Нил Гриффитс - Предательство в Неаполе
Выставка скучновата. Большая часть вельмож мне не знакома. Дон Карлос, первый из Бурбонов король Обеих Сицилии, не выглядит наполовину испанцем, наполовину французом: скорее у него вид английского учителя частной школы, безмерно увлеченного крикетом. Сын его, Фердинанд, очевидно, грубиян, невежа и забияка, предстает болезненным, как при смерти, и чувственным. Пробую сосредоточиться на экспонатах, но все мои мысли — о Луизе. Каждую минуту смотрю на часы, надеясь, что прошло уже десять. Через полчаса ухожу и усаживаюсь за оградой. Прислонившись спиной к низкой стене, слушаю доносящийся снизу шум гавани и, прикрыв глаза ладонью, смотрю, как немногочисленные туристы неспешно прохаживаются туда-сюда между Королевским дворцом и церковью Сан-Франческо-ди-Паола. Через некоторое время от тяжкой жары у меня слипаются веки, одолевает сон. Просыпаюсь, будто от укола: мимо громко топает группа туристов полюбоваться на залив. Я несколько растерян: во сне видел Луизу такой, какой она была, когда мы с ней познакомились. Компанейская девушка, стойкая к ухаживаниям и вниманию. Прекраснее любой другой, кого я знал.
Опять смотрю на часы, но циферблат исчезает в блике солнца, отраженный свет едва не слепит меня. Трясу головой, перед глазами два ярких круга. Смутно различаю стрелки: час десять. Опаздываю. Мигом вскакиваю и бегу, расталкивая всех, кто попадается на пути.
Неаполь не тот город, где можно бежать. Очевидно, никто и не думает, что можно развить такую скорость, а потому чудится, будто весь тротуар загроможден неподвижными препятствиями. В одном месте мужчина, которого я слегка задел, пробегая, чиркнул пальцем у себя под подбородком: жест в данном случае крайне угрожающий. А заметил я его только потому, что остановился, дабы извиниться. И решил сам воспользоваться неаполитанской жестикуляцией. Молитвенно складываю ладони и трясу ими, намереваясь донести до обиженного: человек так быстро бежит только тогда, когда опаздывает на свидание к любимой женщине. Понял он или нет, не знаю, но ярости во взгляде поубавилось.
В кафе прибежал едва дыша, мокрый с головы до ног, да еще и постанывая от боли: поскользнулся возле почтамта, перескакивая через три ступеньки, да так, что едва позвоночником голову не проткнул. Луизы нет. На минуту показалось, что мы, должно быть, разминулись, но потом я вспомнил, зачем вообще понадобилась встреча в кафе, и решил: садись и жди. Сажусь и жду. Заказываю официанту черный кофе. Он, похоже, меня узнает, потому что поднимает два пальца и спрашивает:
— Due?
Я отрицательно трясу головой:
— Uno, per favore.[33]
Несколько минут спустя появляется Луиза. Длинная лямка сумки переброшена через плечо, разделяя маленькие груди, сама сумка при ходьбе бьется о левое бедро. Луиза лучезарно улыбается.
Я встаю, мы чмокаем друг друга в щеку, и Луиза успевает шепнуть:
— Buon giorno, Jim. Come va?[34]
Мне очень хочется ответить на приветствие по-итальянски, но, оказывается, мне не хватает смелости. Поэтому отвечаю:
— Прекрасно. А ты?
— Я? О, у меня все прекрасно. Немножко вымоталась. — Она усаживается, снимает сумку через голову и швыряет ее под стол. Потом подзывает официанта заказать капуччино.
— Ну, как тебе суд? Понравилось? Правда, Алессандро удивительный? «Silènzio!» — изображает она мужа и бьет ладонью по столу. Все в кафе вздрагивают и оглядываются. — Он все время сердился?
— Да нет в общем-то.
— Это необычно. Где ты сидел?
— На галерее для публики. Все глазели на меня. Это весьма раздражает…
— Там было полно жен и подружек?
— Не особенно, но я был единственный мужчина. Там еше эта старуха…
— Маленькая такая, хилая? — перебивает Луиза.
— Весьма.
— Это Еугения Саварезе. У нее весь квартал Форчелла под контролем. Как раз на том конце Спаччанаполи. Теперь все мужчины сидят в тюрьме и каморрой правят женщины. А они, несомненно, еще хуже мужчин, так Алессандро говорит. Один из ее внуков должен был в клетке сегодня сидеть — Лоренцо Саварезе.
— Под конец я помог ей подняться по лестнице.
— Мило с твоей стороны. Может, придет день и тебе понадобится ее услуга в ответ. — Луиза шутливо морщит лицо.
Я не вдаюсь в подробности того, насколько глубоко въелась в меня паранойя, вместо этого задаю, как мне кажется, невинный вопрос:
— Какое-нибудь значение имеет, что я был там… а то я подумал… конечно, малость подозрительно: является какой-то неизвестный и смотрит, а?
