Нэнси Розенберг - Месть
— Нет. — Голос Шейны прозвучал с силой, которой Лили никогда не слышала в тоне дочери. — Ты не должна говорить папе, что он со мной сделал. — Она протянула руку к Лили и схватила ее за подол с такой силой, что поясок развязался и пеньюар распахнулся. Лили вновь затянула шнурок. — Не надо никому ничего говорить.
Лицо и голос были детскими, но в глазах застыло выражение зрелой женщины. Она уже никогда не будет ребенком, никогда не будет больше воспринимать мир, как надежное безопасное место, где нет страха. Лили поднесла кулак ко рту, вцепившись зубами в костяшки пальцев, чтобы подавить поднимавшийся внутри нее крик. В глазах дочери она увидела самое себя. Она вернулась в кровать и продолжала обнимать и укачивать свое дитя.
— Мы должны позвонить в полицию. Мы должны позвонить папе.
— Нет, — снова закричала Шейна. — Кажется, меня тошнит.
Она кинулась в туалет, но не успела, и ее вырвало прямо на пол. Лили подбежала к ней и вытерла ей лицо холодным влажным полотенцем. Она открыла аптечку и достала оттуда пузырек валиума, который ей недавно прописали от бессонницы. Ее руки дрожали, пока она высыпала на ладонь две таблетки — одну для себя, одну для Шейны.
— Прими таблетку. — Она протянула дочери валиум и стакан воды. — Это успокоит тебя.
Шейна проглотила пилюлю, глядя круглыми глазами, как ее мать глотает свою. Потом она позволила Лили отвести себя обратно в кровать. Мать снова заключила дочь в объятия.
— Сейчас мы позвоним папе, а потом поедем домой, мы покинем этот дом. Я не буду звонить в полицию, но папе мы обязательно позвоним. У нас нет другого выбора, Шейна.
Лили, как никто другой, знала, чему она подвергнет свою дочь, если сообщит о преступлении. Полицейские пристанут к ним с бесконечными допросами, снова и снова пережевывая все детали происшествия, до тех пор пока они навечно не отпечатаются в их сознании. Потом госпиталь с неизбежной судебно-медицинской экспертизой. Они будут исследовать Шейну на гинекологическом кресле и расчесывать ей на лобке волосы в поисках следов насилия. Если эти доказательства убедят следствие, то им придется провести массу времени, давая свидетельские показания в ходе расследования и судебного разбирательства. Шейне придется сидеть на скамье свидетелей и в присутствии множества незнакомых людей повторить все отвратительные подробности этой ночи в ее страшных деталях. Потом ей придется слово в слово повторить то же самое адвокату. В том же зале, где будет сидеть и преступник. Ей придется дышать одним с ним воздухом! О процессе узнает вся округа. Даже дети в школе будут все знать и скоро о том, что случилось, узнают все.
Самое страшное, а это Лили понимала лучше других — это то, что после всего того, что им предстояло пережить, еще до того, как прекратятся ночные кошмары, от которых Шейна будет просыпаться в холодном поту, до того, как у них в семье восстановится нормальная жизнь, мерзавец выйдет на свободу. За изнасилование при отягчающих обстоятельствах положено восемь лет, на практике давали не больше четырех. Кроме того, ему зачтется срок предварительного заключения, и к моменту, когда тюремный автобус повезет его из зала суда к месту отбывания наказания, сидеть ему останется чуть больше трех лет. Нет, подумала она, еще ему дадут за оральное совокупление — это еще несколько лет. Но этого мало. Мало будет, сколько бы он ни получил. Срок для подобного не мог быть достаточным. Она была уверена, что на его счету есть еще преступления. Она вспомнила вкус старой засохшей крови на лезвии ножа. Возможно, что на его совести убийство. Да и это преступление тоже было убийством — насильственным лишением девственности.
Ей следовало также подумать о карьере, о деле всей ее жизни. Ей придется вести в суде дела об изнасиловании, и Лили неизбежно будет вести их с обвинительным уклоном. Она почувствовала себя так, словно перед ее носом захлопывается заветная дверь к креслу судьи. Чем больше она раздумывала, тем больше склонялась к мысли, что не следует сообщать о происшедшем властям.
Она припомнила его лицо, и у нее возникло смутное ощущение — откуда-то из дальних уголков сознания пришло оно, — что она однажды уже видела где-то это лицо. Подвергшаяся насилию память отползала в прошлое и она уже не вполне отчетливо понимала, где правда, а где игра воображения. Но это лицо…
Шейна понемногу успокоилась; лекарство начало оказывать свой благотворный эффект. Потихоньку освободившись из объятий Шейны, Лили позвонила Джону. Она пробудила его своим звонком из глубокого сна, он сказал «алло» таким тоном, словно говорил: «Вы ошиблись номером».
— Джон, тебе надо срочно приехать сюда. — Она говорила очень спокойно и очень быстро. — Произошло одно событие.
