Александра Авророва - Шутка с ядом пополам
Короче, Талызин предпочел начать сегодняшний опрос с Татьяны Ивановны или Лидии Петровны. Лучше с первой — она живет на окраине. Съездить туда, отмучиться — и вернуться в центр.
Дому было лет пятнадцать. Кодовый замок не работал, лифт тоже. Надписи на стенах интриговали. Впрочем, жизненный опыт подсказывал, что наиболее непонятные термины являются названиями современных рок-групп. Хотя рок, кажется, отжил свое? Надо будет уточнить у Лешки. Дверь открыли, даже не поинтересовавшись, кто звонит. На пороге стояла худая и изможденная пожилая женщина. Хотя нет, она же ровесница Вики, ей всего сорок! Да, Татьяна Ивановна Брыль выглядит не лучшим образом. Разумеется, немалую роль в этом играет наряд, чем-то похожий на монашеский — длинная черная юбка, черная кофта, а на голове черный платок. Лицо опухшее, заплаканное, без грамма косметики. Талызин обрадовался, что ему не придется быть дурным вестником — вестник в эту квартиру явно уже прилетал.
— Здравствуйте, Татьяна Ивановна. Меня зовут Игорь Витальевич, я расследую обстоятельства смерти Владимира Дмитриевича Бекетова.
— Проходите, пожалуйста, садитесь. Хотите чаю?
— Неплохо бы.
За чаем женщина будет чувствовать себя менее скованной, да и вообще эта процедура сближает.
— Выражаю вам свои соболезнования, Татьяна Ивановна. Давно вы узнали печальную новость?
— Позавчера. Мне позвонил Сереженька. Сережа Некипелов, очень славный мальчик, Володин ученик. И сегодня звонил, сказал про похороны. Они будут завтра.
— Вы, наверное, были ошеломлены? Или после дня рождения ожидали чего-то подобного?
Татьяна Ивановна вскинула глаза — ввалившиеся, темные, лихорадочно блестевшие.
— Я была ошеломлена. Кто мог этого ожидать?
— Я имел в виду тот тост… вы ведь помните? — осторожно поинтересовался Игорь Витальевич.
— Конечно. Это я запомню на всю жизнь. И почему я не выкинула этот пузырек в окно? Но Володя обещал мне, что не сделает ничего подобного. Я не думала, что он меня обманет.
— Обещал? Когда?
— Сразу после… после этого эпизода. Мы стояли у окна, и я пыталась убедить его, что так нельзя, а он сказал: «Не бойся, Таня, я этого не сделаю».
— Тогда зачем же он всех напугал?
Татьяна Ивановна вздохнула:
— Есть за ним такой грех — суесловие. Что каждому должно быть свято, ему объект для шуток. Я и решила — пошутил. Этот грех еще не смертный.
Талызин незаметно огляделся в поисках иконы. Да, вот она, в красном углу. С убеждениями Татьяны Ивановны все было ясно.
— Значит, признаков депрессии вы у Владимира Дмитриевича не наблюдали?
— Ни малейших. Наоборот. У него все очень хорошо шло с наукой, он сам сказал. Или вот, видите? Пианино Машеньке купил, в воскресенье только привезли. Я не одобряла, но с ним не поспоришь.
Игорь Витальевич искренне удивился.
— А чем пианино плохо?
— Девочка у нас не слишком-то целеустремленная. Сами понимаете, десять лет. Сегодня ей одно подай, завтра другое. Еще неизвестно, научится ли играть, и тратить такие деньги… У Володи ведь еще двое детей, хорошо ли от них отрывать? А он только смеется. Мол, захотела Машка учиться музыке, так имеет право попробовать, а Юрка с Леночкой и так имеют больше, чем нужно. И с Машкой поспорил, что через месяц она не сможет сыграть ему пьеску из «Детского альбома» Чайковского. Если она выиграет, он поведет ее с подружкой в «Макдональдс» и закажет им все, что они только пожелают. Машка три вечера над нотами сидела, я и не ожидала от нее этакой усидчивости! Первую октаву уже выучила назубок.
Татьяна Ивановна вздохнула, и у Талызина защемило сердце. Вот и осталась Машка без отца, а вместе с нею Леночка и Юрка. Ужасно! Человек собирается жить, делать открытия, вести ребенка в «Макдональдс», а ему — раз! — яд в кофе. Хочется верить, это сделал кто угодно, только не измученная, из последних сил держащая себя в руках женщина, тихий вздох которой проник вдруг до самой глубины души.
— Татьяна Ивановна, — извиняющимся тоном произнес следователь, — мне для протокола нужно… Не подскажете, когда вы последний раз видели Бекетова и где вы были в среду около двенадцати?
— Видела во вторник, на дне рождения, а в среду была работе, — удивленно сообщила та. — Я в библиотеке работаю, здесь неподалеку. С одиннадцати и до шести.
