными словами, опыт выклянчивания милостыни без протянутой руки. Организованное, законное, упорядоченное выклянчивание милостыни. Возможно, Вы на Ваших уроках еще говорите о милосердии. Знайте же, что говорить должно о компенсации — о том, что придает порядку вещей ложное обличье справедливости. Всем известно, что мы легкоранимы. Конечно, мы не косые и не кривые, не увечные, что стоят на паперти с протянутой рукой.
Приемная консультанта полна кающихся грешников, явившихся покаяться в своих грехах, однако самым тяжким грехом является само их существование. Нет, неврастеником я не стал. Это Элен так думает, но она не права. Вообще Элен сильно изменилась. Она уже не привередничает. Теперь она торопит меня соглашаться почти на что угодно. Как и я, она понимает, что стоит нам раз взять в долг, — и конца края этому не будет. Потому она и корит меня за «апатию». Говорит, что я выдумываю разные причины, чтобы сидеть сложа руки. С некоторых пор, точнее после случая с магазином самообслуживания, между нами часто бывают стычки. Слово за слово, и мы начинаем обижать, ранить друг друга.
Увы! Я тоже думал, что прощать легко, — я имею в виду: прощать после ссоры. Но оказалось, что это пустые слова. То, что западает в память, остается там, словно вырезанная гемма. Воспоминание о полученных ударах неизгладимо, даже если губы произносят обратное. Скажем, «апатия» — это удар. «Неврастения» — еще один. И назад хода нет: нужно пересмотреть всю философию раскаяния. Легко предаваться сожалению, когда уверен в завтрашнем дне, но когда именно в нем и состоит проблема, когда само будущее сгнило на корню, становится ясно, что начать с нуля уже невозможно.
И Элен подсознательно это чувствует. Между нами, словно туманная завеса, протягиваются недомолвки. Одиночество! Пустота! Холод! Упреки, ложащиеся на сердце, как снежные хлопья. И все из-за того, что в конце месяца мне не хватает нескольких сотен франков! Любовь, дорогой мой друг, это денежная машина.
Прощаюсь ненадолго. Ваш верный Жан-МариЗвонит телефон.
— Ешь, — говорит мадам де Гер. — Я подойду. Ронан с матерью обедают, сидя друг против друга в слишком большой столовой. Ронану разрешили спускаться. Он равнодушно ковыряет котлету. Сквозь высокую двустворчатую дверь он видит, как в гостиной мать придвигает стул поближе к телефону и садится.
— Алло?.. Это мадам де Гер… A-а! Мсье Ле Дэнф! — Она бросает яростный взгляд на сына, как будто он повинен в этом звонке.
— Ничего, он чувствует себя вполне прилично…
Ронан с салфеткой в руке проходит через столовую. Мать жестом гонит его; лицо ее становится жестким, тогда как тон по-прежнему любезен.
— Нет… Выходить доктор еще ему не разрешает. — Она прикрывает ладонью трубку и гневно восклицает: — Иди доешь котлету! — Затем сладчайшим, медовым голосом продолжает: — Вы чрезвычайно любезны, что так часто интересуетесь его здоровьем… Нет ли у него к вам поручений?.. A-а! Вы хотели бы поговорить с ним… Но он…
— Давай сюда, — рычит Ронан.
Он отнимает у матери трубку, но она успевает добродушнейшим тоном добавить:
— Передаю ему трубку. — После чего с яростью шипит: — Какая наглость! Пообедать и то нельзя спокойно. Постарайся поскорее.
Она отходит на несколько шагов и поправляет букет сирени в вазе.
— Здравствуй, — говорит Ронан. — Да нет, нисколько ты не помешал. Ты откуда?
— Из Мана, — отвечает Эрве. — Деловая встреча. Сегодня возвращаюсь в Париж. Звоню потому, что опять видел Кере.
— Прекрасно.
— Я постарался организовать с ним встречу в конце дня — решил для этого освободить себе вечер и правильно сделал, потому что он пригласил меня к себе.
— Невероятно! — говорит Ронан.
Мать качает головой, вздымает глаза к потолку и с неохотой возвращается в столовую.
— Мне показалось, — продолжает Эрве, — что дома у него не все гладко. Он был так счастлив затащить меня к себе, точно не хотел оставаться наедине с женой. В то же время он явно стеснялся показывать мне свое более чем скромное жилье.
— Ладно, хватит копаться в психологии, — обрывает его Ронан. — Ну и как было?
— Ты оказался прав насчет его жены. Он попросил меня не упоминать при ней о том, что мы были когда-то его учениками.
— Скотина!
Мадам де Гер звонит служанке.
— Разогрейте котлету мсье, — злобно приказывает она. — Я вижу, он застрял надолго.
— Умеет же он втирать очки! — продолжает Ронан. — Так как же все прошло?
— О! Очень спокойно. Они живут в маленькой, ничем не примечательной, но очень чистенькой трехкомнатной квартирке. Он всюду разбрасывает окурки… Поэтому где только можно стоят пепельницы. Но вообще-то я ожидал худшего. А там чувствуется присутствие женщины со вкусом.
— О-о!
— Уверяю тебя. Возможно, им приходится считать каждый грош, но все равно ясно, что тут живет женщина, которая любит красивые вещи. Я заметил это с первого взгляда.
— Полностью тебе доверяю. Уж что касается женщин!.. Так как она?
Мадам де Гер подозрительно вытягивает шею, чтобы получше видеть сына.
— Совсем недурна, — говорит Эрве. — И мое первое впечатление подтвердилось. Из ерундовской материи она смастерила себе совершенно шикарный туалет. Платье, возможно, и не слишком искусно скроено, но зато когда женщина решается снять с себя эти дурацкие штаны — это уже кое-что.
