Аркадий Гендер - Траектория чуда
Шли годы, но Ольга ни на секунду не оставляла надежды найти племянника. В мыслях она продолжала называть его Алексеюшкой, хотя тот, если, конечно, он был жив, давно стал уже взрослым человеком. Но время — вещь страшная в своей неумолимости. Постепенно с тем, как угасала надежда, снижалась и активность Ольгиных поисков. У них с Майклом родился сын. Материнство — вещь серьезная, и она надолго отвлекла Ольгу от конкретных поисков. Чтобы хоть как-то заглушить голос совести, Ольга создала специальный фонд, все назначение которого состояло в поисках племянника. В этот фонд миссис Ольга вложила практически все свои имевшиеся на тот момент личные деньги. Потом в уставе фонда появились слова "…или его наследников". Управлять делами фонда поручено было швейцарскому адвокату Полю Бернштейну, ведшему в Европе кое-какие дела Эдамсов. Родом сам Поль, то есть Павел, а до крещения — Пилдес Бернштейн был из Жмеринки, из местных евреев, принявший в свое время православие ради возможности учиться в университете. Тамошние места он знал не понаслышке, что по мнению Ольги, могло быть небесполезным в поисках.
В 1945-м в почтенном возрасте скончался Майкл Эдамс, и Ольге пришлось полностью погрузиться в бизнес. Началась холодная война, возможность контактов с Россией опять свелась практически к нулю. В общем, заботы о поисках пропавшего в Гражданскую на бескрайних просторах Украины Алексея Нарышкина с этого времени целиком и полностью легла на плечи Поля Бернштейна, а позже — на его сына и компаньона Сержа. Но железный занавес был закрыт плотно, поэтому результаты этих поисков были практически нулевыми. А вдобавок, внезапно и резко начало ухудшаться здоровье Ольги. Болезнь, вроде бы без каких-либо серьезных последствий перенесенная тогда в Гуляй-Поле, настигла-таки ее. Спустя почти сорок лет у Ольги после легкой формы гриппа случилось осложнение. Начались страшные головные боли, во время которых Ольга зачастую теряла сознание, а, придя в себя, она никого не узнавала вокруг. Закончилось тем, что Ольга окончательно впала в полубессознательное состояние, и только временами все ее тело сотрясали страшные судороги. Врачи ничего не могли понять, потом вынесли все-таки вердикт — менингит, от которого в конце пятидесятых смертность была под пятьдесят процентов. В подтверждение этому Ольга в себя не приходила, и все, смирившись, были готовы к худшему. Но после почти месяца беспамятства и неподвижности она, как и тогда в 19-м, неожиданно для всех пришла в себя, а еще через несколько дней встала с постели и пошла. Казалось, худшее позади. Но организм все-таки не смог выдержать двух таких атак болезни. Стали резко падать зрение и ухудшаться память. Десять лет Ольга Эдамс еще как-то сопротивлялась, но рубеж семидесятых она пересекла уже практически ослепшей и с необратимыми изменениями в памяти. Она уже практически никого не узнавала вокруг, могла забыть человека, которого ей представили полчаса назад, прекрасно помня то, что было десять, двадцать и пятьдесят лет назад. При всем при этом, будучи активной и подвижной, впечатления выжившей из ума старухи она совершенно не производила, и номинально оставалась при делах. Однако время от времени болезнь давала о себе знать, и Ольга Эдамс совершала неожиданные, экстравагантные и необъяснимые поступки. Поскольку это могло сказаться на бизнесе, ее собственный сын Джордж был вынужден начать процедуру признания матери недееспособной. В общем, последние годы жизни Ольги Апостоловой-Эдамс были ознаменованы еще и семейными неурядицами.
Она умерла в 1979-м. В своем завещании она отписывала все деньги своего фонда племяннику, если он все-таки был бы в конце концов найден, или его прямому наследнику по мужской линии. В том, что такой наследник мог быть только один, зная о смертельном проклятье над матерями рода Нарышкиных, рождавших мальчиков, Ольга не сомневалась.
Поль Бернштейн пережил ее всего на два года. На смертном одре он завещал сыну сделать все возможное для завершения поисков племянника Ольги Эдамс, которое за долгие годы стало делом всей и его, Поля, жизни. Серж свято выполнил волю своего отца и завещание клиентки адвокатской конторы. С начала Горбачевской перестройки Мсье Серж десятки раз побывал в России и даже организовал там фирму, единственной задачей которой были поиски Алексея. Возглавил с годами выросшую в крупную юридическую контору фирму молодой честолюбивый юрист Вадим Шуляев.