«Раз здесь неподалеку, то от университета за тридевять земель», — отметил про себя Игорь Витальевич.
— А почему вы об этом спросили? Он в это время… умер?
— Да, примерно в это время.
Татьяна Ивановна пристально посмотрела на собеседника, ахнула — и в мановение ока потеряла сознание. Пока Талызин вскочил, чтобы ее подхватить, она уже уже упала на пол, опрокинув стул. «Да что я стал такой медведь, черт побери! — выругался он про себя, приводя женщину в чувство. — Одну довел до приступа, другую до обморока. И что я такое ей сказал?»
— Простите, — произнесла Татьяна Ивановна, открывая глаза. — Это нервы. Спасибо!
Она вцепилась следователю в плечо и не отпустила, даже когда он усадил ее на диван. Лихорадочное возбуждение отражалось на ее вмиг раскрасневшемся лице.
— Игорь Витальевич! — воскликнула она. — Не обманывайте меня! Это вопрос жизни и смерти! Это больше, чем вопрос жизни и смерти, гораздо больше! Скажите — он ведь не покончил с собой? Его убили? Скажите мне!
Пальцы женщины так крепко сжались, что следователь вынужден был разжать их силой.
— Может быть, и убили, — согласился он. — Не исключено.
Татьяна Ивановна счастливо рассмеялась, прижала ладони к горящим щекам. — Его убили! Как же я сама этого не поняла? Он не мог совершить смертного греха! Никогда, ни за что! Он не будет гореть в аду! Я, наверное, буду, а он никогда! Я отмолю его! Вы ведь знаете, — она ласково улыбнулась собеседнику, — самоубийцу не спасут никакие молитвы. Нет греха страшнее! Его нельзя отпевать и хоронить в освященной земле. Мы совершали страшный грех, обманывая церковь. Я была готова взять грех на себя, но бога ведь не обманешь. Если б вы знали, какой груз сняли вы с моей души! Если б вы знали!
— Я не очень понял, — уточнил следователь, — кто и как обманывает церковь.
— Завтра его будут отпевать. Я обязана была пойти к священнику и предупредить его, что Володя — самоубийца, и священник отказался бы от него. Только я бы не сделала этого и навеки погубила свою душу, а душу Володи не спасла бы. Но теперь все прекрасно. Его душа спасется.
— Он был верующим?
— Не так, как мне хотелось бы, — немного помрачнела Татьяна Ивановна. — Ему не хватало простодушия. Веру, ее грешно поверять логикой. Он часто пренебрегал обрядовой стороной. Говорил: «Танечка, неужели ты веришь, что Господь Бог — формалист?» Этими вещами не стоит шутить, но такой уж у него характер. И все-таки он был православным человеком и понимал, что есть смертный грех.
Смутившись и отведя взгляд, она добавила:
— Вот вы, наверное, думаете — какой же он православный, если всю жизнь живет с женщинами в грехе? Только тут мало его вины, тут вина наша. Я, например… Не знаю, простит ли меня Господь, но жалеть о прошлом не могу. Когда умерла моя мама — она долго и тяжело болела, лежала парализованная, и я ухаживала за ней, — так вот, мамочка умерла, когда мне было тридцать. До тридцати я жила по Божьим заповедям, а тут бес начал искушать. Покоя себя не находила, горем маялась, все было не в радость. Церковь забросила. Потом поняла — одиночество меня мучает. Ребеночка захотелось. Так захотелось — сильнее рая. А легко сказать? Красоты Бог не дал, от мужчин шарахалась, да и не знала их почти — где мне, такой, найти себе мужа? Вот и решила — лишь бы дитя родилось, а без мужа обойдусь. И сразу про Володю вспомнила. Так и встал перед глазами!
— Вы уже были знакомы?
— Так, видела два раза. У тети Лиды. Дудко Лидия Петровна, она моей маме двоюродная. Только я мало в те годы понимала. Мне и в голову не приходило, что между ними… Ей сорок пять было, ему сорок, но на вид он был не старше меня, честное слово! Я думала, он ей просто знакомый. Короче, отыскала я его и все, как есть, рассказала. Что ничего мне от него не нужно, все беру на себя, только бы ребенка родить. А откажет — с тоски помру. И померла бы, поверьте! — Она, помолчав, задумчиво добавила: — Иногда удивляюсь — за что мне, грешнице, такое счастье? Машка красавица растет — будто и не моя вовсе. И первая в классе ученица. Все ей легко дается.
Татьяна Ивановна снова помолчала, затем нервно, словно в полубреду, продолжила:
— Я тогда как все это представляла? Встретились и разошлись. Так и обещала Володе, да не выдержала характера. Стала к нему захаживать. Еще объясняла для себя — живет, мол, мужчина один, нуждается в женском пригляде. Обед приготовить, в квартире убрать. Прихожу — а он не гонит. Наоборот, ласковый такой, добрый. Я и верить не могла в такое счастье.