Марина Серова - Шкурный интерес
Мы вошли в здание. В глаза бросались многочисленные портреты Гейдара Алиева, развешанные на стенах.
– Советское время давно миновало, а по всему постсоветскому пространству люди до сих пор продолжают жить с необъяснимой тягой к культу личности, – мрачно произнес Степанов. – Ладно, хватит разводить демагогию, пойдемте к директору.
Директорская располагалась на первом этаже. У дверей висела позолоченная табличка с надписями на азербайджанском, на русском и для чего-то – на английском языках: «Рагимова Севда Газамфаровна. Директор школы».
Дмитрий Анатольевич постучал.
– Войдите! – прозвучало в ответ.
Мы прошли в кабинет. Севда Газамфаровна оказалась страдающей ожирением женщиной, грозным видом своим напоминающей дракониху. На столе перед ней были разложены кипы бумаг, и она делала вид, что очень занята. Когда мы вошли, женщина метнула на нас пронзительный взгляд и вновь углубилась в изучение своего бюрократического хлама.
– Кто вы? – сухо спросила она, не поднимая глаз.
– Нам бы узнать по архивным данным адрес давней знакомой, – начал Степанов. – Давно ее не видели, а телефон поменялся. Она заканчивала вашу школу.
– Архивная информация – конфиденциальная, – отрезала Севда Газамфаровна. – Ничем не могу помочь. До свидания.
Степанов полез в карман. Севда Газамфаровна шевельнулась. Мускулы на ее лице передернулись. Казалось, еще чуть-чуть, и она замяукает, как кошка, которой принесли свежую рыбу.
Дмитрий Анатольевич вынул из кошелька купюру с изображением дворца ширваншахов, достоинством в десять тысяч манат. В Баку в разговорной речи такие купюры называли «ширванами». На российский счет это что-то порядка семидесяти рублей. Степанов положил ширван на стол.
Севда Газамфаровна сверлила денежную купюру глазами. Рот ее алчно приоткрылся. Казалось, еще чуть-чуть, и на стол закапает слюна. А возможно, из ее губ полыхнет огонь и копоть. Директриса схватила «гонорар» и быстро спрятала деньги в ящик стола.
– Пойдемте, – она кокетливо надула губы.
Директриса вышагивала по школьному коридору походкой слонихи, выставив впереди себя живот, словно какой-нибудь важный министр на параде в честь, скажем, победы мировой революции.
– Здравствуйте, Севда Газамфаровна! – пропищали две девчушки лет девяти, вприпрыжку бежавшие навстречу.
– По коридорам не бегать! – погрозила та пальцем. – И вообще, почему не на уроке?
Девчушки уже были далеко. В помещении архива пахло плесенью. Стоило случайно задеть какой-нибудь стеллаж с папками личных дел, как моментально поднималась туча забивающейся в нос пыли.
– Какой год? – осведомилась директриса.
Дмитрий Анатольевич ответил.
– Как звали девочку?
– Ирина.
– Фамилия?
– Не помню.
– Гражданин! – вдруг истерически завизжала Севда Газамфаровна. – Все это очень подозрительно! Вы во что пытаетесь меня ввязать?!
Чтобы успокоить жуткую тетку, Степанов сунул ей еще один ширван, как капризничающим детям вставляют в рот соску. Вредная баба умолкла.
Как назло, Дмитрий Анатольевич ошибся: Ирин, в том году заканчивавших девятый класс, все же оказалось две.
– Вам какую Ирину? Лучникову или Железную?
– Мне обеих, – шутя ответил Дмитрий Анатольевич.
Но Севда Газамфаровна юмора не восприняла.
– Так! – сказала она, захлопывая папку. – Это уже выходит за всяческие рамки…
Дмитрий Анатольевич пожертвовал еще одним ширваном и тем самым наконец-то утихомирил милую даму, после чего переписал адреса в свою записную книжку.
– Кстати, – заметила Севда Газамфаровна, – Лучникова сейчас преподает у нас в школе русский язык и литературу. А вот Железная… Девятый класс она не закончила, была с позором исключена из школы, так как уже тогда начала заниматься проституцией. И вам еще нужен адрес? Панель – ее адрес!
– А можно сейчас переговорить с Лучниковой? – задал вопрос Степанов.
– Будет перемена, найдете ее в учительской. А у меня, извините, много дел.
Мы дождались звонка. Звонок этот никак нельзя было спутать со звонком на урок, так как из всех дверей радостным потоком вырвался дружный ребяческий возглас:
– Перемена-а-а!!! Гуля-ай!!!
