Нарсежак Буало - Последний трюк каскадера
- Признайтесь, она на меня сердится.
Он имеет в виду Изу. Еще недавно Шамбон довольствовался намеками, сохранял определенную сдержанность. А потом мало-помалу стал поверять мне свои волнения, и именно эта жажда признания, желание привлечь к себе внимание, разыгрывать роль персонажа во власти чувств, чтобы исподтишка стать хозяином положения, делает его столь опасным. В определенном смысле он хуже своего дяди.
- О, я вижу, что сердится.
- Да нет же! Она устала, вот и все. А ты не можешь оставить ее в покое.
- Но я молчу.
- Да. И притом - смертная тоска в глазах, услужливость униженного любовника.
- Я люблю ее, Ришар.
Еще один шаг к сближению. До сих пор он не смел меня так называть. Теперь он обращается ко мне как к шурину. Я отворачиваюсь.
- Слушай, Марсель. Давай начистоту. У тебя никогда не было любовниц?
Выразительный и стыдливый взгляд исподлобья.
- Ну, отвечай.
- Нет, - шепчет он. - Это меня не интересовало.
- О, о! Не рассказывай мне сказки. Но тем не менее сразу видно, что ты ничего не смыслишь в женщинах.
- Ну знаете, это уж слишком!
- Иза заслуживает уважения. Ты не сводишь с нее глаз, как улитка с капустного листа. А она, представь себе, в трауре. Он зло смеется.
- Она не была в трауре, когда позволила себя обнять. "А вот за это, любезный, ты мне заплатишь", - думаю я, но продолжаю, не моргнув глазом:
- В течение какого-то времени она себе не принадлежит, тебе следует это понимать. Позднее... Он хватается за слово.
- Вы думаете, позднее? Но что значит позднее? Через месяц, два?
Внезапно он с яростью бросает окурок в камин.
- Не думайте, что я буду ждать два месяца. Этот вид оскорбленной вдовы - не выйдет! Вы оба смеетесь надо мной!
Он шумно дышит. От веснушек лицо кажется изъеденным молью.
- Если уж на то пошло, мне довольно сказать одно слово...
Резким толчком я швыряю коляску, хватаю его за руку.
- А ну-ка, повтори... я хочу его услышать, это слово! Он пытается вырваться. Ему страшно. Еще немного, и он поднимет локоть, чтобы защитить лицо.
- Нет, нет... Я неудачно выразился. Я хотел сказать... если я сделаю ей предложение... может, она этого ждет.
Краски возвращаются к нему, и, чувствуя себя снова в выгодном положении, он тихонько разжимает мои пальцы, мило улыбается. Привычной улыбкой избалованного ребенка.
- Ну и силища же у вас!
Затем мрачно продолжает, словно страдая оттого, что напрасно навлек на себя подозрения:
- Она вышла замуж за дядю. Но почему не за меня?.. Много ли мне надо? Немножко любви, и только. Я положил к ее ногам...
Он разводит руками, будто пытается измерить свое самоотречение, но в конце концов отказывается от этого намерения.
- Все, все. Покой... безопасность... здоровье. Вот именно здоровье, и все для того, чтобы получить от ворот поворот.
- Бедняга, - бросаю я. - Пойди успокойся... Ты же понимаешь, что я не могу рассказать ей, что произошло в кабинете твоего дяди.
- Я стал бы ей противен?
- Нисколько. Она бы дрожала от страха за тебя, за меня, за всех нас.
Лицо его светлеет.
- Что может быть прекраснее, - подхватывает он восторженно.
- Осторожно, Марсель. Бывают моменты, когда ты хуже ребенка. Думай о ней в первую очередь. Пойми же, эта внезапная смерть потрясла ее. И помолчи. Перестань кружить вокруг да около. А потом посмотрим... Я кое о чем подумал.
Он садится на одну ягодицу, наклоняется ко мне, устремляет жадный взор, словно я намереваюсь рассказывать ему о новом трюке.
- Нет, - говорю я, - не теперь. Дай созреть. - И добавляю в порыве внезапного вдохновения: - Ты и не догадываешься, почему она тебя избегает и кажется такой грустной. Угрызения совести, бедняжка Марсель. Даже мне она ничего не сказала. Но я-то хорошо ее знаю. Она вбила себе в голову, что твой дядя убил себя из-за нее и из-за тебя. И эта мысль невыносима.
Пораженный этим признанием, Шамбон качает головой, стискивает ладони.
- Да, да, - шепчет он. - Об этом я и не подумал. Она чувствует свою вину.
- Вот именно. Дядю твоего она, конечно, не любила. Да только самоубийство для хрупкой натуры - удар. Уверен: она считает, что сейчас ты со своим любовным пылом просто бессердечен.
Он уже больше не пыжится. Он подавлен. А я продолжаю:
- Сиди спокойно. Перестань изображать из себя конспиратора, у которого будто на лбу написано: "Если бы я пожелал заговорить!" Ты слушаешь меня?
Нет. Он не слушает. Встает. Взволнован до слез.
- Я все ей скажу. Тем хуже для меня.
