Бернхард Шлинк - Правосудие Зельба
— То есть все хорошо, что хорошо кончается?
— В свете того, что Мишке, как выяснилось, погиб в результате автомобильной катастрофы, я бы назвал такую формулировку несколько циничной. Но вы правы, для завода все действительно кончилось относительно хорошо. А вы к нам еще как-нибудь заглянете? Кстати, я и не знал, что вы с генеральным старые друзья. Он рассказывал нам об этом, когда мы с женой недавно были у него в гостях. Вы знаете его дом на Людольф-Крель-штрассе?
Я знал дом Кортена в Гейдельберге, один из первых домов, построенных в конце пятидесятых годов с учетом современных требований охраны личности и объекта. Я помню, как Кортен как-то раз вечером с гордостью демонстрировал мне миниатюрную канатную дорогу, связывающую его расположенный на крутом склоне дом с воротами.
— Если вдруг отключат электричество, она автоматически переключается на агрегат аварийного питания.
Мы с Фирнером на прощание обменялись любезностями. Было уже четыре часа — слишком поздно для обеда, слишком рано для ужина. И я отправился в бассейн «Хершельбад».
Сауна была пуста. Я потел в одиночестве, плавал в одиночестве под высоким куполом, украшенном византийскими мозаиками, один сидел в ирландско-римской бане, а потом на террасе, устроенной на плоской крыше. Завернувшись в большую белую простыню, я уснул в шезлонге, в большом пустынном холле. Филипп ездил по длинным больничным коридорам в кресле-каталке. Колонны, мимо которых он проезжал, были красивыми женскими ногами. Иногда они шевелились. Филипп, смеясь, объезжал их. Я тоже смеялся ему в ответ. Потом я вдруг заметил, что гримаса, исказившая его лицо, — вовсе не смех, а крик. Я проснулся, и первая мысль моя была о Мишке.
5
Да как Вам сказать?
Владелец «Кафе О» выразил себя в заведении, объединяющем все, что было модно в конце семидесятых годов, от ламп «fin de siécle»[70] и ручной соковыжималки до крохотных мраморных столиков а-ля бистро. У меня не было желания знакомиться с ним.
Фрау Мюглер, танцовщицу, я узнал по гладко зачесанным назад черным волосам, стянутым в конский хвост, ее костлявой женственности и по особенному взгляду. Быть еще более похожей на Пину Бауш[71] она не смогла бы уже при всем желании.
Она сидела у окна и пила свежевыжатый апельсиновый сок.
— Зельб. Это я вчера звонил вам.
Она посмотрела на меня, подняв бровь, и едва заметно кивнула. Я сел за ее столик.
— Спасибо, что уделили мне время. У руководства моей страховой компании есть еще несколько вопросов по поводу несчастного случая господина Менке, на которые, возможно, ответят его коллеги.
— А почему вы решили обратиться именно ко мне? Я не очень хорошо знаю Сергея и вообще недавно живу в Мангейме.
— Просто вы первая из его коллег, кто вернулся из отпуска. Скажите, вы не замечали у господина Менке в последние недели перед несчастным случаем признаков переутомления или нервных перегрузок? Мы пытаемся понять причину этой странной травмы.
Я заказал себе кофе, она — еще один апельсиновый сок.
— Я вам уже сказала, что плохо его знаю.
— Значит, вы не заметили ничего необычного?
— Да как вам сказать? Он всегда был очень тихим человеком, иногда казался подавленным… Но может, он всегда был такой! Я ведь здесь всего полгода.
— А кто из мангеймского балета его хорошо знает?
— Насколько мне известно, Ханна какое-то время более-менее тесно с ним общалась. Йошка тоже, по-моему, его приятель. Может, они смогут вам чем-то помочь.
— Господин Менке хороший танцовщик?
— Да как вам сказать? Во всяком случае, не Нуриев, но я тоже — не Бауш. А вы? Хороший специалист?
Я мог бы сказать: «Во всяком случае, не Пинкертон». Хотя для моей роли больше подошло бы: «Не Герлинг».[72] Но вряд я выиграл бы от такого сравнения.
— Второго такого страхового агента, как я, вы не найдете. Вы не могли бы назвать мне фамилии Ханны и Йошки?
Можно было и не спрашивать — она ведь здесь недавно…
— …а в театре все друг с другом на «ты». Вот вас, например, как зовут?
— Иеронимус. Друзья зовут меня Ронни.
— Ну, как вас зовут ваши друзья, мне знать совсем не обязательно. По-моему, имена тесно связаны с личностью человека…
Мне захотелось взвыть от тоски и убежать. Но я вежливо поблагодарил, заплатил у стойки и тихо ушел.
5
Эстетика и мораль
На следующее утро я позвонил фрау Бухендорфф.
— Я хотел бы осмотреть квартиру Мишке и его вещи. Вы не могли бы посодействовать мне?
— Давайте съездим туда вместе, когда я закончу работу. Заехать за вами в половине четвертого?
