Марина Серова - Держи ухо востро
Она попыталась закурить сигарету, но выронила ее на пол.
— Пойдем, я тебя провожу, — предложила я.
— Ты думаешь, я усну?
— Уснешь. А если не уснешь — приходи ко мне.
— Анька, если бы не ты… Я тебе так благодарна! Я помогла ей добраться до спальни и отправилась к себе на второй этаж. И снова легла спать в парике. Правда, линзы я все-таки сняла.
После дождя воздух был удивительно чистый, и в моей комнате пахло яблоками. Я проснулась очень рано, съела пару сочных яблок, надела стекляшки и стала дожидаться Софиного прихода.
"Сегодня понедельник, скорее всего, она поедет на работу, во всяком случае, отвезет в фирму Пауля», — подумала я и стала вспоминать наш вчерашний разговор.
Вчера я слишком устала, чтобы анализировать каждое Софино слово, но легла с твердым убеждением, что в ее пьяных откровениях была какая-то очень важная для меня информация.
С одной стороны, я вроде бы не узнала ничего нового, но с другой стороны — были там какие-то нюансы, заставившие меня навострить уши и запомнить каждое слово.
Прежде всего, я должна была понять, что я вчера узнала принципиально нового. Для этого я воспроизвела в памяти весь разговор и убрала из него все лишнее и незначительное. В результате у меня осталось совсем немного.
Во-первых, что Пауль занимался в университете русским искусством, а во-вторых, то, что он в последнее время сошелся с Валерой, хотя и скрывал это от Софы. И то и другое мне показалось любопытным, и я отложила эти факты на полочку «до востребования». Ну, и наконец, я убедилась, что Софа даже отдаленно не напоминает Соньку Золотую Ручку и не имеет никакого отношения к вывозу икон за рубеж, более того, она понятия не имеет, чем вообще занимается ее возлюбленный. И это меня радовало. За эти несколько дней я привязалась к этой рыжей дурище, и мне не хотелось бы оказаться с ней «по разные стороны баррикады».
Возможно, я упустила что-то важное, поэтому, выражаясь компьютерным языком, я не стала стирать информацию, а убрала ее в «корзину», чтобы на досуге осмыслить как следует.
С кухни до меня донеслись бодрые голоса и грохот посуды. Я не стала дожидаться приглашения, и сама спустилась на веранду.
Софа наводила марафет на лице, а Пауль ходил по комнате из угла в угол. Разговаривали они на повышенных тонах, и со стороны могло показаться, что они ругаются. То есть по форме, они, конечно, ругались, но по содержанию — объяснялись друг другу в любви.
Пауль убеждал свою любимую, что ей лучше никуда сегодня не ходить, а Софа намекала своему ненаглядному, что без нее он теперь и носа из дома не должен высовывать, если не хочет, чтобы ему его прищемили. Но самым главным в этой перепалке была взаимная радость от того, что они видят друг друга живыми и здоровыми и почти без повреждений. Я имею в виду, разумеется, Пауля, который этим утром побрился. А после того, как Софа замазала тональным кремом пожелтевший синяк на его лице, он стал выглядеть совершенным молодцом.
Яичница с ветчиной окончательно примирила его с действительностью, и он согласился на все Софины условия.
Если говорить серьезно, то Пауль немного нервничал, но, в принципе, держался хорошо. А на героическом Софином лице не осталось и следов вчерашнего отчаяния.
Запив горячую яичницу ледяным яблочным соком, мы вышли из-за стола, поблагодарили Софину сестру за завтрак и поехали в центр города. За рулем на этот раз была Софа. Она демонстративно заняла это место и в ответ на недоумение Пауля с кривой улыбкой произнесла:
— Будет у тебя своя машина, тогда и нарулишься.
Пауль ничего не ответил на это, только вздохнул и уселся на соседнее сиденье. Всю дорогу до гостиницы Софа торжествовала и бросала на своего возлюбленного презрительные взгляды.
Она высадила меня у гостиницы, но не отпустила до тех пор, пока я не продиктовала ей свой номер телефона.
Самое время было позвонить Кучеру, что я и сделала, как только переступила порог своего номера. Противный запах за ночь выветрился, а на тумбочке у кровати лежала симпатичная полосатая ракушка.
Кучер назначил мне встречу у музея через час, и в моем распоряжении было достаточно времени, чтобы переодеться и привести себя в нормальный вид. Эта голубоглазая блондинка в зеркале начинала выводить меня из себя!
Ефим Леонидович ждал меня на лавочке около музея. Короткие ножки он скрестил под лавкой, а руки сложил на животе. И ничто в нем не напоминало того пришибленного судьбой человека, с которым я говорила вчера вечером по телефону.
