Войтек Стеклач - Как убить золотого соловья
В углу бара стояли три столика для исполнителей. Я сел за один из них, а через минуту ко мне присоединился Колда с двумя стаканами лимонада. Я ждал, когда он начнет.
– Злишься на меня? – осторожно спросил он. – Мы с тобой никогда не говорили об этом, но…
– Погоди, – сказал я, – из-за чего мне злиться? Из-за твоих показаний?
– Нет, потому что я увел у тебя Зузану.
– Распространяться об этом не имеет смысла, – я глотнул лимонада, – про все это сейчас можно смело забыть.
– Ладно… – с заметным облегчением отозвался Колда.
– Принимаю просто как факт. Ведь мы все равно разошлись с Зузаной, уже полгода тому назад, ты же знаешь. Но, так сказать, остались друзьями.
– А я с ней… встречался… три месяца.
– То-то и оно. Ты, конечно, думал, что я с ней разделался из ревности?
Богоуш кивнул:
– Кто же еще мог ее убить?
– А выходит, мы с тобой в одинаковом положении, – сказал я. – Да, я смирился с тем, что потерял Зузану. Но что привело меня в бешенство, так это как ты подставил меня, бессовестно наврав, будто Зузана меня боялась.
Колда обиженно завертел головой:
– Нет, не наврал, спроси у Бонди.
– Похоже, вы с Бонди сговорились вырыть мне яму!
– Да точно она так сказала, – настаивал Колда.
– Тогда будь любезен передать все дословно.
– Я стоял в дверях, когда об этом зашел разговор. То есть… надо было забрать из машины пакет с нотами. Зузана его там забыла.
– Почему же не пошел Бонди? – подозрительно спросил я. – Ведь это его машина.
– Ты же знаешь, у него одышка от подъема по лестнице!
– Понятно.
– А Зузана и говорит: в восемь придет Бичовский. Взять свои вещи и поболтать. Ты останешься, Богоуш? Я ей сказал, что не могу, что в семь меня ждут.
– А Зузана?
– Разозлилась. Что, мол, я буду делать одна с этим психом, – Колда, извиняясь, пожал плечами, – боюсь оставаться с ним с глазу на глаз.
– Так в точности и сказала?
– Так и сказала. А я ей – ну ладно, я тебе звякну и, если он вздумает приставать к тебе, приду и хорошенько врежу ему… А потом я спустился к машине Бонди, она напротив дома была, на другой стороне, там, где разрешена стоянка.
– А когда вернулся?
– О тебе мы больше не говорили. Бонди наигрывал на фоно ту твою песню, а Зузана пела.
– И они записали ее на магнитофон.
– Может быть, – сказал Колда, – я не знаю, я читал. Но очень может быть, потому что еще в «Беседе» Бонди обещал Добешу, что он это потом сможет послушать.
– Но запись оставил у Зузаны, – отметил я вскользь, скорее для себя. – А дальше?
– Ну, Бонди ушел, а я…
– А вы с Зузаной занялись любовью, – помог я Колде выйти из затруднения.
– Верно, – целомудренно опустил глаза Богоуш. -
Потом я тоже ушел.
– А пока ты был у Зузаны, не звонила она кому-нибудь? Понимаешь, Богоуш, я вот что подумал: раз она меня боялась и не хотела остаться со мной наедине, может, позвала кого-то еще?
– Нет, не звонила она, – покачал головой Колда, – пока я там был – не звонила.
– А не вышло ли у нее с кем-нибудь в последнее время ссоры или, скажем, скандала? Ведь у того, кто это сделал, должна же быть, черт побери, причина!
– Не знаю, – Колда выглядел потерянным, – насколько мне известно – нет.
Внезапно его осенило:
– А знаешь, Честмир, кажется, нам так все время и придется ходить в подозреваемых!
– Ясное дело, – сказал я скептически. – У тебя хоть есть твердое алиби на время после семи вечера.
– Это верно, – покраснел Богоуш.
– Слушай, а что это за алиби?
– А разве тебе капитан не сказал? – Лоб Богоуша покрылся капельками пота.
– Не-ет.
– Ну, я это… Зузане сказал, что буду в «Ротонде», и если что, так она туда может позвонить… но в «Ротонде» не был… я… нет, капитан тебе и впрямь не говорил?
– Да нет же, он сказал только, что твое алиби подтвердили трое. И что это алиби – с семи до полуночи.
– Я был у Пилата, – выдавливал из себя Колда, – мы договорились… устроить вечеринку…
До меня понемногу стало доходить. О бурной личной жизни Милоня Пилата ходило множество темных легенд.
– А ваши… гм… дамы – кто они?
– Одну ты должен знать. Это Богунка.
– Славикова?!
– Мне… – Богоуш сглотнул, – мне очень стыдно, поверь, Честмир!
– Знаешь, что я о тебе думаю?
То-то бы ликовал сейчас Томаш Гертнер! Гнусный тип. Таков был его диагноз.
