Эдгар По - Заколдованный замок (сборник)
Сообразив, что спокойными речами его решимость не поколебать, я повел себя по-другому и напомнил ему, что я пострадал меньше всех, из-за чего теперь я был значительно сильнее и здоровее его, Питерса и Августа; короче говоря, заявил, что при необходимости настою на своем силой и что не раздумывая брошу его в море, если он решит познакомить со своими кровожадными людоедскими планами остальных. Тогда он схватил меня за горло, выхватил нож и несколько раз попытался пырнуть меня в живот, и лишь из-за слабости это ему не удалось. Я же, рассвирепев, подтащил его к борту, и от верной смерти его спасло вмешательство Питерса, который подбежал, разнял нас и спросил, из-за чего ссора. Паркер ответил прежде, чем я смог помешать ему.
Последствия его слов оказались еще более страшными, чем я ожидал. И Август, и Питерс, похоже, давно втайне вынашивали эту ужасающую мысль, и Паркер просто оказался первым, кто об этом заговорил вслух. Они тотчас согласились с его планом и потребовали немедленно привести его в исполнение. Я рассчитывал, что по крайней мере один из них сохранил трезвость ума, чтобы встать на мою сторону и помешать кровопролитию. С помощником я бы без труда усмирил остальных двоих. Когда выяснилось, что мои надежды не оправдались, возникла крайняя необходимость позаботиться о собственной безопасности, ибо дальнейшее противление с моей стороны люди, находящиеся в этом ужасающем положении, могли счесть достаточным поводом отказать мне в праве участвовать на равных в трагедии, которая, я знал, вот-вот произойдет.
Я выразил готовность подчиниться и попросил подождать хотя бы час, чтобы, когда развеется туман, посмотреть, не вернулось ли судно, которое мы видели. С большим трудом мне удалось уговорить их подождать. Как я и ожидал, набирающий силу ветер разогнал туман менее чем за час и, когда никакого судна не появилось, мы приготовились тянуть жребий.
Крайне неохотно приступаю я к рассказу о последовавшей безобразной сцене, о сцене, мельчайшие подробности которой не смогли стереть из моей памяти события, происходившие со мной впоследствии, и суровые воспоминания о которой будут омрачать каждый миг моего дальнейшего существования. Попытаюсь покончить с этой частью моего повествования так скоро, насколько позволяет характер инцидента. Чтобы провести эту жуткую лотерею, было решено тянуть соломинки — иного способа мы не придумали. Роль соломинок исполнили тонкие деревянные щепки, и мне было поручено стать ведущим. Я отошел в конец палубы, а мои несчастные спутники молча повернулись ко мне спиной. Величайшие муки за всю эту ужасающую драму я испытал, когда раскладывал щепки. Существует лишь немного состояний, в которые может впасть человек, чтобы полностью утратить страстное желание сохранить свою жизнь, и желание это тем острее, чем тоньше нить, связывающая его с жизнью. Но сейчас безмолвное, определенное и мрачное дело, которым я оказался занят (столь не сходное с опасностями шторма или с неотвратимо надвигающимися ужасами голода), заставило меня задуматься о том, сколь невелики мои шансы на спасение от страшнейшей из смертей — от смерти ради страшнейшей из целей, — и решимость, которая так долго не давала мне сдаться, покинула меня в один миг, легко, как пушинка, гонимая ветром, оставив меня беззащитным перед малодушным и презренным страхом. Поначалу мне даже не хватало силы сломать одну из щепок, пальцы отказывались слушаться, а колени дрожали. В голове проносились тысячи самых нелепых способов избежать участия в чудовищном злодеянии. Я подумывал пасть перед моими спутниками на колени и уговорить их освободить меня от этой обязанности или наброситься на них и убить одного, чтобы не нужно было тянуть жребий, — иными словами, я думал о чем угодно, только не о предстоящем мне деле. Наконец из этого помрачения ума меня вырвал голос Паркера, который призвал немедленно прекратить их томительное ожидание. И даже тогда я не мог заставить себя разложить щепки, а все думал, какой бы хитростью заставить кого-то из моих товарищей по несчастью вытащить короткую щепку, ибо мы условились, что вытащивший самую короткую щепку умрет для спасения остальных. Тот, кто хочет обвинить меня в бессердечии, пусть представит себя в таком же положении.
