Павел Шестаков - Страх высоты
Он взял тему, о перспективах которой папа писал в последней книжке. Оттуда Антон и начал. Не все удавалось, однако он рассчитывал, что закончит диссертацию к сроку.
Приблизительно в это время я получила письмо от тети Даши. Мне хочется, чтоб вы его увидели, особенно дату. Это имеет значение.
Инна достала из сумки колечко с ключами и открыла старый секретер. Там лежала целая пачка писем. Она взяла одно, верхнее:
- Вот, пожалуйста!
Мазин привычно глянул на штемпель. Письмо пришло около года назад. Соответствовала штемпелю и дата на листке бумаги.
- Все не нужно читать. Там много домашнего, вот отсюда...
Написано письмо было красными чернилами, нетвердым, но очень аккуратным почерком, какому учили в гимназиях.
"...Ты помнишь, конечно, Иннуся, что Константиновы бумаги с его последними трудами хранятся у меня. Они в целости и сохранности. Мне сейчас знающие люди говорят, что запрет на генетику снят и добрые имена ученых, в этой науке работавших, восстановлены. Не пришло ли время показать труды Константина специалистам? В них, наверно, много интересного. Это наш долг перед твоим отцом. Напиши, что ты об этом думаешь. Если согласна со мной, я перешлю тебе тетради почтой, а лучше сама привезу, а то еще могут пропасть..."
- Видите, письмо написано после того, как Антон завершил основную работу над диссертацией. А показала я ему тетради еще позже, после приезда тети Даши.
- Значит, он не мог оттуда ничего заимствовать?
- Все сложнее и трагичнее. Когда Антон прочитал записи, он пришел ко мне. Я никогда не забуду этого вечера.
Он молча разделся, вошел сюда, в комнату, и сел на диван.
- Что с тобой? - спросила я.
Антон улыбнулся через силу, достал из портфеля тетрадки и протянул мне.
- Это интересно?
- Очень.
- И можно опубликовать?
- Нужно.
Я была рада и не могла понять его сдержанности:
- Так это же чудесно.
- Конечно.
- Что с тобой, Антон?
Он еще раз попытался улыбнуться:
- Ты слышала когда-нибудь про парня из Монголии, который изобрел велосипед?
- Какой велосипед?
- Никому не нужный, деревянный. Он не знал, что велосипед давно существует.
- Ну и что?
Я начинала догадываться.
- Я тоже такой изобретатель. То, над чем я работал три года, было найдено твоим отцом десять лет назад.
- Ну и что? - повторила я, потому что не знала, что сказать.
- Ничего.
- Как "ничего"?
- Ну, пусть будет "все". Все рухнуло.
- Ты же шел самостоятельно!
- Самостоятельно ломал дрова. Представляешь, что такое деревянный велосипед?! А я мечтал о докторской диссертации.
Я нелепо листала тетрадку, в которой ничего не понимала. Произошла бессмысленно трагическая вещь. И я сказала первое, что пришло в голову:
- А если я опубликую это после твоей защиты?
Он покачал головой:
- Будет еще хуже.
- Почему?
- Всем ясно, что я имел доступ к записям. В худшем случае меня лишат степени. В лучшем... Впрочем, лучшего тут быть не может. Так или иначе, на меня ляжет пятно, которое не смыть.
- Но я могу подтвердить правду.
- Тебе не поверят. Ты забываешь, что мы с тобой сейчас одно целое. А что ты сделаешь с теми, кто будет лить грязь у нас за спиной?
Он был прав.
- Что же делать!
- Я уже сказал. Ничего. Вернее, ты должна опубликовать все, что здесь написано.
- А ты?
Сморщился, как от зубной боли.
Окончу аспирантуру без защиты. Возьму новую тему Вместо того, чтобы через год стать доктором, буду через пять лет кандидатом.
- Ты еще шутишь?
- Нисколько. Шутить сил нет, хотя это единственное, что у меня осталось.
- Нет же безвыходных положений!
- Но не все выходы открыты для порядочных людей.
- Я мог бы сказать тебе, что потерял эти тетради в автобусе или у меня украли портфель.
- Как ты можешь так говорить!
- Я только называю выходы, чтобы ты могла их оценить. Я долго думал. И как видишь, не сразу к тебе пришел. Зато я все продумал. Нужно поступить честно и напечатать работу твоего отца.
- Хорошо, - сказала я. - Пока никому ничего не говори. Я тоже подумаю.
- Вы, конечно, понимаете, что я решила?
- Да, - сказал Мазин.
- Это оказалось очень трудное и... неправильное решение. Однако поймите меня. Говорят, что лучшее решение - честное, принципиальное. Но в данной ситуации все перевернулось вверх ногами. Напечатать труд отца было правильно, принципиально и честно вообще. Но по отношению к Антону это было несправедливо. Меня возмутила нелепость и жестокость происшедшего. Опубликовать рукопись значило лишить Антона всех надежд, сбросить его в пропасть. Вы не представляете, как он мечтал об успехе. И он добился его! Сам. И вдруг все разлетается в прах.
