Гуннар Столесен - Ночью все волки серы
— Как оценивается его состояние?
Он развел руками.
— Как оценить стоимость Вселенной? Об этом, можно только гадать. Сотни миллионов, миллиард. Невозможно сказать. На составление описи его имущества с целью страхования ушло бы года два, не меньше. Надо было бы учесть количество принадлежащих ему акций во всевозможных компаниях, фирмах, кредитных обществах, верфях, разбросанных по всему миру, учесть всю его собственность во Многих странах. Думаю, что тебе даже не во всех из них довелось побывать.
— Да?
— Уверен.
— А я ведь был моряком.
— Уверен, что ты бывал не во всех морях, волны которых бороздят его суда.
— Неужели он такой могущественный человек?
— Если деньги означают могущество, тогда Хагбарт Хелле — могущественный человек, вот так, Веум.
— А деньги означают могущество. Как это ни печально. Он снова только развел руками.
— А каким образом он разбогател?
— Каким образом возникла Вселенная? Как…
— Вселенная меня не интересует. Меня интересует…
— Хагбарт Хелле.
— Именно.
— Но почему, Веум? — Он резко наклонился ко мне и посмотрел в лицо. — Почему ты интересуешься им?
Я отвел взгляд, посмотрел на улицу, на окна напротив. Прошла женщина, держа под мышкой папку с бумагами. Наверное, она отпечатала записанное на диктофон. Не хватало только подписи.
— У тебя, так сказать, свои интересы, у меня — свои. Первое сентября не за горами. Быть может, ты предоставишь возможность пышно отметить этот день?
Я кивнул:
— Всегда готов на сделку. Ты — мне, я — тебе.
— Скажи, Веум, почему ты интересуешься Хагбартом Хелле?
— У меня страсть к именам. Ты ведь знаешь, раньше его звали Хеллебюст.
Секунду или две он сидел в растерянности. Потом он вновь овладел собой.
— Расскажи мне, с чем это связано.
— Ну, это старая, запутанная история, о которой я узнал случайно. Речь идет о промышленном пожаре весной 1953 года на фабрике, которая называлась «Павлин», на Фьесангервеен. Погибло пятнадцать человек, а владелец получил солидную сумму по страховке. Оказалось, он выгодно поместил деньги…
— Я знаю эту историю. Я основательно изучил прошлое Хелле.
— Ну да, или Хеллебюста, как его тогда называли.
— И что же?
— Больше ничего. Один мой друг, полицейский…
— Интересные у тебя друзья.
— Пенсионер. Он занимался этим расследованием, впрочем, не он один — был там еще Конрад Фанебюст.
— Хеллебюст и Фанебюст. Теперь он, возможно, называет себя Конрад Фане, да?
— Нет. Только не говори мне, что ты не знаешь, кто такой Конрад Фанебюст. Мэр Бергена в…
Он протестующе поднял руку.
— Конрад Фанебюст — известный в Бергене общественный деятель и политик, предприниматель, мэр Бергена в 1955–1959 годах, возглавлял фирму «Фанебюст и Вигер», вместе с Вильгельмом Битером, который — обрати внимание — погиб во время пожара, случившегося в его доме; это произошло где-то в 1972–1973 годах, и с тех пор Фанебюст единолично возглавляет фирму.
— Ты забыл, что он герой войны.
Его лицо приняло скорбное выражение.
— Да, я забыл упомянуть о его военном прошлом, Конрад Фанебюст — известный бергенский герой войны, участник доблестных сражений у Серфьорда в апреле 1940 года.
— Спасибо. Достаточно.
— Ну ладно, вернемся к Хелле. Тебя интересует что-нибудь еще? Ты его в чем-то подозреваешь?
— С чего ты взял?
— Я исхожу из того, что, раз ты вникаешь во все это, значит, что-то унюхал. Если это касается пожара, то скоро истекает срок давности по этому делу, и, если у тебя есть доказательства, тебе нужно выложить их перед судебными органами так, чтобы они успели подготовиться к 1 сентября. Например, организовать ему торжественную встречу в аэропорту Флесланд. Я тоже с удовольствием присоединился бы к встречающим. Если ты уступишь эту новость мне — обещаешь? — я твой навеки, сделаю для тебя что угодно.
— Это ты серьезно?
Тень сомнения мелькнула на его лице. Потом он беспомощно улыбнулся и сказал:
— Да.
— Ну так вот, меня больше всего интересует… Скажу откровенно. У меня нет ничего против Хагбарта Хелле. Больше всего меня интересует его характер. Кто он такой? Эмигрант, скрывающийся от налогов, ловкий предприниматель, идеалист или нечто иное?
Его рот скривила издевательская усмешка.
