Галина Щербакова - Трем девушкам кануть
Юрай кинулся искать бутылку, но ее у мамы не было.
Мастер стоял стойко, он как бы врылся в землю, даже не дергался, почти не дышал и не моргал, и такое его существование странно подействовало на Юрая: он засуетился, потом взорлил и побежал к Алене, больше не к кому:
– Убей, но выручи!
Алена сказала, что она, конечно, человек, не тварь какая, и к Юраю всегда относилась хорошо, если бы он «не паскудничал», одним словом, налила, «только с отдачей», майонезную баночку водки.
Юрай осторожно и сосредоточенно нес по улице эту баночку, озабоченный проблемой не расплескать и размочить каменное изваяние мастера «по очкам», которое застыло у него во дворе. Другие мысли в голове Юрая просто не поместились.
Потом пришла расстроенная мама, нет, нет, совсем не фактом исчезновения племянницы-сучки, тут мама как раз была уверена – найдется! Просто девка загуляла. А вот найдется ли другой мастер, этот вопрос оставался открытым, и мама тайком от Юрая пила валокордин и тут же заедала его каменной карамелькой, чтоб Юрай не унюхал запах лекарств. Юрай унюхивал карамельку и понимал все про валокордин и мамины мысли.
На следующий день рано утром, когда Юрай еще спал, а мама только-только сбегала к соседке, сами знаете, зачем, в дом постучал бледный и осунувшийся Михайло.
– Мне твоя тетя сказала, что ты тут, – объяснил он Юраю свой приход.
Если Юраю было когда стыдно до самой, что называется, смерти, то именно сейчас.
– Извини, – сказал он Михайле. – Я тут зашился.
– Да я понимаю, – махнул рукой Михайло. – У каждого свое. Но дело такое… Хреновое… Девчонка эта, что мне подложили, рванула когти… Ее нет, документ, что я такой-сякой, остался. Юрай, она же набрехала! Ну и что мне теперь делать, если ее как следует и допросить нельзя. Пугнуть там сроком или…
– А куда ж она делась? – спросил Юрай.
– Ее вначале отправили куда-то в Лиман, к родичам. А потом она вернулась, ее хлопцы видели, веселая такая, ходит почти, можно сказать, без юбки… А четыре дня тому назад не пришла домой.
– Мама! – не своим голосом закричал Юрай. – Как имя племянницы нашего строителя?
– Оля, – сказала мама. – А что?
– Вот именно, – повторил Михайло. – Оля Кравцова.
– Так это та самая?! – теперь уже закричала мама.
«Я копейки не дам за ее жизнь», – говорил Леон.
И все равно и сейчас никто в городе ни в чем разбираться не хотел.
Сивый и сморщенный следователь Федор Николаевич даже обрадовался Юраю и руку ему потряс, но связь смертей Риты и Маши через Михайлу с исчезновением Оли Кравцовой не то что отрицал, а просто с порога смахнул и долго, долго смеялся.
– Это у вас в Москве такое может быть, потому что вы к капитализму ближе… У нас же все просто. Поумирали девушки. Жалко, конечно, но ведь изнутри хворые? Хворые, и очень. Вопрос был, так сказать, времени. Михайло же – сукин сын, тут вопроса нет. Мне же почему-то за всю жизнь никого не подкладывали? Не подкладывали. А я что? Не мужик? Мужик. С Кравцовой пока ничего не ясно. Будем ждать. Может, появится. Трупа же нет, а образ жизни есть. Девушка гулеватая. Это точно.
Убедить Федора Николаевича в том, что надо бы по горячим следам пойти за Олей, потому что мало ли что, ну хотя бы ради Михайлы, все-таки свой брат, милиционер, у него же совсем другие показания, как же так?!
– Надо подождать, – твердо сказал Федор Николаевич. – Может, явится, а мы тут волну подымем курам на смех… А у нас кража госимущества.
«Е-мое? – думал Юрай, выходя из милиции. – Ну куда податься, куда?»
Он шел к главному прокурору и думал, что заявление его должно быть четким, ясным и коротким, а с другой стороны – как же не рассказать о Майке и о некоем Лоде, о ботинках, которые были в чемодане, о том, что нужно выяснить, была ли Рита действительно у врача и кто ей там ляпнул, рак, мол, у тебя, девушка, травись, пока не поздно. Вот, вот отсюда и надо идти, от Ритиной болезни. Кто делал вскрытие, кто? «А твое какое дело, парень? – спросит его прокурор. – Ты какая организация?»
Но ведь есть отец, мать, муж… Почему они не задают себе очевидных вопросов?
Поэтому, прежде чем ломиться к прокурору, Юрай пошел по одному из самых знаменитых адресов Горловска. Каменный забор, увитый диким виноградом, являлся давней достопримечательностью города. Перед забором был разбит сквер, высажены голубые елочки, и проезд мимо был запрещен. Сейчас, правда, кирпич сняли. «А тут живет хозяин», – говаривали раньше люди и старались встать на цыпочки, чтоб заглянуть, а что там – за забором?