И вот мы поехали через деревни в Гейдельберг. Была пятница, короткий рабочий день, все уже готовили свои дома, садики, машины и даже тротуары к выходным. Пахло осенью, я чувствовал приближающееся обострение своего ревматизма и предпочел бы, чтобы верх машины был закрыт, но, не желая казаться стариком, молчал. В Виблингене я вспомнил про путепровод по дороге в Эппельхайм. Надо будет в ближайшие дни съездить туда. Делать этот крюк сейчас, вместе с фрау Бухендорфф, мне показалось неуместным.
— Вот отсюда идет дорога на Эппельхайм. — Она показала рукой в сторону маленькой церквушки справа. — Я чувствую, что должна посмотреть на это место, но все никак не соберусь с духом.
Она поставила машину на крытой стоянке у площади Корнмаркт.
— Я предупредила соседа о том, что мы придем. Петер снимал эту квартиру вместе с одним знакомым, который работает в Высшей технической школе в Дармштадте. У меня, правда, есть свой ключ, но я не хотела врываться в квартиру без разрешения хозяина.
Она не обратила внимания на то, что я знаю дорогу к дому Мишке. А я и не пытался изображать неведение. На наш звонок никто не вышел, и фрау Бухендорфф открыла замок своим ключом. В подъезде стоял прохладный дух подвала.
— Подвал под домом на целых два этажа уходит в землю.
Пол был из тяжелых песчаных плит. У стены, облицованной дельфтским кафелем, стояли велосипеды. Почтовые ящики уже кто-то успел взломать. Сквозь цветные оконные стекла на стоптанные ступени лестницы струился скудный свет.
— Сколько же этому дому лет?
— Лет двести, а то и триста. Петер очень его любил. Он жил здесь еще студентом.
Половина Мишке состояла из двух больших смежных комнат.
— Фрау Бухендорфф, вам совсем не обязательно смотреть, как я тут все обследую. Мы можем встретиться в кафе.
— Спасибо, но я справлюсь с собой. А вы уже знаете, что искать?
— Мм… — промычал я неопределенно, пытаясь сориентироваться.
В первой комнате был кабинет, у окна стоял большой стол, сбоку пианино, все стены были заняты книжными полками. На полках стояли папки-скоросшиватели, стопки компьютерных распечаток и книги. В окно видны были крыши старого города и склоны Хайлигенберга. Во второй комнате стояла кровать, покрытая лоскутным одеялом, три кресла в стиле пятидесятых годов, такой же шкаф, телевизор и музыкальный центр. Из окна слева был виден замок, а справа афишная тумба, за которой я прятался, когда следил за ним.
— У него что, не было компьютера? — удивленно спросил я.
— Нет. Он хранил кучу своих личных файлов в РВЦ.
Я повернулся к книжным полкам. В основном здесь были представлены математика, информатика, электроника, исследования в области искусственного интеллекта, кино и музыка. Тут же стояло роскошное издание Готфрида Келлера, а рядом высились стопки книг по научной фантастике. О содержимом папок говорили надписи на корешках — счета, свидетельства и аттестаты, путешествия, перепись населения и непонятные мне компьютерные материалы. Раскрыв папку со свидетельствами, я узнал, что в четвертом классе Мишке был отмечен призом. На письменном столе лежала стопка бумаг. Я просмотрел ее. Среди писем, неоплаченных счетов, проектов программного обеспечения и нот я обнаружил вырезку из газеты.
РХЗ чествовал старейшего рейнского рыбака. Во время своей вчерашней рыбалки 95-летний любитель-рыболов Руди Бальзер вдруг сам попался на крючок целой делегации РХЗ, возглавляемой генеральным директором доктором Кортеном. «Я не мог отказать себе в удовольствии лично поздравить этого выдающегося человека, самого почтенного представителя Объединения рейнских рыболовов. Несмотря на свои 95 лет, он по-прежнему бодр, как рейнский карась». На снимке запечатлен момент приветствия юбиляра и вручения ему генеральным директором доктором Кортеном подарочной корзины…
На переднем плане отчетливо видна была точно такая же корзина, какую получил и я. Потом мне попалась на глаза копия маленькой газетной заметки от мая 1970 года.
Ученые в роли узников-каторжников РХЗ. Институт современной истории поднял горячую тему. Темой последнего тома «Ежеквартальных сборников материалов по современной истории» стал принудительный труд еврейских ученых в германской промышленности с 1940 по 1945 годы. Согласно этим материалам именитые еврейские химики вынуждены были в тяжелых и унизительных условиях трудиться над разработкой химических боевых отравляющих веществ. Пресс-секретарь РХЗ сообщил о готовящемся к печати юбилейном сборнике материалов по случаю 100-летнего юбилея РХЗ в 1972 году, в одном из которых речь пойдет об истории предприятия в годы национал-социализма, и в частности о «трагических главах» этой истории.