— Это мы с тобой, Веум, идеалисты, мы. Посмотри на наши потрепанные пиджаки, поношенные ботинки, лоснящиеся брюки. Предприниматели мирового масштаба не идеалисты. Иногда меценаты, если это приносит прибыль. А благотворительность вообще выгодна. Но идеалисты — никогда. Они, эти люди, могут интересоваться наукой и культурой, так как в них можно вкладывать капитал, но никогда только из-за того, что их влечет красота или жажда знаний. Люди, подобные Хагбарту Хелле, целеустремленные и безжалостные авантюристы, иначе они никогда не оказались бы там, где находятся сейчас. Они никогда бы не взобрались на те вершины, где находятся столпы международной финансовой олигархии, не оставив за собой несколько трупов, в буквальном смысле этого слова.
— Пятнадцать трупов на Фьесангервеен, — произнес я задумчиво.
— К примеру. Но если именно это ты выясняешь, ты должен представить доказательства.
— Ясное дело. Больше тебе нечего рассказать мне?
— Увы, Веум. Я бы дал тебе любую информацию. Но этот тип — сфинкс, прямо-таки Грета Гарбо финансового мира, ты видел сейчас его фотографию. Этот человек не участвует в церемонии открытия музеев, которые он финансировал, не разбивает бутылок шампанского о борт супертанкеров, не выступает ни на каких конгрессах. Этот человек сидит за своим письменным столом и считает деньги, деньги, деньги.
Я вздохнул.
— Есть у меня, правда, и совсем другой вопрос. Не твоя епархия, в общем-то, хотя… Не мог бы ты посмотреть в своем фотоархиве, нет ли у тебя фотографии человека по имени Харальд Ульвен?
Он переспросил, тщательно произнося имя по буквам.
— Харальд Ульвен? Это что, его родственник?
— Всего-навсего только соотечественник. Он был коллаборационистом, а потом работал на этой фабрике, принадлежавшей Хагбарту Хелле, на той самой, которая потом сгорела.
Он посмотрел на меня испытующе.
— Есть какие-то улики, Веум?
Я продолжал свою мысль:
— А сам он умер в 1971 году.
Хаугланд бросил на меня огорченный взгляд.
— Ну-ну. Я посмотрю.
Он поднялся.
— Подожди секунду. Ульвен — с одним «Л», — сказал я.
— Неужели? А «Харальд» пишется с буквы X?
Я остался один, сидел и смотрел на дом напротив. За окнами уже никого не было видно. То ли все ушли обедать, то ли отправились по домам.
Уве Хаугланд вернулся с двумя фотографиями. Одна из них была аналогичной той самой, которую мне показывал Нюмарк, только большего формата. На другой Ульвен был один, на скамье свидетелей во время судебного заседания. Ракурс был почти тот же самый, но черты лица были видны гораздо отчетливее: длинное лошадиное лицо, мощный нос, большие уши и прядь волос, падающая на лоб, совсем как грива. Ему подошла бы фамилия Хестен[16], а не Ульвен.
— Можно мне взять их на время?
— Конечно. Ты первый, кому они понадобились. Но ты мне их верни, когда будут какие-нибудь новости, хорошо, Веум?
Я пообещал, поблагодарил и ушел.
20
Я поднялся на лифте в свою контору. Когда выходил из него, столкнулся с новой ассистенткой зубного врача. У нее были темные волосы, гладко зачесанные назад и собранные узлом на затылке. Она все время улыбалась и очень легко краснела. Во всяком случае, при встречах со мной.
Я придержал перед ней дверь лифта и сказал:
— Зайдите как-нибудь ко мне. Полюбуемся на вид из окна.
Она бросила взгляд в сторону моей конторы.
— Сюда?
— Да.
— Но вид из ваших окон, наверное, не так уж отличается от нашего?
— Из чужих окон всегда открывается новая перспектива, — произнес я с такой интонацией, будто цитировал «Старшую Эдду».
Она заулыбалась, покраснела и прошла мимо меня в лифт. Стрелка, указывающая местонахождение лифта, пошла по кругу. Я следил за ней, словно надеясь, что она остановится, а потом закрутится назад. Но так никогда не бывает.
Я прошел через приемную, как если бы был собственной тенью. Никто не вспорхнул испуганно со стула, никаких таких, скажем, блондинок с пропитанными слезами кружевными носовыми платочками.
Я запер за собой дверь, стер пыль с телефонной книги и стал искать фамилию Карлсен. Список носителей этой фамилии занял ни много ни мало целую страницу. К моему удивлению, среди всех этих Карлсенов я нашел женщину по имени Сигрид, причем только одну. Она жила в самом конце улицы Марквей. Это был не совсем тот район Нурдиеса, где прошло мое детство, по эти места я тоже хорошо знал.
