Вернер Штайнберг - Шляпа комиссара
Биферли посмотрел на него как на сумасшедшего. Голубые глаза инспектора выкатились из орбит.
- Да, - сказал Метцендорфер вроде бы лениво, - есть такие маниакальные любители. Они охотятся за определенными пластинками. Мне рассказывали о подобных случаях! Любопытнейший феномен! Кстати, господин инспектор, вы не помните, какой марки радио на этой даче?
Тут у Биферли и вовсе голова пошла кругом.
- Радио? - спросил он. - Послушать музыку? Любитель пластинок? Неужели вы в самом деле думаете, что… «Грундиг»! Или, кажется, «Менде»? - Он покачал головой, досадуя на себя.
- Ах! - быстро сказал Метцендорфер и схватился за лоб, словно что-то забыл. - А где оно стояло?
Биферли растерянно поглядел на него и с усилием над собой сказал:
- Я не помню!
- Большое спасибо, господин инспектор! - любезно ответил Метцендорфер и, собрав свои длинные конечности, поднялся. - Вы очень мне помогли!
Он пошел к двери. У двери он обернулся.
Биферли, как побитый, повис в своем круглом кресле.
- Всего доброго! - сказал Метцендорфер и закрыл за собою дверь.
4
За дверью участка Метцендорфер остановился. Такой уверенности в своей победе, какую он изобразил, у него не было. Он пребывал в нерешительности, больше того, он признался себе, что боится следующего визита.
У него хватало воображения, чтобы представить себе теперешние чувства Маргит Маран. Говорить с ней сейчас было неприятно.
Направляясь к машине, он мельком взглянул вверх, на окна, но Биферли не было видно: того, видимо, сильно пришибло.
Он плелся на машине в противоположную городу сторону, медленно петлял по дороге, проходившей мимо виллы Марана, глядел по сторонам, но голые поля под бесцветным небом были безотрадны. Метцендорфер поставил машину вплотную к забору. Он отворил незапертую калитку и побрел вверх к дому, у которого был такой вид, словно его обитатели надолго уехали. Метцендорфер, не отдавая себе в том отчета, хотел выиграть время: он дольше чем нужно скоблил подошвы о ребра железной решетки для вытирания ног, опустив при этом голову и глядя в землю, как вдруг, к его удивлению и даже испугу, дверь бесшумно отворилась.
- Чего вы ждете? - спросила Маргит Маран голосом, который показался ему изменившимся, уже не способным задавать участливые вопросы, и такими же изменившимися показались ему ее глаза, которые глядели на него так, словно он какой-то неодушевленный предмет или, во всяком случае, не человек.
Он покачал головой, прошел мимо Маргит и молча снял пальто.
Потом они сели в те же кресла, где он и его друг сидели в ту ночь, и он подождал; но вопроса, как чувствует себя Маран и предпринял ли он, Метцендорфер, что-либо, - этого вопроса так и не последовало.
Маргит Маран просто молчала, словно ничего не могла изменить вопросами, словно вообще ничего не могла изменить.
Метцендорфер беззвучно вздохнул, улыбка ему не удалась: она получилась кривая, когда он, ничего лучшего так и не придумав, сказал:
- С Вальтером я больше не говорил. Но полагаю, что он в хороших условиях. - И так как она не взглянула на него даже мельком, а продолжала глядеть в пустоту, прибавил: - С Брумерусом мне удалось заключить, так сказать, военный союз, я… - и умолк, почувствовав, что упоминать это имя в такой связи бестактно. Он решился говорить без обиняков. Если то, что он скажет, прозвучит жестоко, ничего не поделаешь. В свое время Маргит Маран тоже не думала, какую боль причиняет своему мужу! - Я буду защитником. Поэтому я должен знать многое, во всяком случае больше, чем судья, и больше, чем прокурор. На каждый аргумент у меня должен быть контраргумент, а если их будет два, то тем лучше.
Женщина кивнула.
- Может быть, я покажусь вам грубым, - продолжал он, - может быть, мои слова вас ранят. Но нанесено столько ран, что нам уже не стоит считаться с такими вещами. Вы должны понять, фрау Маран, что для Вальтера вопрос стоит так: приговор или убьет его нравственно, или оставит ему проблеск надежды на будущее. Говоря проще, вопрос состоит в том, сколько лет придется ему провести в тюрьме - не думаю, что это будет исправительная колония.
Наконец она повернула к нему лицо. Оно было бледно, и губы были плотно сжаты.
- Вы, - спросил он отчетливо, - примерно сразу же после знакомства стали смотреть на Брумеруса как на, ну скажем, как на свою большую любовь?
Она молча кивнула.
- Вы не скрывали этого от Вальтера? Она помедлила. Потом сказала:
- Нет, какое-то время скрывала, я страшно боялась.
- Мужа или признания? - спросил он, отводя взгляд.