— Боже мой, который теперь час? Заболела Шейна?
— С нами все в порядке. Просто приезжай прямо сейчас. Ни о чем не спрашивай, все узнаешь, когда приедешь. Шейна рядом со мной. — Голос ее зазвучал хрипло и надтреснуто. Она не представляла, сколько времени еще сможет выдержать такое спокойствие, надолго ли хватит ей выдержки. — Прошу тебя, приезжай. Ты нам нужен.
Она повесила трубку и посмотрела на часы — был только час ночи. Потребовалось всего два часа, чтобы навсегда исковеркать их жизнь и лишить их счастья, которое, казалось, они опять так удачно обрели в этот вечер. Она подумала о Джоне и о том, как он воспримет случившееся. Шейна была смыслом его жизни, его негасимой путеводной звездой, маленькой девочкой, которую надо было опекать и защищать. Когда родилась Шейна, он вложил в нее все свои нерастраченные чувства, он начисто забыл о Лили: Джон носил ребенка на руках, гладил, целовал; при этом он совершенно перестал гладить и целовать свою жену. Лили начало трясти. Она обхватила себя руками, пытаясь согреться. Ей надо быть сильной.
Казалось, не прошло и минуты, как приехал Джон. Время остановилось и повисло над ними, как тяжелая черная грозовая туча, которая никак не может разразиться ливнем и молниями, словно чего-то ожидая. Он появился в дверях спальни.
— Какого черта здесь происходит? Входная дверь открыта настежь. — Его тон был обвиняющим и требовательным, раздражение он стремился выплеснуть на Лили.
Лили почувствовала, как в ее руках расслабились мышцы Шейны, дыхание ее стало поверхностным, она слишком спокойна, скорее это наступило оцепенение.
— Папочка, — сказала она, потом, плача, крикнула, — о, папочка!
Он смотрел на Лили с яростью, но из глубины его темных глаз уже поднимался страх.
— Что случилось? — Его голос сорвался на крик. — Скажите же мне, что здесь случилось ночью?
— Шейна, мы с папочкой пойдем в другую комнату и поговорим, — мягко проговорила Лили. — Ты будешь слышать наши голоса и знать, что мы здесь, рядом с тобой. Мы будем всего в нескольких футах от тебя.
Лили поднялась и знаком предложила Джону следовать за собой.
Валиум несколько успокоил ее, и она смогла связно рассказать Джону, что случилось. Это было сухое, лишенное эмоций изложение фактов. Если бы она позволила себе уронить хотя бы одну слезинку, начался бы настоящий водопад. Они сидели на новенькой софе при янтарном свете лампы от Тиффани, что создавало почти сюрреалистическую атмосферу. На полу до сих пор лежал раскрытый фотоальбом. Он наклонился вперед и пальцами коснулся порезов на ее губах. Это не был жест сочувствия или потрясения, скорее, он просто хотел удостовериться в реальности происходящего. По его глазам было видно, что он считает во всем виноватой ее, независимо от того, что происходило до этого. Ей надо было найти в себе силы остановить его. Он должен видеть ее, думала Лили, сильной и неприступной, как замок.
Он всхлипнул, его сильное мускулистое тело согнулось от боли, это рыдание, этот жалостный звук, так не вязался с его внешностью — взрослого мужчины, плачущего, как ребенок. Он не кричал, не орал, не требовал возмездия, он просто сломался. Его скорбь не оставила места для ярости.
— Ты хочешь, чтобы мы позвонили в полицию? Ты отец, и я не могу принять это решение без тебя, — сказала она. — Но мы всегда сможем заявить в полицию, если надумаем сделать это позже.
Пока она говорила, ее глаза непроизвольно смотрели в сторону кухни — она подумала об отпечатках пальцев, которые, возможно, остались на двери.
— Нет, я согласен с тобой. Если мы заявим в полицию, то сделаем только хуже для нее, — отозвался он после долгого молчания. По его лицу текли слезы, и он вытирал их тыльной стороной ладони. — Поймают ли они этого ублюдка, если мы заявим?
— Откуда, черт возьми, я могу знать? Этого не знает никто. У нас нет описания машины, на которой он приехал. — Она ругала себя за то, что не бросилась вслед ему, а осталась рядом с Шейной. — Может быть, мы делаем ошибку, не сообщая об этом в полицию. Боже, я же не могу знать все.
Ее сознание было спутано, она плохо соображала из-за вынужденно подавленной ярости. Память о прошлом и хранимая много лет тайна мутили ее разум. Внутри нее что-то прыгало, ныряло, крутилось и бешено вертелось. Ей надо было остановить эту круговерть во что бы то ни стало. Ей надо было перемотать пленку с самого начала. И стереть все лишнее. Голос Джона звучал приглушенно, словно издалека. Она внимательно смотрела на него и попыталась сосредоточиться.
