Елена Арсеньева - Помоги другим умереть
Самое унизительное, что своего пренебрежения никто открыто не выказывал, но то, что мы здесь чужие, пыль на ветру, ощущалось очень сильно. И очень сильно угнетало.
И вот мы оказались в Леприндо. Это почти Якутия, почти север. Две бригады путеукладчиков шли через Кодарский тоннель навстречу друг другу – мы побывали в обеих. Тут-то и познакомились с Иваном.
Он был ровесник моим ребятам, может быть, чуть младше. Но в сравнении с ним все они казались пережившими себя, брюзгливыми старикашками. Их юношеское восхищение давно было убито жизнью – странно, почему именно факультеты иностранных языков формируют племя циников и злобных скептиков?! А Иван был переполнен этим восхищением. Чистая, нетронутая душа! «Иванушка-дурачок» – так сразу стали звать его мои ковбои и жокеи. А он был скорее Иван-царевич. Очень красивый: скульптурные черты, ясные глаза, великолепные губы. А рост, а плечи, а вся стать юного Геракла! Умри, Голливуд! Удивительно, что именно там, на БАМе, я видела по-настоящему красивых мужчин.
– А женщин? – не сдержав робкого ехидства, вставила Евгения.
– Женщин? – Дуги бровей пренебрежительно дрогнули. – Ну какие там могут быть женщины, в бригаде путеукладчиков?! Работяги, свои в доску – это в лучшем случае. Матерились покрепче мужиков! Да я на них, строго говоря, и не смотрела. – Аделаида пренебрежительно пожала плечами, и Женя едва успела спрятать понимающую улыбку. – Итак, Иван… Он не пропустил ни одного из шести спектаклей, данных нами в Чаре, Хани и Леприндо, и каждый вечер мы видели в толпе зрителей эти сверкающие голубые глаза, хотя от усталости у него отказывали руки и ноги, да и концы там не близкие, мотаться за нами… Однако он был молод, силен, да и влюблен к тому же по уши. Конечно, очаровала его прежде всего Алина, но и все остальные – тоже. Все мы. Спектакль, костюмы, манеры, речь… Все оптом и в розницу! Он был слишком юн, слишком неискушен, чтобы понять: мутное стекло здесь выдают за бриллиант. Ивана мы покорили с первого взгляда, он знал нашу дурацкую пьесу наизусть уже на другой день, с упоением цитировал ее, примерял Сашкину шляпу и очки гонщика Кирилла.
Его откровенное обожание вмиг залатало наше потрескавшееся самолюбие. Но вместо того, чтобы проникнуться к Ивану дружескими или хотя бы покровительственными чувствами, ребята его буквально возненавидели. В их глазах он был слишком примитивен, поэтому его восхищение не возвышало, а унижало их. Тем более что он не желал знать своего места и осмелился ухаживать за Алиной. Даже руку и сердце ей предложил!
Если бы в этой хорошенькой головке была хоть капля разума, Алина согласилась бы сразу. Она уже имела репутацию безотказной шлюхи: Хабаровск ведь небольшой город. Судьба предоставила ей шанс для очищения и счастья, но разве способна она была этим шансом воспользоваться! Где там! Кстати, насколько мне известно, она по-прежнему не замужем, – заметила Аделаида как бы в скобках. – Разумеется, она отказала Ивану. Причем сделала это так гнусно… А может быть, это Игорь все придумал, а то и Сашок, не знаю точно. Словом, после последнего нашего спектакля Алина пошла с Иваном гулять, позволила себя поцеловать, а потом завела парня так, что он уже себя не помнил. Это она умела делать в совершенстве! Алина зазвала его в наш пустой и темный вагончик и начала раздевать. Внезапно вспыхнул свет – и на полуголого Ивана, который был уже в полной боевой готовности, уставились суровые судьи. В компании с бутафорским скелетом там сидели все наши парни, которые не упаковывали в это время реквизит, как думал легковерный Ванечка, а, затаясь, подстраивали его позорище.
Женя снова повернулась к фотографии. Странно, она уже успела привязаться к этим ребятам. Ей нравился Климов, она искренне жалела Неборсина, погибшего так внезапно и нелепо. А теперь захотелось порвать фото в клочки, выбросить эти клочки, сжечь и хотя бы так отомстить той банде юных подлецов!
– Да, вы правы, – уныло вздохнула Аделаида, словно прочитав ее мысли. – Трудно себе представить что-либо подобное. Я тоже никак не могла найти обьяснение этой бессмысленной жестокости. Но, признаюсь честно, сначала это показалось мне просто глупой, глупейшей шуткой. Я… я здорово смеялась, я почти одобряла ребят: конечно, Ванечка прелесть, но куда со свиным-то рылом в калашный ряд?! Может быть, я просто ревновала, что он выбрал Алину, и, ханжески качая головой, в глубине души злорадно хохотала, представляя, как наш герой без штанов чешет куда глаза глядят.