— Ну вот, теперь совсем другое дело, — улыбнулся он, рассматривая поочередно мое лицо, плечи и ноги. — Теперь вы отдаленно напоминаете одесситку.
— Что же такое во мне изменилось? — удивилась я.
— Цвет слоновой кости постепенно сменяется телесным, — рассмеялся он. — Южное солнце делает свое дело. Присаживайтесь.
И он слегка подвинулся на лавке, хотя и без этого слева от него поместилось бы не менее трех таких стройных созданий, как я.
— Задали вы мне задачу… — с довольным видом проворчал он. — Как будете расплачиваться?
— Как скажете.
— Что значит, «как скажете»? — развел он руками. — Утром деньги — вечером стулья. Я понимала, что он шутит, но почувствовала себя неловко. Он ждал ответа, но я не знала, какого.
— А вы чем предпочитаете, кутятами или литрами? — наконец нашлась я. Ответ пришелся ему по душе.
— Взял бы кутятами, но жилплощадь не позволяет, — довольно засопел он.
— Так, может… — я подыскивала слово, — сменим интерьер?
Я употребила то самое выражение, которое впервые услышала несколько дней назад от Курта Раушенбаха.
— Ай-ай-ай, — запричитал Ефим Леонидович, — у меня же еще масса дел сегодня, но что с нами поделаешь… — он решительно махнул рукой. — Уговорили. Но понемножку.
— Куда изволите?
— Есть тут одно местечко, — щелкнул Кучер языком, — может быть, слышали — «Гамбринус» называется. Конечно, это уже не «Гамбринус» моей юности, но пиво там по-прежнему замечательное.
Через полчаса мы сидели за столом в «Гамбринусе», а перед нами стояли кружки с пивом и блюдо с креветками. В глазах у Кучера заблестели огоньки, и я подумала, что хорошо было бы посидеть с ним просто так, без всякого дела, поболтать о том о сем… Много интересного, наверное, мог бы рассказать этот человек за кружечкой пива.
К моему удивлению, пива он почти не пил, хотя креветками не брезговал. Но его возбуждала сама атмосфера этого исторического заведения, знаменитого на весь мир.
Именно поэтому я не буду описывать его. Кто имел счастье посетить это заведение, тот и без меня его хорошо себе представляет. А кто не бывал — пусть прочтет у Куприна и сделает поправку на сто лет, учитывая любовь одесситов к традициям.
— Между прочим, за соседним столом любил посидеть Мишка-Япончик, — гордо произнес Кучер, как будто этот знаменитый одесский уголовник был его хорошим знакомым. — Там даже есть мемориальная табличка. Честное слово.
— Я знаю, — улыбнулась я.
— Откуда? Вы здесь уже бывали?
— Рассказывали.
— Таки это знаменитое место. Еще бы вам не рассказывали.
Ефим Леонидович был настоящим патриотом «Одессы-Мамы», и я не могла представить его ни в одном другом городе. Он был здесь на своем месте, и это место его очень устраивало.
Испытав мое терпение тремя-четырьмя одесскими анекдотами, он наконец-то перешел к делу:
— Так вы интересовались, что такое «NM-244»? Вам повезло. Вы имеете рядом того человека, который может вас удовлетворить.
Видимо, «Гамбринус» на него так действовал. Его акцент увеличивался с каждой минутой.
Но на этом буффонада закончилась, и Ефим Леонидович стал серьезным:
— Я вынужден вам сообщить, что буду говорить о совсем не веселых вещах. Это довольно длинная история, поэтому пейте пиво, кушайте креветки, а я буду вам рассказывать.
Честно говоря, я неравнодушна к креветкам и охотно последовала его совету, совместив полезное с приятным. А то, что рассказ Ефима Леонидовича будет мне полезен, я поняла с первых его слов:
— Начать мне придется издалека, но это необходимо.
Кучер сделал небольшую паузу, выпил пива и продолжил:
— Мы очень много знаем о Второй мировой войне, но далеко не все. И не только потому, что нам не все о ней рассказывали. Дело в том, что наряду с общеизвестными целями у Гитлера было еще множество секретных акций. Одной из таких акций была «Операция Линц». Вы что-нибудь слышали об этом?
— Вряд ли.
— Вот видите. А результаты этой операции поистине чудовищны.
Своим названием акция обязана маленькому немецкому городу Линцу. Именно в этом городе должен был по замыслу Гитлера открыться «уникальнейший из уникальных» музей фюрера. Там фашисты планировали собрать гениальные произведения искусства со всего мира. Немцы — парод аккуратный. И для этого были образованы специальные ведомства. Самыми крупными из них были так называемые исследовательское и просветительское общество «Наследие» и генеральное посредничество СС Гимлера, штаб «Изобразительное искусство» Розенберга и батальон особого назначения, подчинявшийся министру иностранных дел Риббентропу.