И это их глядение обязательно прерывалось милиционером, который всегда появлялся кстати.
Во дворе было хорошо. Юрай давно это знал. Только сейчас гуще стала зелень и ветки винограда матерей и толще. Емельянову дом остался и после службы, потому что следующий за ним, уже последний, секретарь райкома предпочитал дома двухэтажные и с подземным гаражом. Емельянов супротив нового был человеком неприхотливым и, считай, скромным.
Ритины родители сидели на веранде и булавками накалывали крыжовник. Они обрадовались Юраю, заохали, мама смахнула слезу, но тут же успокоилась, и Юрай обрадовался, что горе перешло в новую стадию, а значит, можно задавать вопросы.
Этого и не потребовалось. Емельянов сам обстоятельно все рассказал Юраю, рассказывал так, будто это он ехал с Ритой в поезде, когда «она принимала окончательное решение». И они ее не осуждают. «Каково жить с таким знанием?»
– Но неужели ей прямо так сказали в Москве? Это ж преступление!
– Значит, сказали! – твердо заявил Емельянов. – И справку дали.
– Этого не может быть! – уверенно сказал Юрай.
– Но мы же читали! – рассердился Емельянов. – Своими глазами.
– Покажите, бога ради! – попросил Юрай.
Емельянов встал и даже пошел в комнату, но его остановила жена:
– Степа! Но мы ж ее отдали анатому. Помнишь?
Ну вот. Всплыли подробности. Справку им отдал Сева. Она была в сумочке у Риты, и они тогда решили, что не надо девочку кромсать, кому от этого будет легче? Предъявили справку «анатому», Сева с ним поговорил, а Емельянов позвонил главврачу и прокурору.
Вскрытия не было! Хотя всем говорили, что было, потому как все-таки нарушение. Но под большим секретом все пошли навстречу авторитету несчастного отца. А если б не по секрету, то знаете, что началось бы? Да никакие родственники резать бы покойников не дали.
– Я атеист, – сказал Емельянов, – но это мне в медицине не нравится категорически. Зачем лезть вовнутрь тела, если вопрос жизни уже закрыт?
Он посмотрел на Юрая строго, будто он, Юрай, главный анатом Земли и с его дурной головы творится это безобразие вторжения внутрь.
Юрай уходил, а старики дружно взялись за свои булавочки.
Где морг больницы, он знал. Там же надо было искать и прозекторскую.
В дверях стоял мордатый, отекший мужик и курил вонючую папиросу.
– Мне бы тутошнего специалиста, – сказал Юрай.
Мужик молчал. Он продолжал курить, и лицо его оставалось бесстрастным, будто не было ни человека, ни вопроса.
– Врача попросить можно? – громко повторил Юрай.
– Не ори! – тихо ответил мужик. – У нас место мертвое.
– Вы врач? – Юрай достал свое удостоверение с этими самыми большими золотыми буквами «Пресса». – Я хочу задать один вопрос.
– Задай, – ответил мужик, пренебрегая буквами.
– Но вы врач? – неправильно спросил Юрай, как бы выражая сомнение, что этот отекший и мордатый мог им быть.
Тот выплюнул папиросу, растер ее замызганным ботинком и ушел в дверь, просто категорически не желая видеть Юрая. В упор…
Юраю пришлось кинуться следом, хотя какой уж там может быть разговор у догоняющего, кроме как унизительно-просительный?
– Вы извините, просто сам я в вашем деле полный профан, мне нужна информация, понимаете, доподлинная информация по учебнику.
Мужик вошел в кабинетик, на котором от руки, прямо по филенке, было написано «Врачи».
– Ну говори, говори, – раздраженно разрешил этот врач не врач.
– Скажите… Меня интересует Рита Емельянова… Ну, помните? Смерть в поезде…
– Володька! – закричал мордатый. – Володька!
В комнату вошел почти мальчишка. Белобрысенький, с прыщиками на щеках. «Половой первоцвет» называл их физкультурник в школе и предлагал единственной способ «изгона из тела порченой крови при помощи пота труда».
– Чего? – спросил мальчик.
«Тут это должно подействовать», – подумал Юрай, снова предъявляя удостоверение, даже пытаясь придвинуть его поближе к прыщикам.
Все правильно. Парень покраснел и даже испугался. А чего спрашивается, не КГБ же пришло…
– А что случилось? – спросил он заранее виноватым голосом. И Юрай почему-то подумал, что тот шофер, который долбанул семью Алены, тоже был изначально перепуганный малый.
И что вообще их много бродит по нашему белому свету, парнишек, готовых к наказанию еще до совершения преступления. Такая порода. Тельцы на заклание. Перед ним сейчас чистый вариант породы, без примесей, от него бы и вести размножение, чтоб уж окончательно, навсегда у всех последующих выработать эту готовность к смерти ли, к муке, к «напоморде», к плевкам, унижению… Да мало ли? Но, увы! Кроме чистой породы, сколько нечистой? С добавком вроде отчаяния и нахальства – не ты ли, Юрай, сам такой?