- Боже, какая бестолочь! Сядь и подумай. Допустим, ты пойдешь и выложишь ей всю правду. А что дальше? Нужно будет идти до конца, выдать себя полиции, а заодно уж и меня. Потому что она потребует именно этого. С ее честностью другого выхода нет.
Его бьет нервная дрожь. Он пытается закурить еще одну сигару, чтобы успокоиться, и мне приходится подносить ему зажигалку.
- Должен же быть выход, - говорит он. - Но, честно говоря, я не вижу его. Только что вы думали...
- Совершенно верно. Я думал об одной идее твоей матушки, может, тут есть смысл покопаться.
- Так. А в чем дело?
- Пока что рано говорить. Повторяю, подобные вещи нельзя импровизировать. Теперь иди. Ты меня утомляешь.
Он уходит. Все еще не может успокоиться. Достаточно взглянуть на него, чтобы понять, что он что-то скрывает. Вынашивает какой-то тайный замысел. Я чертовски злюсь на себя. Будто не мог в одиночку отправить Фромана на тот свет. И вот из- за этого кретина великолепное здание, построенное мною, того и гляди, рухнет. Ведь совершенно очевидно, он не выдержит. Зачем ему непременно являться в полицию с повинной? Почему бы, напротив, не сказать Изе: "Если вы мне не уступите, я заговорю". Предлог для шантажа беспроигрышный. Правда, требующий характера. Однако бывает, и трусы стоят смельчаков.
Я растягиваюсь на постели. Болит спина, болит поясница. Это располагает к размышлению. Выборы через неделю. Пусть они пройдут. Мне нужно, чтобы меня не коснулась та странная лихорадка, которая охватила телевидение, радио, газеты и добралась даже до моего убежища. Не мешает усвоить факт: отныне Шамбон - источник опасности. К тому же я не допущу, чтобы он лапал Изу своими грязными руками. Нет, выбирать мне не приходится. Но я предвижу весьма тернистый путь. Сначала надо подготовить Изу, что не слишком трудно, так как ей я открываю истину, саму жизнь. Милая Иза!
Сейчас она придет, как обычно приходит по вечерам, с тех пор как умер Фроман. Удостоверится, что у меня все под рукой - ночник, каталка, костыли. Побудет со мной, и я наконец смогу ощутить ее трепет, ее присутствие, ее руки, проворные, нежные, источающие аромат. Я ничего ей не скажу, лишь попрошу: "Посиди со мной. Поговорим о Марселе".
Она начнет протестовать:
- О нет! Неужели и здесь нельзя без него обойтись?
В ней столько огня, и я так люблю, когда глаза ее сверкают гневом.
- Иза, мне кажется, мы сможем удалить Марселя, если ты мне поможешь. Он без ума от тебя, но не знает, как привлечь твое внимание. Что ты хочешь? Это его натура. Надо, чтобы на него смотрели, были полны им. Наверное, он всегда мечтал стать чьим-нибудь идолом. А ты в его собственном доме относиться к нему, как к постороннему.
Иза недовольна. Неужели я на стороне Шамбона? Успокойся, малыш! То, что происходит, - моя вина. Ведь я сам после смерти Фромана сказал тебе: брось этого идиота. Но я ошибся. Я полагал, что он у меня в руках. А он воображал, что ты его любишь. Так вот... Теперь он готов на все, лишь бы ты ему досталась. Потерял голову.
Я пытаюсь засмеяться, но вижу тревогу в ее глазах.
- Вот так, - говорю я. - Он одновременно и злодей, и жертва. Этот малый - персонаж из мелодрамы. Но он способен погубить нас. Одним словом, его надо срочно обуздать.
- Каким образом?
Милая моя Иэочка! Смотрит мне в рот точно так же, как этот мерзкий Шамбон. Надо думать, я неплохо говорю.
- Как? Да очень просто. Слушай меня внимательно. Мы с ним сочиним две-три полные угроз анонимки по адресу Фромана, а ты эти анонимки найдешь, разбирая бумаги в кабинете мужа.
- Ничего не понимаю.
- Все просто. Ты их покажешь Шамбону, и при этом будешь выглядеть, как и полагается, взволнованной. Еще бы! Фроману угрожали. Вот почему он застрелился... Но если шантажировали его, то почему бы теперь не шантажировать его семью? И ты воскликнешь: "Марсель, вы ведь тоже в опасности". Он немедленно включится в игру. Скажет покорно: "Ну конечно, и мне угрожают. Кто-то звонит по телефону. Только какое мне дело? Чего ради я стану защищаться? Я слишком мало дорожу жизнью". А ты ответишь: "Гадкий вы человек! Будто вы не знаете, что вас любят!"
Мы хохочем - привыкли дурачиться, как дети. Правда, Иза быстро спохватывается.
- Если я это произнесу, разве его удержишь!
- Да не в этом дело! Ну, конечно, он с ума сойдет от радости. Выглядеть жертвой в глазах любимой женщины какова роль! Ну, а если в этот самый момент, желая дать понять, что ты нежно заботишься о нем, ты посоветуешь ему держаться некоторое время подальше, например, уехать в Гавр, он не посмеет отказаться.