Тянуть время больше было нельзя, и я, чувствуя, как сердце выскакивает из груди, подошел к ожидавшим меня товарищам. Я вытянул руку со щепками, и Питерс сразу же выхватил одну. Ему повезло, по крайней мере, его щепка не была самой короткой, и шансов на спасение у меня стало меньше на один. Собрав все свои силы, я повернул руку к Августу. Он тоже вытащил жребий, не раздумывая, и ему тоже повезло. Теперь жизнь и смерть имели на меня равные права. И в этот миг меня охватила нечеловеческая ненависть к себе подобному существу, Паркеру, сильнейшая, дьявольская ярость. Но чувство это не задержалось, и я, судорожно передернув плечами и закрыв глаза, протянул ему две оставшиеся щепки. Прошло целых пять минут, прежде чем он решился сделать выбор, и за все это время напряженного ожидания я ни разу не открыл глаза. Наконец одну из двух щепок быстро выдернули из моих пальцев. Итак, выбор сделан, только я не знал, в мою ли пользу. Все молчали, а я все так же не решался посмотреть на оставшуюся у меня в руке щепку, чтобы узнать свою участь. Потом Питерс взял меня за руку, я в конце концов заставил себя открыть глаза и по выражению лица Паркера мгновенно понял, что спасен и что это он обречен стать жертвой. Задыхаясь, я без чувств рухнул на палубу.
Очнулся я как раз вовремя, чтобы увидеть, как трагедия эта завершилась смертью того, кто ее вызвал. Он не пытался сопротивляться и, когда Питерс ударил его в спину ножом, упал замертво. Не должно мне описывать омерзительную трапезу, которая последовала вслед за этим. Такие вещи можно представить, но слова не в силах передать весь ужас действительности. Скажу только, что, удовлетворив до определенной степени снедавшую нас жажду кровью жертвы и с общего согласия выбросив отрезанные кисти рук, ступни и голову вместе с внутренностями в море, мы поглощали остальное тело кусочек за кусочком в течение четырех дней, семнадцатого, восемнадцатого, девятнадцатого и двадцатого числа.
Девятнадцатого хлынул ливень, продолжавшийся пятнадцать — двадцать минут, и нам удалось собрать немного воды с помощью покрывала, которое мы выудили зацепом из кают-компании сразу после урагана. Добыли мы не больше половины галлона, но даже этого мизерного количества хватило, чтобы придать нам силы и возродить надежду.
Двадцать первого числа мы снова были вынуждены прибегнуть к последнему средству. Погода была теплой и приятной, время от времени поднимался туман и дул ветер, чаще всего с севера и запада.
Двадцать второго числа, когда мы сидели, прижавшись друг к другу, и обсуждали наше плачевное положение, неожиданно в голове у меня промелькнула мысль, от которой надежда вспыхнула и заиграла ярким светом. Я вспомнил, что, когда была срублена фок-мачта, Питерс, находившийся у якорной цепи с наветренной стороны, передал мне один из топоров с просьбой спрятать его в какое-нибудь надежное место, и что за несколько минут до того, как последняя гигантская волна ударила в бриг и наполнила его водой, я отнес топор на бак и положил на койку в одной из кают по левому борту. Мне подумалось, что, найдя этот топор, мы могли бы прорубиться через палубу в кладовую и добыть провизию.
Когда я сообщил об этом товарищам, те вскрикнули от радости, и мы тотчас направились на бак. Здесь спускаться вниз оказалось гораздо труднее, чем в кают-компанию, из-за того что люк был намного меньше, кроме того, нельзя забывать, что всю надстройку над входом в кают-компанию снесло водой, тогда как вход в кубрик, представлявший собой обычный люк три на три фута, остался невредим. Однако я не колеблясь решил спускаться и, когда меня, как прежде, обвязали веревкой, прыгнул в люк, быстро проплыл к каютам и с первой же попытки нашел топор. Мое возвращение было встречено оглушительными радостными криками, а легкость, с которой был найден топор, была воспринята как знамение спасения.
После этого со всей энергией возродившейся надежды мы с Питерсом, работая топором по очереди, начали рубить палубу; раненая рука Августа не позволила ему помогать нам. Поскольку мы все еще были слабы настолько, что с трудом держались на ногах без поддержки и работать, не отдыхая, могли не больше одной-двух минут, вскоре стало понятно, что многие часы уйдут на то, чтобы прорубить в палубе достаточно большое отверстие для свободного доступа к кладовой. Но это ничуть не уменьшило нашей решимости довести дело до конца и, работая всю ночь напролет при свете луны, мы закончили работу к утру двадцать третьего числа.
На этот раз Питерс вызвался спуститься и, после обычных приготовлений нырнув, вскоре поднялся с баночкой, в которой, к нашему неописуемому восторгу, оказались маслины. После того как мы разделили их между собой и с жадностью съели, Питерс снова нырнул. Эта попытка превзошла наши самые смелые ожидания, ибо он вернулся почти сразу с большим куском окорока и бутылкой мадеры. Вина мы выпили по чуть-чуть, по опыту зная, чем в нашем положении грозит невоздержанность. Окорок, кроме около двух фунтов у кости, оказался весь испорчен морской водой и непригоден для еды. Съедобную часть мы разделили. Питерс и Август, не в силах бороться с аппетитом, в два счета проглотили свои куски, но я был более осторожен и съел только небольшую часть мяса, потому что знал, какую жажду оно вызовет. После этого мы немного отдохнули от тяжких трудов.
