Жорж Сименон - Поезд
Один из них посреди Дворцовой улицы спросил у полицейского, что ему делать, и по жестам того я понял, что он и сам понятия не имеет.
Около мэрии немцев я не видел. Честно говоря, я вообще не помню, чтобы на улицах, среди жителей, мне попадались пешие немцы. Как и прежде, я отправился посмотреть списки, потом на почту, где занял очередь к окошку "до востребования"; Анна задумчиво стояла у окна.
За все утро мы не сказали друг другу и двух слов. Оба мы были одинаково подавлены, и, когда мне выдали письмо на мое имя, я даже не удивился, а просто подумал, что это неизбежно должно было случиться именно этим утром.
Кровь отлила у меня от ног, и они стали ватными; я с трудом сделал несколько первых шагов.
Я уже знал. Бланк был отпечатан на скверной бумаге, пустые места кто-то заполнил фиолетовым карандашом.
Имя разыскиваемого: Жанна Мари Клементина Ван Стетен, в замужестве Ферон.
Профессия: нет.
Место рождения: Фюме (Арденны).
Уехала (дата):…
Средство транспорта: железная дорога.
В сопровождении: дочери 4 лет.
Место эвакуации:…
Сердце у меня застучало, и я стал искать глазами Анну. Она неподвижно стояла у окна, против света, и смотрела на меня.
Место эвакуации: Брессюир, родильный дом.
Я подошел к ней и молча протянул листок. Потом,
плохо понимая, что делаю, направился к окошку междугородного телефона.
— Можно еще позвонить в Брессюир?
Я ждал, что мне ответят отрицательно. Однако, как мне показалось, вопреки всякой логике, телефон работал исправно.
— Какой номер вам нужен?
— Родильный дом.
— Номера вы не знаете? Названия улицы тоже?
— Думаю, в городе только один родильный дом.
Со школьных времен я помнил, что Брессюир расположен в каком-то захолустье, где-то между Ньором и Пуатье, но чуть западнее, в сторону Вандеи.
— Ждать придется десять минут.
Анна вернула мне листок, и я сунул его в карман. Потом проговорил, хотя это было лишним — ведь она уже знала:
— Жду, когда соединят.
Она закурила. Я купил ей дешевую сумочку и чемоданчик из искусственной кожи, чтобы было куда прятать белье и туалетные принадлежности. На полу почты еще виднелись капли воды, которой его обрызгали, когда подметали.
Напротив, по ту сторону крошечной площади, двое солидных мужчин сидели на террасе кафе и пили белое вино, а хозяин в рубашке и голубом фартуке стоял перед ними с салфеткой в руке.
— Кто заказывал Брессюир? Вторая кабина. На том конце линии чей-то голос нетерпеливо кричал:
— Алло! Ла-Рошель! Говорите!
— Это Брессюир?
— Ну да. Соединяю.
— Алло! Родильный дом?
— Кто у телефона?
— Марсель Ферон. Я хотел бы узнать, у вас ли еще моя жена.
— Какую вы назвали фамилию?
— Ферон.
Фамилию пришлось сказать по буквам: Фернан, Евгений…
— Она роженица?
— Наверное. Она была беременна, когда…
— Она в платной или общей палате?
— Не знаю. Мы беженцы из Фюме, я потерял ее по пути вместе с дочкой.
— Не вешайте трубку. Пойду посмотрю.
Через стекло кабины я взглянул на Анну: отвернувшись, она облокотилась о подоконник, и я удивленно глядел на ее черное платье, плечи, бедра, которые показались мне незнакомыми.
— Да, она здесь. Позавчера родила.
— Можно с ней поговорить?
— В палатах нет телефона, но я могу ей передать что надо.
— Скажите ей…
Судорожно ища слова, я услышал потрескивание в трубке.
— Алло! Алло! Не разъединяйте, мадемуазель!
— Говорите же! Быстрее!
— Передайте ей, что ее муж в Ла-Рошели, что все хорошо, что он приедет в Брессюир, как только сможет. Я еще не знаю, найду ли, на чем доехать, но…
Связь прервалась, и я не уверен, что в Брессюире слышали конец фразы. Мне и в голову не пришло поинтересоваться, кто родился — дочь или сын, все ли прошло удачно.
Я подошел к окошечку и расплатился. Потом автоматически произнес слово, которое так часто говорил в последние недели:
— Пошли.
Это было ни к чему: Анна и так всегда ходила за мною следом.
На улице она спросила:
— Как ты рассчитываешь туда добраться?
— Не знаю.
— По-видимому, поезда еще долго не будут ходить.
Вопросов я себе не задавал. Если было бы нужно, я отправился бы в Брессюир пешком. Раз я знаю, где Жанна, я должен быть вместе с ней. Речь шла вовсе не о долге. Это было настолько естественно, что я не колебался ни секунды.
