Рената Оливьери - Пикник с кровью
— И что ты намерен делать?
— Все останется как было, по крайней мере еще несколько дней. Будем следить за парнем, которому угрожали. Хочу познакомиться с неким Прандини.
— Кто он такой?
— Друг и сослуживец Ринальди, специалист по оружию, точнее, специалист в стрельбе по живым мишеням. Дай взглянуть на этикетку этого вина.
— Это прислал папа из провинции Ла Специи. Очень приятный аромат, не правда ли? Амброзио посмотрел бокал на свет.
— Все друзья Ринальди хорошо владеют оружием.
— Значит, легко будет выяснить, кто из них смог бы…
— Стать мстителем? Нет, это сложно. Они не дураки и связаны между собой. У них застарелая ненависть ко всему, что не соответствует их убеждениям. Считают, что они за закон. Но в их руках закон становится орудием мести. Не то что я их не понимаю: слишком много в нашей жизни легковесного отношения, вызванного равнодушием, терпимостью, нежеланием связываться. А у полиции каждый шаг регламентирован инструкциями, порой и мы ничего не можем сделать. Или почти ничего.
— И в больнице у нас то же самое…
— Я знаю, дорогая.
— Джулио, мне сейчас пришло в голову… ты говорил, что в этих четырех преступлениях общее — это калибр оружия.
— Пока удалось связать убийство грабителя и смерть хозяина траттории. После разговора с вдовой Датури я убедился, что именно среди его друзей нужно искать мстителя.
— Я думаю, если… если кто-то из убитых молодых людей был в лыжном берете с голубым помпоном…
— О Боже, — произнес Амброзио, схватившись за голову. — Дай подумать. Анжела сказала, что этот парень появился на улице Баццини примерно месяц назад. А Аддамьяно убили в дни карнавала, в последнюю неделю февраля. — Он прервался и посмотрел на нее:
— Да, может быть. Ты подала хорошую идею.
— Синьора Бьянкарди утверждает, что не видела парня, который пытался ограбить квартиру, в лицо. Может, она солгала тебе?
— Но зачем? И почему тогда она сказала о лыжной шапочке?
— Не знаю. Она говорила об этом и Капитану, так ведь? Может, у нее мелькнула мысль, что в этих убийствах замешаны друзья Этторе; разве в таком случае она сказала бы тебе всю правду?..
Пока Эмануэла говорила, у Амброзио возникло странное ощущение, словно он в двух шагах от разгадки тайны и в то же время отдаляется от нее. Трудно было сосредоточиться, нужны были календарь и блокнот, чтобы записать одну за другой все даты, имена, названия улиц, данные научных экспертиз…
— Ты плохо себя чувствуешь? — встревожилась Эмануэла.
— Нет, прекрасно. У этого вина, Эмануэла, божественный аромат. Вроде бы пахнет свежими фруктами… а может, и нет. Не могу уловить. Как с нашим убийцей.
Она подошла сзади, обняла его, он почувствовал затылком тепло ее груди.
— Ты тоже пахнешь свежими фруктами, — шепнул он.
— Останешься сегодня, да?
— Я был у сестры Аддамьяно полчаса назад, — сказал Де Лука, — а потом у матери Монашка. Бог мой, какая толстуха! Ни у кого из парней не было лыжной шапочки, а тем более с голубым помпоном.
— Ты уверен, что они говорили правду?
— Думаю, что да.
— А зимой что эти паршивцы надевают на голову?
— Ничего. Молодежь не носит ничего.
— Даже когда температура ниже нуля?
— Я спрашивал. Мать Аддамьяно показала мне синюю шапочку с козырьком. Гаспаре надевал ее в исключительных случаях, когда водил машину фирмы.
— Гаража на Лорентеджо?
— Думаю, да.
— Значит, синяя шапочка с козырьком, — повторил комиссар.
Весь день Амброзио пытался представить себе Гаспаре Аддамьяно, слесаря, шофера, угонщика автомобилей — мастера на все руки — в мотоциклетной куртке и в коротких сапожках.
Но возникало только его лицо, залитое кровью, обезображенное выстрелом. А эта яркая ленточка, найденная среди мусора в трех метрах от трупа? Куда ее прикажете прилепить?
— Как вы думаете, синьор Аббатанджело, Гаспаре мог повязать голову ленточкой на манер индейцев, хотя бы ради шутки, чтобы пооригинальничать?
— Ни в коем случае. Он был другого склада. Те все получеловеки, по-моему. А Гаспаре был мужчиной, не придурком.
— Вы его использовали как шофера?
— Иногда посылал с поручениями за город. Подарил синюю форму.
— Шапочку с козырьком?
— Конечно. А когда он водил фургончик…
— Тогда он форму не надевал. Может, когда было холодно, он носил лыжную шапочку?
— Никогда я не видел Гаспаре в лыжной шапочке.
— Можно взглянуть на фургончик?
Машина была добитая, кузов выкрашен красной краской, на нем виднелись пятна. На дверцах надпись: «Гараж Лорентеджо».
