Татьяна Полякова - «Коламбия пикчерз» представляет
Мы подошли к церкви: нас догнала черноокая красавица, принесла косынки.
– Спасибо, Наталья, – кивнула ей матушка.
Повязав косынки, мы вошли в церковь. Небольшой притвор с печью, поленница дров.
– Отопления газового здесь нет, – пояснила матушка, распахнула тяжелую дверь и пропустила нас вперед. Беленые стены, на потолке остатки росписи. В том месте, где должен быть иконостас, решетчатая перегородка, на ней несколько икон, ворота посередине, роскошная люстра поблескивала в лучах солнца, проникавшего через узкие окна в куполе. Затертые плиты под ногами были тщательно вымыты, посередине лежал большой ковер.
Тут было прохладно и тихо, и мы с почтением замерли. Матушка перекрестилась, вроде бы забыв о нас на минуту. Из боковой двери появилась монахиня лет шестидесяти, подошла к ней и шепотом заговорила. Матушка кивнула и повернулась к нам:
– Как видите, работы еще много. Главное, что службы уже есть где проводить. Пока здесь порядок не навели, молились в деревянной часовне.
После прохлады, царящей в церкви, утро показалось особенно солнечным и жарким.
– До недавнего времени тут тюрьма была, сами понимаете, какое наследство нам досталось. Деревянные бараки да колючая проволока. Вон там было административное здание, оно сохранилось лучше всех. – Она кивнула на двухэтажный кирпичный дом. – Теперь там прачечная, пекарня и канцелярия. Бараки снесли, храм был взорван, сейчас идет расчистка. Груда камней – все, что от него осталось. Когда здесь была тюрьма, завалы убрать даже не потрудились, обнесли забором, и все. Монастырь основали в шестнадцатом веке, первоначально был один храм, стоял на месте вот этой церкви. Он был деревянный, и в семнадцатом веке его перестроили, а в девятнадцатом решено было построить большой храм во имя Рождества Богородицы. Утверждают, что по красоте ему не было равных в здешних местах. После революции обитель разорили. Долгие годы она стояла покинутая, потихоньку ветшая, а во время Отечественной войны тут устроили тюрьму. Слава богу, времена изменились, – вздохнула она и перекрестилась. Мы обошли церковь и теперь оказались во внутреннем дворе. – Все, что осталось от храма, – кивнула матушка.
Надо сказать, осталось немного. Внушительного вида груда кирпича и щебня, успевшая зарасти травой, почти на самом верху этой пирамиды росла березка. Тоненькие веточки покачивались на ветру.
– Мы ее пересадим, – точно читая мои мысли, сказала матушка. – Она как символ воскрешения нашей обители.
– Когда взорвали храм? – спросила я.
– В начале сорок девятого года. Хотя разрушать его начали значительно раньше. Я уже сказала, под конец войны здесь устроили тюрьму, точнее, лагерь для военнопленных. Они строили железную дорогу, тут, по соседству. Храм начали разбирать, требовался строительный материал.
– Зачем было взрывать храм? – удивилась я. – Ведь его все равно разбирали.
Матушка пожала плечами:
– Сейчас трудно понять, почему люди с таким упорством уничтожали все, что говорило о вере… Впрочем, почему тогда? И сейчас найдется немало людей, которым бы хотелось все уничтожить.
– Что вы имеете в виду?
Матушка вроде бы размышляла, стоит ли отвечать на этот вопрос.
– Когда мы с сестрами приехали сюда, нас встретили неласково. И до сих пор… Никто из Рождествена ни разу не был на службе в монастыре.
– Вы сказали, что вам помогает вся округа? И в верующих недостатка нет.
– Все так. Но среди них нет ни одного из этой деревни. Ни одного.
– Странно. Почему они так настроены против монастыря? – подала голос Женька.
– Это трудно объяснить. Возможно, потому, что тут содержались военнопленные. Во время войны из Рождествена ушли на фронт все взрослые мужчины. И ни один не вернулся.
– Да, но при чем здесь монастырь? – не уступала я.
– Не знаю, – вздохнула матушка. – Мне трудно понять этих людей. Я пыталась наладить отношения – просто для того, чтобы жить как добрые соседи, но и этого не получилось. В прошлом году приезжала делегация из Германии. Хотели поставить памятник немецким военнопленным, погибшим здесь. Однако это вызвало такое возмущение среди местных, что идею пришлось оставить. Конечно, я опять-таки могу понять их, ведь памятника погибшим односельчанам в деревне нет, и вдруг монумент немцам. Обидно. Но ведь прошло столько времени, неужели мы так никогда и не научимся прощать?
– Здесь есть немецкое кладбище? – спросила я.
– Нет, – матушка покачала головой. – Никто не знает, где их хоронили. А монумент поставили в Марфине, на городском кладбище стоит общий крест, обозначающий символическую могилу.