Видимо, я выглядел очень спокойным, потому что Анна смотрела на меня с некоторым удивлением. На набережной я зашел в магазин, где когда-то купил плитку на сухом спирте. Там продавались мешки из толстой морской парусины; мне такой как раз был нужен вместо чемодана: тот был слишком тяжел, чтобы таскать его по дорогам.
Среди прохожих все еще не было видно немецких солдат. Одна группа, расположившаяся вокруг походной кухни на окраине города, на бывших крепостных валах, ушла чуть свет.
В последний раз я вошел в лагерь, в наш зеленоватый цирковой шатер, и стал перекладывать содержимое чемодана в мешок. Увидев плитку, я протянул ее Анне.
— Оставляю ее тебе. Мне она не понадобится, да и места нет.
Она без возражений взяла плитку и положила в свой чемоданчик. Меня заботило, где и как мы будем прощаться.
Одни женщины еще спали, другие, занимавшиеся детьми, смотрели на нас с любопытством.
— Я тебе помогу.
Анна забросила мешок мне на плечо, я наклонился за чемоданом. Со своим чемоданчиком в руке она двинулась вслед за мной. Снаружи между бараками я неловко начал:
— На всю жизнь я…
У нее на лице появилась улыбка, и я опешил.
— Я с тобой.
— В Брессюир? — встревожился я.
— Хочу побыть с тобой как можно дольше. Не бойся, там я исчезну.
Я успокоился, поняв, что сцена прощания откладывается. Г-жу Бош мы по дороге не встретили и ушли, как многие другие, не попрощавшись и не поблагодарив. Ведь из старожилов в лагере остались мы одни — старика Жюля увезли в больницу с приступом белой горячки.
Мы пошли в сторону площади Плас д'Арм по все более и более неровным улочкам. Терраса "Кафе де ла Пэ" была полна. Проезжали гражданские машины; в глубине площади, у парка, пестрели маскировочной окраской немецкие автофургоны.
Я не рассчитывал найти автобус. Однако он стоял перед автобусным парком, поскольку никто не приказал прекратить движение. Я спросил, нет ли автобуса на Брессюир или Ньор. Мне ответили, что нет; дорога на Ньор забита машинами и беженцами, и даже немцы с трудом пробились сквозь пробку.
— Есть автобус на Фонтене-ле-Конт.
— Это по дороге в Брессюир?
— В ту сторону.
— Когда он отходит?
— Когда заправится.
Мы влезли в стоявший на открытом солнце автобус; поначалу мы были одни среди пустых сидений. Потом вошел французский солдат лет сорока, из деревенских, с курткой на руке; немного позже — еще человек шесть, которые расселись вокруг нас.
Мы с Анной сидели рядом и, покачиваясь от толчков автобуса, неотрывно смотрели в окно.
— Есть не хочешь?
— Нет. А ты?
— Я тоже.
Сидевшая перед нами крестьянка с красными заплаканными глазами жевала вкусно пахнувший кусок пирога.
Мы ехали по дороге, которая вела из деревни в деревню, вначале недалеко от моря — через Ньёль, Мар-сильи, Энандр, Шаррон; немцы встречались редко: лишь небольшая кучка на площади каждого городка, перед церковью или мэрией; жители смотрели на них издали.
Мы находились в стороне от маршрутов следования беженцев и основных сил армии. В какой-то миг мне показалось, что я узнаю луг и полустанок, где мы спали в последнюю ночь переезда. Правда, я не уверен: с шоссейной дороги пейзаж выглядит не так, как с железнодорожных путей.
Мы проехали мимо большого молочного завода, где на солнце сверкали дюжины ящиков с молоком, затем переехали мост через канал неподалеку от гостиницы с беседками по бокам. На столах виднелись скатерти в голубую клетку и цветы, на краю дороги стоял повар, держа в руке несколько экземпляров меню.
В Фонтене-ле-Конт немцев было больше, машин, считая и грузовики, тоже, но только на главной улице, которая вела к вокзалу. На автобусной станции, помещавшейся на площади, нам ответили, что автобуса на Брессюир нет.
Мысль взять такси мне не пришла в голову: во-первых, потому, что раньше нанимать такси мне не приходилось; во-вторых, я просто не надеялся, что это еще возможно.
Чтобы перекусить, мы зашли в кафе на площади.
— Вы беженцы?
— Да. Из Арденн.
— Тут у нас есть лесорубы из Арденн, работают в Мерванском лесу. На вид диковаты, на самом деле отличные, смелые ребята. Вам далеко?
— В Брессюир.
— У вас машина?
Мы были единственными посетителями; старик в войлочных туфлях смотрел на нас из дверей кухни.
— Нет. Если нужно, пойдем пешком.