– Честмир! – взмолился Богоуш.
– Ладно, – устало сказал я, – а о Зузанином заграничном контракте ты ничего не знаешь?
– Ничего, – воспрянул Колда, обрадованный переменой темы. – А что такое?
Он явно не притворялся. А я с огорчением подумал, что и сам мало что знаю. И забыл спросить у Геды – может, она что выведала?
– Да так, ничего.
– Ну, Честмир, твою руку в знак того, что ты больше не злишься!
Но рука Колды повисла в воздухе, в полосе отчуждения, отделявшей меня от него. Это было выше моих сил.
22
– С тех пор как у вас на шее оказалось это убийство, вы что-то приуныли, мальчики, – цинично подкалывал нас Добеш.
Мы сидели в зале, где еще не отзвучали аплодисменты в адрес завершившего свое выступление Бридлера. Сигаретный дым в снопах света, заливавшего подмостки, создавал душную фиолетовую завесу. За этой завесой кланялся мим. Рядом с нами остановился Крапива.
– Ну, ребята, что скажете?
Я понимал, что его вопрос относится не к выступлению Бридлера, а к реакции публики.
– Хорошо, – сказал я, – просто предел мечтаний.
Детишки в зале едва не отбили себе ладони.
– Пусть после этого скажут, что такого не бывает.
– Бывает, – Вашек польщенно заулыбался, попыхивая трубкой, – еще как бывает!
Добеш и Колда не возражали. На сцене меж тем появились ведущий Коубек и его коллега Мертлик. Эта пара выделялась на фоне диск-жокеев типа Анди Арношта своей интеллигентностью. Шоу любой ценой не было их целью. Они без суеты вели свою юную публику, которой годились чуть ли не в отцы (в отличие от кудрявого Кубы Коубека Мертлик даже щеголял солидной лысиной), туда, куда считали нужным. И куда считал нужным Вашек Крапива. И Бридлер. Мне это было по душе. Они выдумали для дискотеки веселое название «свистопляска». И этот термин постепенно входил в обиход.
Свистопляска – это встряска
душ и тел, и наш дуэт
ей дает зеленый свет…
«Букашку» осветили попеременно загорающиеся огни цветных ламп, и молодежь мигом вскочила с мест. А Мертлик и Коубек, как нарочно, начали с Фирманова. Мне вспомнился Бубеничек:
– Зузанка выступала тут как-то со стариком Фирмановым…
Фирманов был родом из России. Он еще после войны пел вместе с Влахом – исключительно на английском, потому что по-чешски не умел. А потом Мертлик поставил «Эмброуз систерз». Старый, добрый свинг. За роялем – Чарли Кунц. Подростки были явно озадачены и оживились, только когда настал черед тоже в свое время шестнадцатилетнего Поля Анки и старины Билла Хейли с их «Роком вокруг часов». Тут-то они завелись, но их танцевальные телодвижения были всего лишь имитацией буги-вуги, танца, которого они вовсе не знали и знать не могли. И в моей памяти всплыл один из первых перенятых нами образцов рока того же Хейли с текстом моего, двумя годами старше, товарища Эди:
Мой сладкий сон растаял вмиг:
милая звонила
и поехать на пикник
с нею заманила…
Ну и так далее. Это играли «Спутники», едва ли не первая широко известная группа, за которой потянулись «Мефисто», «Олимпик» и все другие. Добеш ушел, и мы с Колдой остались вдвоем.
– Может, пойдем к Вашеку в кабинет? – предложил Колда. – Там поспокойнее.
– Давай, – согласился я.
– Я тут кое-что вспомнил, – медленно проговорил Богоуш. – Добеш меня надоумил.
– Это насчет чего?
– Насчет Бонди.
– А-а, это когда Добеш трепался про третьего в нашем гангстерском синдикате?
– Ну да, – усмехнулся Богоуш.
– Разрешите вас пригласить?
Голос-то я слышал, да как-то не воспринял его. Он совершенно сливался с гомоном вокруг меня. Лишь после того, как вопрос был задан снова, я поднял глаза. Надо мной склонялась веснушчатая девушка, которая вчера показалась мне близнецом Марлен Жобер. Она упиралась руками в коленки и улыбалась.
– Я подожду тебя в кабинете, – осклабился Колда.
Я встал. Точно, это была она, побитая девица, позднее невеста Милоня. Нас втянула толпа танцующих.
– А вы, Честмир, мне так и не позвонили, – с упреком сказала она.
Надо же, помнит, как меня зовут.
– Яна, не так ли? – Я попробовал изобразить сложное танцевальное коленце на тему из «Как это глупо!» Фрэнка Синатры.
– Вы запомнили мое имя?
– Так вот, скажи, ты не многовато себе позволяешь? И кстати – где этот твой садист?
– Кто?!
– Извини, это я так окрестил того парня, что вчера врезал тебе в «Ротонде». Ну того самого, в кожаном пиджаке.
– Ах, этот, – усмехнулась Яна, – да вот он.
