Жорж Сименон - Время Анаис
«Все, что происходит в кабинете судебного следователя, остается тайной за семью печатями. Господин Базен остается нем. Однако из неофициальных источников стало известно, что жена убийцы в течение нескольких лет была любовницей Сержа Николя.
Если число ее любовников не было значительным, то можно говорить о союзе трех, поскольку Альбер Бош философски воспринимал положение, в котором находился, — положение, которое, по-видимому, ничуть его не смущало и из которого он извлекал выгоду. Можно ли верить слухам, что уже несколько недель назад трио перестало существовать и что Серж Николя намеревался вступить в брак с очаровательной восходящей звездой, которая недавно успешно дебютировала?
Если да, то возникает вопрос, что же произошло между двумя мужчинами на улице Дарю и о чем они говорили?»
Фотография матери, выходящей из поезда. Под ней надпись:
«Мать убийцы прибывает в Париж».
Ниже фраза:
«Эта женщина околдовала моего сына!»
«Мать убийцы, которую мы могли лишь минуту наблюдать в вокзальной давке и состояние которой вполне можно понять, тем не менее согласилась произнести несколько слов для наших читателей:
— Мой сын был безвольным человеком. Напрасно бедный мой муж баловал его. Он попал в руки этой женщины, которая делала с ним все, что хотела. Он сошел с ума, я в этом уверена. Будь он в своем уме, он ни за что бы не совершил ничего подобного…»
Судебный следователь был прав. Лучше бы ничего этого не читать. Очень уж карикатурно изображался сам он и остальные участники событий в интерпретации газет. Альберу хотелось поскорей очутиться в мирной атмосфере спецлечебницы, увидеть направленный на него взгляд профессора, студентов, склонившихся над своими конспектами.
Бош уронил газету, затем поднял и, скомкав, швырнул в угол.
Мать его оставила, твердя, что она честная женщина, что во всем виноват кто-то другой. Метр Уар защищал его без всякой убежденности, из одного лишь чувства долга, потому лишь, что был другом отца. Судебный следователь пытался его понять, но они слишком далеки друг от друга, тот обитает совсем в ином мире. А сегодня, после доклада комиссара, его словно подменили.
Лишь один неухоженный на вид профессор относится к нему пока по-людски — не потому, что понимает его, Альбера, а потому что, похоже, между ними налаживается какой-то контакт. Почему-то Бошу казалось, что профессор холостяк и, должно быть, ходит есть куда-нибудь в трактир. Альбер не мог представить его ни в кругу семьи, ни за партией в бридж с друзьями, ни, тем более, на какой-нибудь официальной церемонии. Может быть, и он украдкой посещает дома свиданий или подбирает девиц на тротуаре? Как знать! Может, и у него есть своя Анаис?
Во всяком случае, профессор знает о существовании подобного рода явлений и не считает это непременным признаком сумасшествия или испорченности натуры.
Но действительно ли это так? Не ошибается ли он, Альбер, на этот счет? Может быть, профессор все же считает его помешанным? Разве психиатрам не свойственно относить к ненормальным всех, кто попадает в их поле зрения?
Внезапно Альбера обуял страх. Задумавшись, он не услышал шагов надзирателя и удивился, когда ему принесли ужин. И встреча с матерью, и газеты, и его откровенность — в расчете на то, что его поймут, — вдруг представились ему предвестниками какой-то неуловимой опасности. Ведь каждому его слову может быть придан совсем иной, дурной смысл.
Альбер решил подготовиться к завтрашнему дню. Надо, просто необходимо объяснить этим людям, что он собой представляет. Если он и рассказывал о Гро-дю-Руа с такой охотой, то лишь потому, что жизнь его, по существу, состояла из двух периодов, совершенно не похожих один на другой.
Понял ли это профессор?
Гро-дю-Руа — это прежде всего солнце. Все воспоминания Альбера были озарены солнечным светом. И еще — невинность. Вот то самое слово, которое непременно нужно будет произнести. Гро-дю-Руа — это особый мир, с жизнью сложной и трогательной; там обитал старый Гарсен, похожий на Деда Мороза или гнома из сказки о Белоснежке, там жил отец, который варил уху во дворе и играл после обеда в шары перед зданием почты. То был мир, где никто не говорил о деньгах, где рыбаки, чинившие свои сети, казалось, так и просились на рождественскую открытку. Даже господа, приезжающие летом отдыхать, важные и серьезные у себя в Лионе или Париже, тут, словно мальчишки, облачались в шорты и развлекались, подражая рыбакам. Столь же смутным, нереальным миром представлялись Альберу и Ним, и лицей.