— А на других машинах он ездил?
— Иногда я ему давал старенький «рено». В субботу вечером или в воскресенье. Он ездил на дискотеку.
— Этот человек мне не нравится, — заявила Надя, когда они шли по бульвару. В небе торжественно плыли белые облака, отливая серебром. — У него вид беспардонного мошенника.
— Скоро весна, — заметил Амброзио. — Знаешь, куда мы сейчас направимся? В деревню, в гости к Марко Прандини, одному из друзей Ринальди.
— Тот, который всегда стрелял первым? Наверное, он того… — Надя покрутила указательным пальцем у виска.
— Как ты его себе представляешь?
— Здоровенный лысый грубиян.
Но Прандини оказался худощавым, ростом под метр семьдесят. Военная выправка, волосы седые, вьющиеся, еще густые. Глаза темные, маленькие, посаженные близко к носу. В разговоре тембр его голоса часто менялся, казалось, что он принадлежит разным людям. Прандини держал руки на груди, соединив растопыренные пальцы. Под черным пиджаком у него был надет жилет на кнопках.
Одноэтажный дом конца прошлого века напоминал маленький патрицианский дворец: окрашенный в желтую охру, с коваными балконными решетками, окна с зелеными ставнями. Калитка справа, с каменными фигурками львов на столбах, вела к подъезду с колоннами. Дом был накрыт черепицей и затенялся летом большим деревом, которое росло возле кирпичной стены.
Открыла им пожилая женщина, одетая в черное, похожая на крестьянку. Она впустила всех в просторный холл с расписным потолком и стеклянной дверью в глубине, сквозь которую виднелась английского типа лужайка, перемежаемая кустами. За ними темнел длинный ряд высоких тополей.
— Там, за тополями, течет По. — Прандини с любопытством разглядывал их, взгляд его то и дело задерживался на Наде.
Из холла они прошли в отделанную вишневыми панелями комнату, дубовый пол в ней устилали старинные ковры. Мебель тоже была старой, почти античной, но прочной, видимо, недавно отреставрированной. Рабочий стол завален бумагами, в углу — несколько кожаных кресел, на стенах — эстампы, изображающие сцены охоты. У зажженного камина, поблескивая круглыми желтыми глазами-пуговками, лежала немецкая овчарка.
— Я уединился здесь после многих лет путешествий. Работаю еще, но уже не так, как прежде. Догадываюсь, зачем вы пришли. Мне звонил Джорджио. Вы видели, в каком состоянии бедная Анжела? Для нее Этторе…
— Синьор Прандини, — перебил его Амброзио, — мы зашли в тупик с расследованием. Никак не можем, например, найти, кто убил и ограбил вашего друга на Центральном вокзале.
— "Город наводнен жуликами, бандитами, всякими подонками. Что вы хотите? Отыскать, кто это? Но ведь легче найти иголку в стоге сена. Говорят: сравните с тем, что происходит в Нью-Йорке или Вашингтоне, и поймете, что у нас все не так уж плохо. Какая-то сотня жертв в год. Глупцы. Ведь Милан не Нью-Йорк, и сравнивать нужно с прежним Миланом. — Он протянул руки к камину и зябко потер их. — Я хотел бы до обеда — надеюсь вы пообедаете со мной? — предложить вам белого вина из Кусторы. Уверяю вас, такого вы еще не пробовали.
— Затем произошли другие события, например, убийство из мести молодого парня, потом случай на вокзале Гарибальди, где нашел смерть Альваро Датури…
— Бедный Альваро… — Прандини щелкнул пальцами, овчарка бесшумно приблизилась к нему и преданно потерлась о его ногу. Он ласково потрепал собаку по загривку и позвал женщину, открывшую им.
— Принесите, пожалуйста, вина.
Женщина вышла, но почти тотчас же вернулась, как будто предвидела желание Прандини, и внесла серебряный поднос, на котором стояли три хрустальных бокала и бутылка вина.
— Чувствуете аромат? А какой изумительный соломенно-желтый цвет. Там, где его делают, есть дом Тамбурино Сардо, героя Эдмондо Де Амичиса.
— Отличное вино, — сказал Амброзио, зачарованный бокалом с изумрудным отливом на ножке больше, чем вином из исторической зоны Соммакампанья:
— Мы проиграли два сражения в тех местах.
— И оба летом, вы заметили?
— Не помню.
— В июне и в июле. Июль — несчастливый месяц.
— Вы большие друзья с капитаном Де Пальма, не так ли?
— Мы всегда дружили, дружим и сейчас. Он вам рассказывал о первом батальоне в Мармарике? Потом я вернулся в Италию и оказался на севере, где полтора года принимал участие в говняной войне. Извините меня, синьорина. Война, хуже которой не могло быть: итальянцы убивали итальянцев, а за что?.. Если я уцелел, то лишь благодаря своему инстинкту. Я не хотел, чтобы эти любители военных игр схватили меня и поставили к стенке.
