Анна и Сергей Литвиновы - Боулинг-79
Последовал длинный люфтик, то есть пауза, и Валерка выдержал ее, добился, чтобы весь зал стих и выжидательно замер – все-таки он был хорошим актером. А потом на пределе громкости выкрикнул:
– …пожаловать в баню!!!
И тут, скрытый занавесом, вдарил ансамбль.
Он выдал такой роковый проигрыш, на который только был способен.
Зал ахнул, а занавес, меж тем, раздвинулся – публика увидела в глубине сцены рок-группу, захлопала.
А когда ансамбль пропилил увертюру, ударник Юрка гаркнул в микрофон:
– Владимир Маяковский!! «Баня»!!! Картинки!
А тут и Валерка – в духе современных театральных веяний, никакой четвертой стены! – спрыгнул в зал, схватил за руку человека, сидевшего в первом ряду:
– Вы, вы, уважаемый товарищ, добро пожаловать в «Баню»! Вы!
Вытащил его на сцену, представил:
– Товарищ Победоносиков, главный начальник по управлению согласований, иначе – главначпупс!..
Актер, представлявший главначпупса, важно помахал зрителям ладонью а-ля Брежнев на трибуне Мавзолея.
По аудитории прошел легкий смешок.
Председатель жюри – большая шишка, замсекретаря институтского парткома по культурно-массовой работе, нахмурился – что в полутемном зале никем, правда, замечено не было.
А Валерка выдернул с первого ряда и представил залу девицу:
– Ундертон, машинистка!
Ансамбль грянул без слов тему «Мы красные кавалеристы и про нас…» в переложении для электрогитар.
Контрапунктом к «красным кавалеристам» раздался противно-скрипучий голос Победоносикова.
– Итак, товарищи!.. – воскликнул он и простер руку а-ля Владимир Ильич на памятниках.
ВИА послушно стих.
Замсекретаря парткома нахмурился так, что это «асе было замечено окружающими его членами жюри.
А Победоносиков на сцене стал диктовать послушно усевшейся за старинную пишмашинку секретарше Ундертон текст из пьесы.
Валерка, изображавший, очевидно, самого Маяковского (или, как любили писать в передовых программках тех лет, Поэта) остановился в сторонке, на краю сцены, и презрительно поглядывал на своих героев.
А увлекшийся Победоносиков все диктовал послушной машинописке.
Лиля за кулисами внимательно рассматривала ее: «Хорошенькая… Старается что-то играть… Зачем ей это? Неземная любовь к театру? Или к Валерке?.. А ведь Валерка с ней репетировал каждый день…»
Огромный зал, только что безумно гоготавший над никогда не надоедавшими студенческими скетчами, поутих. Правда, то и дело кое-кто, по инерции, всхихикивал – однако большинство поняло, что на сцене заваривается нечто не простое, и ржачка, кажется, отменяется.
А Валерка-Поэт вытаскивал из зала новых героев, представлял их, и картинки из «Бани» шли своим чередом, перебиваемые порой революционными ритмами в исполнении ВИА.
Актеры временами здорово пережимали, пытаясь выдавить из зрителей если не хохот, то хотя бы улыбку. Но то ли маяковский юмор устарел за пятьдесят советских лет, то ли, раслабленные простыми и ясными шутками, несшимися со сцены уже в течение нескольких часов, зрители туго воспринимали непривычное… Во всяком случае, в зале мало кто смеялся. Какая-то нехорошая, недоуменная тишина повисла в огромнолюдном помещении.
«Мы, кажется, проваливаемся», – отстранение подумал Валерка. Но что ему оставалось делать? Только играть до конца.
А когда после очередной – и последней! – сцены ВИА заиграл вальсок: «В парке Чаир распускаются розы…», ударник Юрка вдруг выкрикнул в микрофон:
– «Баня» провалилась!..
Вальс оборвался, прозвучал мощный атональный аккорд. Наступила тишина. И сатирические персонажи, только что действовавшие по воле Маяковского – Валерки, вдруг вышли из подчинения. Они стали подступать к Поэту, двигаясь, словно заведенные куклы. У каждого в руках возникла развернутая газета. Сатирические персонажи по очереди зачитывали вслух:
– Пьеса вышла плохая и поставлена она напрасно!..
– В пьесе не чувствуется боли за наши недочеты, а все превращено в циничный и грубый гротеск!..
И каждый антигерой комкал свою газету и швырял ее прямо в лицо Поэту. Валера стоял не уклонялся, и газетные плевки ударялись в его лицо и падали на пол сцены.
Лиля понимала, о чем речь. Она знала – в основном со слов Валерки – о провале в 30-м году двух постановок «Бани» – в Ленинграде и Москве, и о той гнусной травле, которую устроили Маяковскому в ту весну власти предержащие – травле, закончившейся самоубийством поэта.
