Ирина Глебова - Санный след
И вот Равашоль предстал перед судом. Как только он понял, что изобличен и уже никому не внушает страха, цинично и высокомерно заявил: да, одна из его фамилий действительно Кенигштайн, ограбление могилы и убийство отшельника — дело его рук.
Итак, было доказано, что знаменитый анархист — просто бандит и мародер, а его страстные слова об уничтожении власть имущих служили прикрытием его собственных устремлений убийцы. Многие газеты мира писали об этой истории и о методе Бертильона, который помог разоблачению. Во всех столицах мира обратили внимание на бертильонаж. С того года он стал вводиться и в тюрьмах Российской империи.
Викентий Павлович восхищался Бертильоном и одновременно испытывал чувство щемящей жалости к этому человеку. Ведь тот, продолжая служить в «Сюрте», пережил грандиозный крах своего метода. И не потому, что бертильонаж себя чем-то скомпрометировал, вовсе нет! Но только уже в 1892 году, когда после дела парижских анархистов открытие Бертильона получило мировую славу, в Лондоне вышла книга Френсиса Гальтона «Отпечатки пальцев». Тогда на нее еще никто не обратил внимание. Но уже в 1905 году в Великобритании, на суде над братьями Стрэттонами, обвиняемыми в убийстве, отпечатки пальцев были признаны как доказательство. Система дактилоскопии стала быстро набирать силу в странах Европы, в Америке. Петрусенко, мимо которого не проходило ни одно стоящее событие в области криминалистики, сразу понял, насколько прост и безупречен новый способ идентификации личности. И тут же предположил, что очень скоро дактилоскопия сменит антропометрию Бертильона. А каково человеку, совершившему эпохальное открытие, почти сразу увидеть его забвение и ненужность!
Но полиции России в первые годы начавшегося двадцатого века было не до научных открытий. Два года бушевала стихия народного бунта, потом страна долго приходила в себя. Сейчас, ко времени саратовского расследования, дактилоскопические картотеки только-только начали вводиться. Викентий Павлович понимал, что на них рассчитывать не стоит. А вот старый добрый бертильонаж пропустил через себя всех, кто хоть недолго пребывал в любой из тюрем державы. Так что если «Тихон Серков» был арестантом — а Петрусенко в этом не сомневался, — его карточка найдется и выдаст настоящее имя верзилы и всю его историю. А там…
Поскольку за Серковым наблюдение велось, полиция уже знала о старом барке на заброшенном причале, о его содержимом. И догадывалась, какие отношения связывают барк и «Приют». Но Серкова не трогали, нельзя было спугнуть его. К тому же в эти дни в городе был ограблен ломбард, и вокруг барка заметили скрытую суету. Узнав об этом, Петрусенко предположил, что Серков не преминет наведаться в «Приют», к Балычову. Нужно не пропустить этот момент.
Глава 23
«Штурман» заявил хозяину пансиона, что буквально через день-два отбудет вместе с юнгой к себе домой, в Астрахань. Поэтому было совершенно естественно ему подойти к Балычову днем, когда тот стоял у стойки, тихо переговариваясь с человеком, на чьей уродливой громадной голове выделялся шрам. Конечно, оба собеседника не могли знать, что еще минут за десять до прибытия Серкова Викентию сообщили: «объект» направляется в «Приют».
— Все, хозяин! — громкоголосо и радушно заявил он. — Семь склянок пробило! Смена мне прибыла. Так что сегодня вечером мы с Мишкой отчаливаем.
— Точно так-с, — поддакнул юркий юнга, вертящийся рядом. — На сборы, как всегда, полчаса?
— Ни минутой больше! Но… — «штурман» развел руками, — только после прощального сабантуйчика! Нельзя уезжать, не попрощавшись с хорошими людьми, морской закон! А мне здесь хорошо жилось. Так что, дорогой хозяин, прикажи накрыть вон тот стол на нашу небольшую компанию. Все, что есть лучшего, и эти красивые бутылки с джином! Он у вас отменный, настоящий напиток моряка!
Тут он радушно повернулся к Серкову, захрипел весело:
— Вас я тут уже видел. Друг хозяина? Значит, и мой друг, причаливайте к нам, сегодня я угощаю.
Хозяин мгновенно нагнулся к Серкову, что-то тихо сказал, добавил громче:
— Уважим, Тихон, хороших людей.
Тот ухмыльнулся, загудел басом:
— А чего ж! Кто же отказывается от угощения…
Пока накрывали стол, Михаил незаметно исчез на несколько минут, появился вновь. Он постоянно ходил с кожаной сумкой-планшеткой на ремне через плечо: носил там кисет, трубку, другие вещи «штурмана». Теперь же там кое-что прибавилось: два пузырька с жидкостью и порошком, две линейки — жесткая и гибкая, — циркуль.