— Не думаю, чтобы Алессандро предложил это, если бы полагал, что для тебя есть хоть какая-то опасность. Он же не бестолковый.
Я успокаиваюсь.
— Вот что мне показалось самым удивительным. В самом конце заседания один малый из клетки разговорился с Алессандро. В Англии такого никогда не случилось бы.
— В Неаполе всё проще. Еще я думаю, большинство людей доверяют Алессандро. Даже каморра. Он неаполитанец — это раз. У себя в суде он допускает неаполитанский диалект — это два. И он неподкупен — это три. А каморра если что-то и ценит побольше продажного судьи, так это судью неподкупного. Честь для этих людей превыше всего. Садиться в тюрьму у них входит в привычку, а потому они и смиряются, пока все обстоит честно. — Луиза помолчала, зевнула. — Извини, устала. Не ложилась допоздна. А как Сонино, этот pentito, каков он?
— Его показывали по телевизору. Я вообще-то мало что разобрал. Но выглядел он неважно.
— Значит, в суде он пока еще не появился. Это на сегодня намечалось. Свары были?
— Что-то такое происходило.
— Уверена, что ругались.
Подали кофе, и Луиза спросила, чем я собираюсь заняться днем.
— Полагаю предоставить это тебе, — говорю я. — Ты знаток.
— Ну тогда, думаю, мы сначала пообедаем где-нибудь, а потом я покажу тебе кое-какие интересные местечки, которые большинству туристов не попадаются.
— Звучит заманчиво. — Я залпом выпиваю кофе.
Луиза потягивает исходящий парком капуччино. Лоб ее испещрен крохотными капельками пота, лицо обрамляют выбившиеся пряди мраморно-черных волос. Я откровенно любуюсь ею.
— Ты чего смотришь? — спрашивает она, немного смутившись.
— А, ничего, извини… — бормочу и притворяюсь, будто, задумавшись, смотрел в никуда.
— Ненавижу, когда меня разглядывают. А итальянцы только тем и занимаются.
— Прости.
— Ладно, — отмахивается Луиза и добавляет: — Ты Алессандро и вправду понравился.
Подозреваю, что таким образом она напоминает мне о своем положении, о человеке, стоящем между нами. Наше прошлое не мешает ее привязанности.
— Он мне тоже нравится.
— Только он думает, что в консультантах ты зря время теряешь. Не обижайся. Он про всех так думает, если только человек не радуется тому, что делает в жизни. Это по-неаполитански.
— Так, значит, сама работа здесь ни при чем?
— И да и нет. Алессандро ни за что не признается, но предвзятостей он не лишен. Ненавидит слабость. Пристрастие к алкоголю или наркотикам — это слабость, на его взгляд. О, он будет говорить, что во всем виновато общество и всякое такое. Но в глубине души… Алесс считает, что люди должны уметь владеть собой. Сам он такой выдержанный. Конечно, для неаполитанца. — Она помолчала, потом добавила: — Но ведь это, наверное, справедливо, правда? Его беспокоит, что, если он даст себе волю… ты понимаешь?
Луиза смотрит на меня в упор, всем видом своим показывая, что спрашивает меня о чем-то очень важном, о том, что ее волнует. Вообще-то совсем не здорово говорить о ней и о ее муже, чтобы это выглядело как критика, пусть даже и с благими намерениями.
— У любого замечательного человека, такого как Алессандро, есть свои странности, — говорю я бесстрастным тоном.
— Наверное, — откликается Луиза так же бесстрастно. — Поднимайся давай, нам пора идти. Поведу тебя в прелестную маленькую тратторию рядом с твоим пансионом.
Мы направляемся к улице Санта-Мария-ла-Нуова. Я расспрашиваю Луизу о ее родителях, с которыми встречался однажды. Мать ее была похожа на Одри Хепберн, а отец на Генри Фонду. Она говорит, что общается с ними редко: раз в месяц разговор по телефону, обед в Лондоне, когда она выбирается туда с мужем. Как-то раз родители приезжали в Неаполь. Устроились в Сорренто.
— Им не понравилось, что я вышла замуж за Алессандро. Отец ненавидит континентальных европейцев, а мама твердила, что мне следует выйти замуж за человека ростом повыше меня.
— А разве Алессандро ниже?
— Одного роста. Нет, ну что за примитивные взгляды! — воскликнула Луиза.
— Не уверен, что мог бы жениться на женщине, которая выше меня.
— Понимаю. Она казалась бы тебе чудищем, правда?
Я смеюсь и спотыкаюсь на неровном тротуаре. Луиза идет очень быстро, ни дать ни взять студентка, спешащая на занятия; с сумкой через плечо, в черной шелковой блузке и короткой черной юбочке, открывающей длинные стройные ноги, она выглядит юной непоседой.