Мы со Степановым на тот момент скучали у дверей в учительскую. С началом перемены к комнате начали подтягиваться педагоги. Когда в этом избегаемом школьниками кабинете собралось достаточно народу, мы с Дмитрием Анатольевичем вошли.
– Скажите, пожалуйста, как нам отыскать Ирину Лучникову? – обратилась я к преподавателю с курчавыми черными волосами.
– А вот она!
Педагог указал на обаятельную худенькую девушку в строгом костюме. Ее можно было бы назвать красавицей, если бы не заметно кривые ноги.
– Вы Ирина Лучникова? – спросил Степанов.
– Да, а что вы хотели?
– Нам хотелось бы поговорить с вами наедине.
– Давайте побеседуем в коридоре, – предложила Лучникова.
Дмитрий Анатольевич кивнул. Мы остановились у окна, выходящего на школьный двор.
– Я вас слушаю, – тихим приятным голосом молвила Лучникова.
– Понимаете, в чем дело, – сказал Степанов, – мы частные детективы и разыскиваем девушку по имени Ирина, которая в девятом классе встречалась со взрослым мужчиной – бизнесменом Мамедом Расуловичем Ильясовым. Это либо вы, либо ваша одногодка, тоже учившаяся в этой школе, – Ирина Железная.
– Вы, наверное, имеете в виду Железную, – поспешила объяснить Лучникова. – У нее действительно что-то такое было. Вот только исключили ее из школы. Ладно, это неважно…
– Говорят, Железная зарабатывает на хлеб проституцией, – заметил Степанов.
– Да. Но мне совсем не хочется говорить на эту тему.
– А вы можете что-нибудь рассказать о том мужчине, с которым она в девятом классе встречалась?
– Абсолютно ничего. Я даже не помню его в лицо. Я в школе была замкнутой, ни с кем не общалась…
– Понятно. В таком случае, извините за беспокойство. Спасибо!
– Ничего. Вы меня даже заинтриговали! Не каждый день меня вызывают из учительской частные детективы и задают странные вопросы. Какой-то просвет в череде серых будней.
Мы со Степановым засмеялись.
– До свидания!
– До свидания! – кивнула она.
– Наверное, эта девушка чудовищно одинока, – сказала я Дмитрию Анатольевичу, когда мы покинули территорию школы. – Мне даже стало грустно.
– И отчего это люди бывают одинокими? – задумчиво произнес Степанов. – Наверное, такая у них судьба…
* * *– Самое удивительное то, что Железная живет далеко от Кубинки, – говорил Дмитрий Анатольевич, вертя в руках раскрытую записную книжку. – Это на Восьмом Километре, рядом со станцией метро. Кстати, а вы не желаете прокатиться в метро? На такси, конечно, быстрее и удобнее, но, может, так вам будет интереснее.
– С удовольствием!
Мы вошли в метрополитен на станции «Низами».
– Так звали великого азербайджанского поэта, – сообщил Степанов.
У входа мою сумочку проверили полицейские. Опуская в контролирующий аппарат один из четырех круглых красных жетончиков, которые мы за минуту до этого приобрели в кассе, Степанов признался:
– Как-то в детстве этот аппарат меня крепко прищемил – я поторопился и не дал ему среагировать на пятачок. С тех пор не могу проходить через подобные конструкции спокойно.
По эскалатору мы спустились в зал, украшенный разноцветными мозаичными фресками, изображавшими различные сказочные сценки.
– А вот это – иллюстрации к поэмам Низами, – кивком головы указал на мозаики Степанов.
Мы вышли на перрон. Внизу, где пролегали рельсы, деловито сновали крысы.
– А сумки всегда проверяют? – спросила я.
– Да. Тут ведь еще теракт был. Говорят, некоторые погибли, пытаясь спастись. Падали на рельсы в туннеле и сгорали, сраженные напряжением в две тысячи вольт. Мой знакомый тренер по плаванию рассказывал, как чудом избежал страшной участи. Он повздорил с кассиршей, продающей жетончики. Эти кассирши любят обсчитывать людей на сдачу. Обязаны вернуть сумму, которой должно хватить еще на один жетончик, а вместо этого дают, скажем, на пятьдесят манат меньше. И еще возмущаются, что человек закатил скандал из-за копеек. Просто посылает подальше с той суммой денег, которую она вам вручила и на которую вы законно собираетесь приобрести жетон. Свое они не упускают. Вот мой знакомый с такой врединой пререкался и опоздал на тот роковой поезд.
Тем временем подошел поезд, и мы с Дмитрием Анатольевичем поспешили к открывшимся дверям. Вагон был набит битком.
На следующей станции в вагон влезла еще куча народу, и началась настоящая давка. В воздухе резко запахло потом. Отовсюду доносились странные слова «бас-абас».