Минут через сорок, раскрасневшиеся от обильной выпивки и закуски Балычов, Серков, «штурман» и скромно присевший с краю «юнга», уже казались давними друзьями. У «штурмана» заплетался язык, но он болтал один за всех, поскольку хозяин и Серков больше помалкивали. «Морской волк» угощал, не скупясь, сам наливал в рюмки. Аппетит у всех четверых был отменный, и официант тащил на стол все новые блюда и бутылки. От выпивки тоже никто не отказывался. Хотя «штурман» казался пьянее всех, но в какой-то момент у Серкова поплыли в идиотской улыбке губы, закатились глаза, и его огромная башка громко бухнула на стол. Он отключился мгновенно: тело оплыло, провисло, руки почти касались пола, он еще чудом держался на стуле, но было ясно, что вот-вот свалится на пол.
Михаил, знавший, что Петрусенко должен был подсыпать порошок из одного флакона в питье Серкова — для скорейшего опьянения и засыпания, — не заметил, когда и как следователь это сделал. «Виртуоз!» — думал он восхищенно, вместе со всеми суетясь вокруг «опьяневшего». В какой-то миг хлопнул себя по лбу:
— Воздуха б ему побольше, воздуха!
Подскочил к окну, распахнул форточку.
Петрусенко, продолжая разыгрывать свою роль, говорил хозяину с ноткой хвастовства в голосе:
— Любой моряк в два раза больше джину вольет в глотку, а на ногах устоит! Этот шторм не про нас! А вот сухопутные… м-да, — что говорить! Наш приятель какой здоровяк, и то…
Балычов как хозяин пил значительно меньше, хотя тоже был хорошо навеселе.
— Ладно, — махнул он рукой, — не страшно. Отнесем Тихона в номер, отлежится! Не впервой.
В этот момент шумно громыхнула входная дверь, ввалилась компания людей, по виду портовых грузчиков. Кто-то из них позвал хозяина, кто-то стал громко требовать еды и выпивки. Петрусенко и Михаил мгновенно переглянулись: их задумка сработала четко. Открытая форточка — сигнал, шумная компания — способ отвлечь хозяина. Балычов и вправду на минуту растерялся, но «штурман» тут же пришел на помощь.
— Не беспокойся, друг, — хлопнул по плечу хозяина. — Оттабаню Тишку куда надо в два счета. Кликни ребят, говори, куда нести?
— Тут рядом, во второй номерок, — облегченно сказал Балычов. — Слуги покажут. Вот ключ.
Двое слуг и Михаил подхватили бесчувственного тяжелого Серкова, поволокли к двери за стойкой. «Штурман» шел следом, давая указания. Когда в номере пьяного уложили на постель, он отослал слуг: «Идите, ребята, мой юнга теперь сам справится… Мишка, расстегни ворот Тихону, сними башмаки!..» Через минуту, преобразившись, он уже раскрывал планшетку, доставая измерительный инструмент.
— Михаил, — сказал напряженно, — приоткрой чуток двери, стань так, чтобы видеть коридор, а тебя не видели. И пиши — все, что я буду говорить. Пиши без единой ошибки, цифра в цифру!
Викентию Павловичу приходилось в своей практике делать антропометрические измерения или, как полицейские служащие просто говорили, — «бертильонаж». Поэтому все его действия сейчас были точны, ловки, он диктовал почти без пауз:
— Рост 1,863, размах рук — 1,789, объем груди — 1,178, длина левой стопы — 0,299, длина среднего пальца левой руки — 0,124, длина левого уха — 0,111, длина головы… ширина головы…
Он продиктовал одиннадцать показателей, спрятал линейку в планшет.
— Все записал? — заглянул в блокнот Михаила. — Так, отлично! Постой еще у двери, Миша, посторожи. Хочу кое-что проверить.
— Викентий Павлович, — возбужденно прошептал Яровой. — А шрам на лице? Давайте его опишем! Такая примета!
— На шрам надежды мало. — Петрусенко уже достал пузырек с жидкостью, стоял на коленях, близко рассматривая деревянные половицы. — Шрам у него недавний, уже, наверное, здесь, на воле полученный… Ага, кажется, вот!
Он быстро пролил из пузырька на половицы немного перекиси водорода. Там, куда попала жидкость, запузырилась белая пена.
— Да, кровь здесь была! — удовлетворенно констатировал сыщик. — Все, Миша, уходим. Пусть отсыпается, придет в себя часа через два…
И, вспомнив о чем-то, прицыкнул языком:
— Да, неисповедимы пути Господни… Светлая память кошечке. Вряд ли когда-нибудь мы узнаем тайну ее гибели, но уж очень вовремя она погибла! Раскроем убийство, и ее доля в этом будет…
Викентию Павловичу непременно нужно было убедиться в том, что здесь, во втором номере, на пол пролилась кровь. То, что рассказал ему слепой моряк, — всего лишь слова. Хорошо очищенный, вымытый пол ничего не выдавал простому взгляду. И даже те слабые разводы, которые Петрусенко разглядел, могли оказаться чем угодно. Но с реакцией перекиси водорода не поспоришь!