- Признания, - сказала она и прибавила: - Он был добр ко мне, всегда. - Она беспомощно подняла плечи. - У меня часто бывало такое чувство, что он хочет защитить меня. Он был старше, чем я.
- Так, - сказал Метцендорфер, - значит, признания. Это уже важно. А когда вы об этом сказали, вы думали о разводе?
- Когда сказала, не думала, - ответила она.
- А до того? - спросил он. - Или после того?
- Нет, до того, - сказала она.
- А почему потом - нет? - осведомился он.
- Брумерус сказал, что он не может на мне жениться.
Метцендорфер опять закусил губы. Он смахнул со лба рыжие волосы.
- А почему - нет?
- Я об этом не спрашивала, - отвечала она, - я не хотела спрашивать. Мне казалось это унизительным. Я принимала его таким, каким он был.
- Может быть, он женат?
- Я не знаю, - сказала она, и Метцендорфер почувствовал, что она сказала правду. - Об этом я его тоже не спрашивала.
- А Вальтер, - спросил он, - Вальтер никогда не говорил о разводе?
Теперь она помедлила, прежде чем ответила:
- Говорил. Несколько раз. Вначале. Точно не помню. Во всяком случае, он предоставил решать это мне.
Зная, что последует еще одно пояснение, Метцендорфер выжидательно промолчал.
- Понимаете, - прибавила она и снова уставилась в пустоту, - у нас были по-прежнему хорошие отношения. Мы могли обо всем говорить друг с другом. Эта сторона была как бы за скобками. Это словно бы не входило в нашу жизнь.
- Но ведь вы состояли в браке, - сказал адвокат.
- Да, - отвечала она, - мы были друзьями. - Она пожала плечами, - Больше я ничего не могу сказать. Мне и самой сейчас непонятно.
Метцендорфер задумался. Он провел рукой по лицу и сказал:
- Что именно, по-вашему, заставило Вальтера выстрелить?
Казалось, эти мысли были ей внове, казалось, они никак не давались ей. Она встала и подошла к окну. Не оборачиваясь, она сказала:
- Не ревность. Уже нет. Ведь прошло почти три года. Три года он со всем мирился. Да. Если сейчас задуматься… - Она запнулась. Вдруг она обернулась и очень быстро сказала: - Он узнал, что Брумерус не любил меня. Не знаю, как он это узнал, но узнал, и этого он не вынес. Он стал думать, что Брумерус… - Она снова запнулась на секунду, лицо ее дрогнуло, она сказала: - …что Брумерус использовал меня как вещь, как предмет. Тут он, наверно, и решился!
Метцендорфер не глядел на нее: он хотел облегчить ей этот разговор. Он слышал, как она вернулась, села, слышал, как она, теперь спокойнее, сказала:
- Когда именно это случилось, я не знаю. Не знаю также, долго ли он вынашивал это решение или оно пришло внезапно… Я этого не знаю. В других случаях он всегда все долго и тщательно обдумывал. Как было тут, я не знаю.
- Оставим это, - успокоил ее адвокат. - Пусть это скажет нам он сам, и его словам мы сможем поверить. Он человек искренний. Но вот что, - продолжил он, - хотелось бы мне узнать: каково было ваше действительное отношение к Брумерусу. - Он поспешно прибавил: - Ведь есть же самые разные виды любви - от духовного союза до всепоглощающей, почти безумной страсти.
Маргит Маран не ответила.
Разглядывая рыжеватые волоски на своей кисти, он сказал:
- Например, мне хотелось бы знать, о чем вы беседовали.
Теперь ответ последовал быстро:
- О пустяках. Иногда о газетных заметках. Иногда я рассказывала о работе мужа. Мы говорили… - она храбро подчеркнула: - да, мы говорили и о погоде. И о себе. Естественно.
- Рассказывал ли вам Брумерус и о своей работе? - спросил Метцендорфер.
- Нет, - ответила она, - он хотел выкинуть из головы все свои будничные дела.
Адвокат что-то пробормотал. Он спросил:
- А об искусстве? О литературе, может быть? Я видел там книжку…
Она перебила его:
- Да нет! Брумерус, по-моему, почти не читает. А книжка эта… я полистала ее, но она скучная. Иногда я читала еще детективы. Там. Легкое чтение. Только чтобы убить время. - Она пожала плечами и попыталась объяснить: - Брумерус был прав: он хотел там отдохнуть от дел. И это было, - она поискала точное определение, - это было как отпуск, как туристский поход, так… так мы вели себя, весело, беззаботно… - Она не нашла больше слов.
- Понимаю, - сказал Метцендорфер, - мне кажется, я вполне понимаю вас, сударыня! В кухоньке вы готовили какую-нибудь легкую закуску и красиво накрывали на стол, иной раз выпивали по стакану вина, танцевали, наверно…