Я спрашивала, а как бы поступил отец? И мне казалось, что он понял бы меня. Он всегда говорил, что в науке несущественно, от кого исходят открытия, кем они подписаны, главное, чтобы они достались людям. Я знала, что Антон может не оправиться от удара, и тогда он погибнет как ученый. Этого бы папа мне не простил. Но, с другой стороны, опубликовать новое открытие отца было моим долгом и моим желанием. А приходилось выбирать между отцом и Антоном. Мне было невыносимо тяжело.
Через несколько дней был день рождения Антона. Он ничего больше не говорил о рукописи и старался держаться молодцом. Утром он позвонил в музей и сказал, что хочет провести свой праздник вдвоем, у меня.
Пришел он с шампанским и пирожными и казался совсем обычным, пошутил даже сразу:
- Явился за подарком!
- Сначала раздевайся!
Он разделся. Я была рада, что мы вдвоем, что он со мной, и мне казалось, что нельзя поступить иначе, чем я решила.
- Вот тебе мой подарок.
Он взял пакет и развязал его. Увидел тетради:
- Инна, что это значит?
- Они не должны помешать тебе.
Я видела, как у него задрожали пальцы.
- Я не могу их взять.
- Ты должен. Если мы это напечатаем, будет жить открытие, но одним ученым может стать меньше. А если ты защитишься, открытие останется и ты тоже останешься.
- А твой отец?
- Он поступил бы так же.
- Ты ставишь меня перед страшным решением.
- Нет, я уже все решила сама.
Так я ему сказала.
И Мазин видел, что она говорит правду.
- Он согласился сразу?
Из записной книжки Тихомирова:
"Крошка сын к отцу пришел и спросила кроха: что такое хорошо и что такое плохо?" Мне бы этого папу, который все знал! Человек едет на машине, ему объяснили, что зеленый свет - хорошо, а красный - плохо. Он едет на зеленый, а тут выскакивает грузовик с пьяным дураком за рулем, который не соображает ничего, и для тебя уже неважно, где красный, а где зеленый. Детская книжечка про хорошо и плохо кончилась, ты один на один со своей судьбой. Соображай же быстрее! Может быть, ты еще успеешь свернуть туда, куда не положено, чтобы сохранить жизнь.
Пришла секунда единственного решения. Не хорошего и не плохого, а единственного. Цель - спасти жизнь (или то, без чего дальнейшая жизнь теряет смысл), средства уже не выбираются. Решение вынужденно. А дальше как повезет.
Вынужденно! Вот тебе и проблема - детерминизм и свобода воли. Как приятно писать на эту тему умные статьи! Разбираться во всем на молекулярном уровне. Только на чужом, потому что только в чужих молекулах можно разобраться. "Пожалте, ваши хромосомы. Что там у вас? Ай-яй-яй! Трудно сделать выбор? Как неприятно! Не в порядке ДНК!" Что же делать? Остановить машину в разгар гонки? Взмолиться: простите, я вам не подхожу. Я слабонервный. Я воспитан на положительных примерах! Но я ж не воспитан на них. Я наоборот - воспитан на отрицательных. Тысяча моих пращуров веками мыла лестницу, чтоб по ней поднимались другие. А я карабкался по этой лестнице, как обезьяна, и не остановлюсь только потому, что придется оставить на ступеньках несколько грязных следов. А если меня ткнут в них носом? Не успеют, я буду уже на верхней площадке.
Я чувствую себя злым и хитрым. Это защитная реакция. Не все решения легкие, но лучше поехать на красный свет, чем попасть под колеса".
- Он согласился сразу?
- Нет. Сказал, что возьмет рукописи, чтобы перечитать их сначала...
Инна замолчала, помешивая ложкой кофе. Глаза у нее были очень сухие, тонкая кожа плотно обтягивала скулы.
- Это было началом конца наших отношений. Я не понимала, что, сделав то, что сделала, я привязала его к себе гнилой веревкой. Речь не о том, что я могла его "выдать", а о той подневольной благодарности, которую он не мог вынести. Для него было нестерпимо получить счастье в подарок.
"Ты не представляешь, чем я тебе обязан!"
В первый раз это прозвучало как крик души спасенного человека.
"Ведь я тебе так обязан..."
Второй раз уже звучала усталость.
"Я же тебе обязан."
Появилась ирония.
"Да, да, я знаю, я помню, чем я тебе обязан!"
На этот раз я уловила ненависть.
- Уходи! Ты мне ничем не обязан, - сказала я тогда.
Но до этого было так много мучительного, что я просто не в силах рассказать подробно, как все это было. Может, быть, я виновата сама? Не подчеркивала ли я невольно свое благородство? Кажется, нет Хотя, не окрою, я почувствовала в себе какие-то новые права на него. Нет, не права владения. Скорее что-то материнское. Ему больше мерещилось, чем было на самом деле. Но он страдал этим комплексом, и тут уж ничего нельзя было поделать. Наконец я решила объясниться.