Мы продолжали стоять возле разрушенного храма, в поле нашего зрения появился экскаватор.
– Как видите, восстанавливать практически нечего, – сказала матушка. – Расчищаем место для строительства на старом фундаменте. Хотите взглянуть?
– Да, – дружно кивнули мы.
Матушка решительно направилась к экскаватору, из-за шума разговаривать стало почти невозможно, и мы примолкли. Обойдя экскаватор, мы оказались на расчищенной площадке, обнесенной колышками с натянутыми между ними веревками. В довольно глубокой яме отчетливо видны были каменные блоки фундамента, которые освобождали от земли четверо мужчин в темно-синих комбинезонах. Один из них, парень лет двадцати семи, в смешной соломенной шляпе, сидел на корточках и что-то разглядывал.
– Это археологи, – пояснила матушка. Молодой человек, услышав ее голос, поднял голову и весело нам улыбнулся.
– Добрый день, – сказал он, перевел взгляд с меня на Женьку и спросил: – У вас, матушка, гости?
– Журналисты, – ответила она. – Хотят написать о нашей обители.
– Понятно. – Парень ловко выбрался из ямы, вытер руку о комбинезон и протянул ее мне: – Волков Герман Сергеевич. А это мои бойцы.
Трое ребят, которым было лет по двадцать, молча нам кивнули и продолжали копаться в земле.
– Нашли что-нибудь интересное? – спросила Женька, пожимая протянутую ей руку.
– А вы не представились, – хихикнул он.
– Евгения, а это моя подруга Анфиса.
– Вы из Марфина? Не припомню таких красавиц среди наших журналистов.
– Нет. Мы издалека.
Узнав, откуда мы прибыли, Герман Сергеевич уважительно молвил:
– Ух ты. Значит, слава о нас докатилась и до ваших мест?
– Что ж тут удивительного? – усмехнулась Женька.
– Я вас оставлю, – вмешалась матушка. – Если что-то понадобится, я буду у себя.
Она направилась в сторону деревянных домов. Волков проводил ее взглядом, точно ожидая, когда она отойдет на значительное расстояние.
– Мы с матушкой в контрах, – весело пояснил он.
– Что так? – заинтересовалась Женька.
– Не сошлись характерами. У матушки, кстати, характер железный. Дисциплина здесь похлеще, чем в дисбате.
– Вы что, там были? – нахмурилась я. Он весело засмеялся:
– Бог миловал, это я образно.
– Как проходят раскопки?
– Да какие раскопки, – махнул он рукой. – Так, возимся для проформы, что-то вроде летней практики. Вы экскаватор видели? Ну, а после экскаватора… Матушка торопится обитель возродить, а для этого все средства хороши. Забавно, да? Местную власть она успела обаять, деньги есть, вот и рвется к заветной мечте семимильными шагами. Так что никто нам тут всерьез копать не позволит.
– А вы надеялись найти что-то интересное?
– Конечно, надеялись, – хихикнул Герман. – Обители несколько веков, как же не быть чему-то интересному? Боюсь только, что матушке на мои надежды наплевать.
Тут я обратила внимание на Наталью. Девушка уже некоторое время находилась неподалеку, вроде бы прислушиваясь к нашему разговору.
– Подслушивает, – понизив голос, сказал Герман. – Я же сказал, дисциплина здесь на высоте, а матушка желает знать не только чем мы занимаемся, но и о чем болтаем.
– Вы это серьезно? – усомнилась Женька.
– Конечно. Кто-нибудь из монахинь постоянно за нами приглядывает. А Наталья в этом смысле незаменима. Такое впечатление, что нас поручили ее заботам. Я поначалу даже думал, уж не влюбилась ли она в меня. – Он засмеялся и подмигнул Наталье. Та нахмурилась и отошла на несколько шагов, делая вид, что разглядывает что-то на огородной грядке.
– Чем матушке могут быть интересны ваши разговоры? – попыталась я его вразумить.
– Вот уж не знаю.
– Послушайте, – вдруг сказала Женька. – А кто такая Ефросинья?
– Ефросинья? – удивился Герман.
– Вроде бы с ней связана какая-то таинственная история, – не сдавалась Женька.
– Ах, вот вы о чем. Местное привидение. Вроде бы когда-то тут жила монахиня, которая имеет скверную привычку время от времени покидать свою могилу, приводя случайных прохожих в трепет… А вот мой вечный оппонент господин Козлов, – кивнул Герман. К нам приближался мужчина лет тридцати пяти в рабочей одежде. Среднего роста, широкоплечий, он шел вперевалочку, вытирая бейсболкой потное лицо. – Господин Козлов, так же как и матушка, мечтает нас здесь больше никогда не видеть.