Но одно Альбер уяснил: люди в этом мире не придерживались общепринятых правил, вот в чем дело! Именно для того, чтобы не следовать этим правилам, такие, как метр Уар, каждый год приезжали в Гро-дю-Руа провести свой отпуск.
Отец, который не работал и уже в свои сорок два года получал пенсию, тоже не придерживался правил. Вот почему все любили его, ходили к нему в гости.
Анаис тоже не придерживалась общепринятых правил. Но ее поведение объяснить труднее. Мать упомянула про Франсуазу, которую он едва помнит, хотя в детстве дружил с ней. Однажды она заявила:
— Когда мы вырастем, я стану твоей женой. — И, уставясь в упор, прибавила: — Скажи, что согласен.
Франсуаза была дочерью почтмейстера, довольно смазливой. В городке все это отмечали. Но разве у нее был такой живот и такие ноги, как у Анаис?
Альбер не мог себе представить, что снимет с Франсуазы платье и ляжет с нею в постель. Наверняка она мечтала о красивой свадьбе с посещением мэрии и венчанием в церкви, а затем свадебным путешествием, по возвращении из которого их ждал бы дом — полная чаша.
У Анаис не было таких мечтаний. У нее был живот, к которому Альбер в течение многих лет мечтал прижаться, который мог бы поглотить всех мужчин.
Никто бы его не понял и не одобрил, если бы он решил жить с Анаис, если бы заявил, что намерен отыскать ее в дальнем конце пляжа или в лощинке возле канала.
Но разве другие, в их числе и его отец, не были движимы тем же желанием, что и он? Чего же они стыдились, если и их преследовал тот же образ?
Правда, он стыдился и сам. Разумеется, потому, что о его тайном желании могли узнать другие. Не забыть бы объяснить все это завтра профессору. Ведь если бы ему не было стыдно, он остался бы в Гро. Жил бы в бараке, как другие рыбаки, у него тоже была бы лодка. И Анаис. Надо было бы лишь договориться, чтобы она вела хозяйство.
Окажись он способен на такой шаг, разве пришло бы ему в голову ехать в Париж?
«Твой отец умер, малыш. Теперь ты глава семьи. Нужно взять на себя бремя ответственности, подобрать себе занятие…»
Так проникновенно твердили ему в день похорон, а вечером все, кто разглагольствовал, упились в стельку. Некоторые, возвращаясь по набережной к себе домой, горланили песни…
— Я объясню вам, господин профессор…
Я объясню вам…
Профессор уселся на свой стул, пристально вглядываясь в лицо пациента. На этот раз взгляд его не смущал Боша. Увидев, что в аудитории появилось два студента, в том числе китаец, Альбер обрадовался. Он не был уверен, что пришли они ради него, но такая возможность не исключалась, и это радовало.
— Я поразмыслил над тем, что я вам вчера сказал. Почти уверен: если бы мне не было стыдно, я никогда бы не уехал из Гро-дю-Руа и стал бы жить с Анаис.
— Стыдно чего?
— Стыдно поступать не так, как другие.
По-видимому, мысль эта заинтересовала профессора.
Надо воспользоваться случаем.
— Объясните, пожалуйста, как же, по-вашему, поступают другие?
— Следуют общепринятым правилам, вернее, делают вид, что следуют, поскольку все лгут. Мой отец был так называемым честным человеком, но все же и он жил с Анаис. Посещение господином Озилем Сержа Николя тоже открыло мне глаза на многое.
— Когда это с вами произошло?
— Несколько недель, назад. Это меня вывело из себя. Господин Озиль прикидывался другом Сержа Николя, но в действительности именно он заправлял всеми делами. В Монпелье тоже есть свой Озиль. Такой же жирный, холеный. Фабрикант аперитивов, очень богатый. Посетителей богаче его в нашем доме не бывало. Каждому южанину известно, что господину Барукану, как он себя называет, никогда не хотелось стать депутатом или сенатором, но не кто иной, как он, избирает людей, нужных ему в палате депутатов. Теперь вы понимаете, к чему я клоню? Приезжая к нам, господин Барукан выходил из большого автомобиля, которым управлял важный шофер, а потом с моим отцом поднимался на террасу кафе Жюстена, где они о чем-то говорили за закрытыми дверьми. После таких визитов в течение нескольких недель мы жили на широкую ногу. Один раз мне даже купили новый костюм, которого я и не просил.
— Что же вы из этого заключаете?
— Мой отец ловчил. Вот и все. Тогда все очень просто…