То был наш последний вечер в Леприндо. Мы упаковали вещи, безмятежно поужинали, выпили и разбрелись по постелям: Алина с Игорем, я – с Сашенькой… Да, представьте себе! – с вызовом вскинула она голову. – Я никогда не могла долго терзать влюбленного мужчину, к тому же предпочитала молодежь.
В восемь утра за нами должны были прислать автобус – везти на станцию. Однако он запоздал, мы едва успели к отправлению, ужасно злились из-за этого и всю дорогу, все сутки пути до Тынды бухтели и презирали этот плебейский БАМ. А в Тынде, в горкоме комсомола, получая обратные билеты до Хабаровска, случайно услышали, какая трагедия произошла в ночь нашего отъезда. Парочка гуляла при луне – ночи там ясные, звонкие, студеные! – и увидела «уазик», который с безумной скоростью летел не по дороге, а по мари. И вдруг исчез, будто провалился сквозь землю. Так оно и было. Весной в вечной мерзлоте на болотах оживают такие «линзы» – пустоты, провалы. Они разные бывают: иная только колесо у машины вывернет, а в другую бульдозер осядет! Однако ходили слухи об огромных «линзах», куда автомобиль может влететь с ручками и ножками. Вот «уазик» и влетел. А знаете, кто был за рулем?
Женя медленно покачала головой:
– Неужели Иван?
– Конечно! – ожесточенно подтвердила Аделаида. – Кому же еще там быть!
– Он погиб?
– Погиб. Там же болотина кругом – в «линзах» копится вода. Под тяжестью льда продавилась кабина, потом хлынула черная, зловонная жижа…
Она зябко обхватила плечи.
– Я это представляла бессчетное количество раз. Та смерть, которая успела оскалиться ему в лицо, была не очень-то похожа на нашего дрессированного скелетика! Я почему-то думаю, что за те недолгие минуты, пока Иван еще оставался жив, он возненавидел нас еще сильнее. Мы… мы все поломали в нем. Испоганили любовь, но главное – в этой чистой душе мы нарушили некое глубинное равновесие, которое устанавливает сама природа: радость жизни должна уравновешиваться страхом смерти. Думаю, он вряд ли соображал, что делает, когда свернул с дороги на промерзшее болото. Жизни в эти минуты он наверняка не радовался – какая уж тут радость! И смерти не страшился – может быть, даже мечтал о ней. Вот она и пришла.
Аделаида нервно стиснула руки, наклонила голову.
– Понимаете, если бы он погиб сразу… но нет, я думаю, прошло несколько бесконечно страшных минут. В такие моменты человек не может думать: ну вот, наконец-то, я ждал смерть – и она пришла, какое счастье. Наверное, содрогается даже древний старец, даже мудрейший из мудрецов, фаталист из фаталистов! А Ванечке было восемнадцать, девятнадцать. И все чувства, которые только что раздирали его сердце, вдруг отступили, разлетелись в прах перед одним всепоглощающим ощущением – ужасом умирающего существа. Мы опять обманули его! Оказывается, умирать вовсе не легко, не весело, не лихо. Умирать – невыносимо, и смерть – не забава, не игра. О боже, могу представить, как он проклинал нас. Думаю, его проклятие дошло туда, где всем воздают по справедливости! И знаете что?
Аделаида вскинула голову, и Женю дрожь пробрала при виде мертвенной бледности, залившей ее лицо.
– Я почти не сомневаюсь: Иван успел, успел услышать обещание, что его проклятие сбудется!
– Ну… – слабо отмахнулась Женя, едва совладав с голосом, – это уж совсем какое-то… что-то… ну, я не знаю!
– А я знаю, – почти спокойно, обреченно-спокойно откликнулась Аделаида. – Я знаю! Потому что оно уже сбывается.
* * *«Во всех религиях существует понятие о Судном дне, которого никто не сможет миновать. Но если христианская вера допускает прощение грехов, то остальные религии это отвергают, ибо в них не существует веры во всемогущую карму: то есть что ты заслужил во время своей жизни, то и получишь после нее».
Из дневника убийцы* * *Женя услышала междугородный звонок еще на лестнице, и ноги сами понеслись бегом. Рванула дверь в приемную:
– Это мне? Это меня?! – но Эмма уже положила трубку.
– Кто звонил? – тяжело выдохнула Женя.
Не говоря ни слова, Эмма встала и, приобняв подругу за талию, подтолкнула к зеркалу.
Да… вид еще тот! Глаза горят, волосы всклокочены, про помаду и думать забыто, а джинсовый сарафан скоро прирастет к телу, как вторая кожа.
– Ну ладно, – буркнула, выворачиваясь из ее рук, Женя и достала из сумки косметичку. Черт, а ведь сколько слов себе давала… – Все ясно, можешь ничего не говорить. Но это ведь межгород был?