Мсье Серж щедро финансировал из денег фонда все необходимые затраты. Но только примерно год назад Шуляеву, когда он в сотый в сотый раз изучал все бумаги по делу, пришла в голову счастливая мысль, что попробовать искать надо мальчика не по имени Алексей, а… Всеволод. Одному Богу известно, почему никто до того не обратил внимание, что в результате чисто русских языковых особенностей могла произойти подмена одного имени другим. Алексей — Алексеюшка — Сеюшка — Сева — Всеволод, — вот как могла выглядеть эта замена. В просторечивом общении подобное происходит часто — Леониды через Леню становятся Лехами, то есть Алексеями; трудно понять, кто такой на самом деле, например, Жека — это может быть и Женя — Евгений, и Жора — Георгий. В результате версия Шуляева и оказалась верной. В чудом сохранившемся архиве одного из Киевских детских домов была найдена запись о мальчике Всеволоде, которому была присвоена фамилия Неказуев. Дата и место, где был "потерян" в свое время Алексаша, примерно совпадали. Нашли его дочь — тетку Эльмиру, которая через Шуляева обменялась письмами с "Бернштейн и Сын". В письме она написала историю мальчика Севы, как рассказал ей отец той ночью. Она оказалась четким логическим продолжением истории Ольги Апостоловой. Кроме разных справок и прочего она переправила в Швейцарию фотографию отца, который оказался как две капли воды с князем Георгиемм. Похоже, поиски можно было считать законченными. После того, как сегодня тетка Эльмира продемонстрировала татуировку, отпали последние сомнения.
— Так что вам остается прибыть в Женеву, и вступить в права наследования. Деньги лежат в одном из банков там же, и вы сможете получить их в тот же день в любом виде, — закончил рассказ мсье Серж, и добавил с легким наклоном головы: — Ваша светлость.
Я вздрогнул, не поняв на секунду, к кому он обратился. Но взгляды всех присутствующих были устремлены на меня. Я совершенно не знал, как реагировать на столь неожиданное для меня проявление протокольного пиетета. Видимо, мой вид полностью выдавал охватившее меня замешательство, и мсье Серж пришел мне на выручку. Глядя на меня поверх своего пенсне, он с покровительственной улыбкой пояснил:
— Да, да, я не оговорился. То, что вы являетесь внуком, и, соответственно, прямым наследником княжеского титула, лично мне совершенно очевидно. Что же касается формальной стороны вопроса, то, я уверен, документ от "Бернштейн и Сын" будет вполне достаточным основанием для вынесения соответствующего решения Российским дворянским собранием. Ну, а в нашей чопорной Европе к князьям принято обращаться "ваша светлость", или же по титулу перед именем.
— Князь Глеб! — с аффектом подхватила тетушка Эльмира, и театрально зааплодировала.
Хлопнул несколько раз в ладоши и мсье Серж, слегка наклонив при этом голову, а Шуляев с выражением восторга на лице вскочил на ноги и, перегибаясь через стол, кинулся своими пухлыми ладошками пожимать мне обе руки сразу. Искренне или неискренне, не знаю, но после такого просто необходимо было сказать хоть что-то в ответ. Я взял в руки бокал и прокашлялся.
— Я чрезвычайно признателен вам, мсье Серж, вам, Вадим Львович, и, конечно, тебе, дорогая тетушка, — раздал всем по наклону головы я, — за, как раньше говорили, проявленное выражение. Нет, правда — спасибо огромное. Если бы не вы все, я так бы никогда и не узнал бы… своих корней, что ли. Я уж не говорю о свалившихся, как с неба, деньгах. Да и иметь право именоваться князем и вашей светлостью — тоже, наверное, здорово. Но только я вот о чем подумал. Узнай дед мой Всеволод Владимирович Неказуев о своем происхождении, что он — княжеский сын и потомок рода, — стал бы он переписывать свою жизнь заново, менять фамилию, да и имя, кстати? Вряд ли. И отец мой, Аркадий Всеволодович, тоже вряд ли захотел бы из Неказуева становиться кем бы то ни было другим. Даже Нарышкиным. И бабушка моя Катя, жена деда, и мама моя Наталья Андреевна, и жена моя Галина — все они выходили замуж за Неказуевых, и хочется верить, что им не приходилось жалеть о том, что они носили эту фамилию. Или ты, тетушка, что, будешь менять фамилию на Нарышкина?
Тетка Эльмира сидела и слушала мою речь с отрешенным взглядом, и в уголках ее глаз блестели слезы.
— Нет, Глеб, — ответила она. — Я не буду менять фамилию. Когда я вышла замуж, я стала Чайковская, мне эта фамилия дорога, с нею я и хочу умереть.
— Так я почему-то и думал, — продолжил я. — Вот и мне, наверное, негоже к концу четвертого десятка перекрещиваться. Так что, мсье Серж, давайте, я останусь просто Глебом, безо всяких там светлостей, а по фамилии — Неказуевым, о’кей?