Но ведал ли о том зал? Понимали ли люди, пришедшие в ДК, что происходит? Не переоценил ли Валерка интеллектуальный уровень своих однокорытников?
Зал, похоже, не врубался. Ожидавший, как всегда, от Валерки, что его сейчас будут смешить, он недоуменно замер.
Председатель жюри, уже не скрывавший своей нахмуренности, тихо-тихо, одним углом рта спросил у своего соседа:
– Кто рекомендовал постановку?
Сосед, директор ДК со странным именем Олъгерд Олъгердович, прошептал:
– Выясним.
А со сцены убрались антигерои, ансамбль тихо-тихо заиграл, в меру своих возможностей, Рахманинова, а Валера-Маяковский очень внятно и очень грустно прочел, глядя поверх голов зала:
Я хочу быть понят своей страной,
А не буду понят – что ж!
Над родной страной пройду стороной,
Как проходит косой дождь…
И широким шагом удалился за кулисы.
И тут же на сцену вышла, держа в одной руке письмо, а другой, схватившись за голову, девушка, недавно изображавшая Ундертон:
– В том, что умираю, прошу никого не винить и, пожалуйста, не сплетничайте. Покойник этого ужасно не любил. Мама, сестры и товарищи, простите (другим не советую), но у меня выходов нет…
Девушка идет по сцене все быстрее, почти бежит…
А за сценой – вдруг звучит выстрел!..
И ансамбль сразу вжаривает Девятую симфонию Бетховена – в переложении для электрогитары.
Зал напряженно затихает.
А через минуту из-за кулис сатирические герои Победоносиков, Моментальников, Иван Иваныч под звуки траурного марша выносят на плечах обмякшее тело Поэта… И Победоносиков брякает скрытую цитату из Сталина: «В лице Маяковского мы потеряли лучшего, талантливейшего поэта советской эпохи…»
«А он молодей, – со щемящим чувством подумала о Валерке Лиля, наблюдавшая за происходящим как бы с изнанки, изнутри сцены: в том числе и за тихим залом. – Но он сам не знает, как ему распорядиться своим талантом…»
Похоронная процессия скрылась за кулисами. Аудитория молчала – не очень-то понимая, что представление кончилось. Многие, кажется, так и не врубились, что, собственно, только что на их глазах происходило и как к этому относиться. И лишь когда красно-бархатный занавес пополз, скрывая от глаз ансамбль, раздались отдельные хлопки.
Они были до того жидкими, что не шли ни в какое сравнение с грохотом, которым публика приветствовала все предыдущие выступления. И только с рядов, где помещался родной Валерке факультет, раздалось что-то похожее на бурные и продолжительные. Чей-то голос выкрикнул: «Браво!» Кто-то (кажется, Володя) завопил:
– Держись, Валерка!
Однако в целом реакцию зала можно было описать одним словом: недоумение. И, когда занавес закрылся, отгородив зрителей, Валера довольно громко произнес:
– Да, друзья. «Баня» и в самом деле провалилась.
Однако некогда было предаваться рефлексиям. Они уволакивали аппаратуру, освобождали сцену для представителей следующего факультета…
***Вечером, после смотра, в студгородке происходило как минимум две пьянки.
Правда, первую столь грубо язык именовать не поворачивался, потому что она имела место в одной из многочисленных репетиционных комнат ДК, и в ней принимали участие члены жюри только что прошедшего конкурса. Готовили для нее – и подавали на стол – повара и буфетчицы расположенной в Доме культуры столовой. Разумеется, пища была гораздо изысканней, чем та, которой тут повседневно потчевали студентов.
Хозяин застолья, директор ДК Олъгерд Олъгердович сумел добыть для трапезы и язычок, и маслинки, и белорыбицу. Он же пригласил за стол и девчонок, со знанием дела отобранных им лично из студий современного, народного и бального танца. Директор совершенно справедливо рассуждал при этом: «Пусть начальство их не е…т, а только поглядит или за коленочку подержится, а все ему радость».
Олъгерд Олъгердыч был большой мастак угадывать самые сокровенные движения души руководства – потому и дослужился, начиная с аккомпаниатора-баяниста, до немалого своего поста.
Несмотря на отдельные шероховатости, смотр-конкурс прошел на высоком идейно-политическом уровне, и теперь можно было заслуженно расслабиться и поговорить в узком кругу о планах, задачах и перспективах. Во главу стола междусобойчика посадили, разумеется, замсекретаря парткома. На место рядом с собой он указал Олъгердычу: значит, и правда, смотр-конкурс удался, начальство, в основном и коренном, довольно.
