Владимир Чванов - Соучастие
— Ты бы мне шерсти на одеяло прислал, — сказала женщина. — У вас там баранов много…
— Самый крупный — перед вами, — с откровенной усмешкой проговорил Виктор.
Женщина хитроватым взглядом скользнула по его лицу.
— В шерсти я ничего не понимаю. Но постараюсь. Куда прислать-то?
— Теперь адрес не спрашивают. Гураму скажи, он знает куда. С сумками поаккуратней будь. — Она озабоченно кивнула на них. — Не попадись…
— Не за что!
— За эти вещи статья найдется. Сейчас по новому закону очень строго.
— Мне этих статей хоть и тысячу и одну. Ко мне не прилипнут, — ответил Виктор излишне торопливо и вновь ощутил замершее было чувство тревоги.
Должно быть, всерьез говорит бабуся, решил он. Выходит, Гурам на мне тренируется. Руки свои сумками не занял. И успокоил себя: ничего, дело на десять минут, а там я свободен. Перетерплю!
Нести сумки пришлось недалеко. Метров сто. Между корпусами домов, а не на магистрали, в светлой «Волге» сидел Гурам. Он окликнул его. Домой возвращались другим маршрутом. Шофер высадил их у Белорусского вокзала.
— Может, до места подбросить?
— Не надо, — ответил Гурам. — Доберемся…
Виктор шагал по улице, настороженно ловя взгляды прохожих. Чувствовал себя глубоко задетым и все отчетливее понимал неразумность своих поступков. При всей своей фантазии еще неделю назад не мог предположить, что с ним случится такое.
— Давай, дорогой, не сбавляй темп, — поторапливал Гурам. — Или шефство над тобой взять? На двух конечностях стоишь, а не уяснил, что с товаром идешь.
— Перестань. Надоело… — отрывисто выпалил Виктор и сильнее сжал ручку сумок. Обида на Гурама нарастала. Он шагал сейчас как посторонний, метрах в десяти от него. Выходит, его слова о дружбе, о заботе не что иное, как игра. Он за себя боится. Виктор неожиданно понял, почему на обратном пути Гурам остановил машину недалеко от магазина и попросил его передать заведующему секцией пачку денег и бутылку коньяка. Коньяк, конечно, не в подарок, решил он, а на случай, если задержат с вещами. На бутылке мои, не его отпечатки пальцев. Виктор гнал эту мысль, но она овладевала им все упорнее.
«Ну и пусть задержат, пусть даже автомашина сшибет», — в отчаянии думал он. Но никто его не задерживал, автомашины аккуратно объезжали или, затормаживали ход, уступали дорогу. Виктор остановился и поставил сумку у витрины обувного магазина. Ногой придвинул вплотную к стене.
— Надорвался? Тайм-аут взял? — подойдя сбоку, спросил Гурам. — Чего встал? Простынешь!
— Слушай, ты, возьми тоном ниже! — Виктор рывком повернулся. — Если будешь понукать, я милиционера крикну и отдам ему эти сумки.
— Ты что, сдурел? — Гурам нервно поправил шарф. Он говорил почти шепотом. — Для неразумных самое главное — свою бестолковость показать. Забыл о правиле: нужно умно молчать, а не глупо кричать. Впрочем, кричи! Ты мальчик бойкий. Но знай, я кричать не стану. Тихо скажу, что вещи твои. За них в магазине я не платил.
— Я твоими деньгами расплачивался.
— Ну и что дальше? Разве в этом суть? Об этом ты да я знаем, а там доказать надо, что они мои. Против тебя пяток свидетелей. Тебя в магазине запомнили. Так что давай, ори, герой! — хрипло и зло прошипел Гурам. — Впрочем, ты до этого не поспел. Духу не хватит. Но знай, меня так не возьмешь, — слова прозвучали предостережением.
— Сволочь ты! — рвущимся полушепотом прокричал Виктор. — Чего смеешься? Я тоже посмеюсь, когда тебя посадят…
— Посмейся. Невелика радость, — уже буднично сказал Гурам. — А теперь забирай барахло и ковыляй. Мне очень не терпится с тобой по душам поговорить. — Его пухлая щека нервно дернулась. — Ты больно раздухарился. Дотронулся до дела, а теперь вильнуть хочешь?
Виктор вскинул голову.
— И шагу не сделаю. Хватит. Я на тебя поишачил…
Лицо Гурама так резко изменилось, что Виктор замолчал.
— Чего в небо орешь? Чужим знать не надо наш разговор. Не психуй, приди в себя…
— Я уже пришел и понял, что ты негодяй. — Виктор повернулся, чтобы уйти.
— Скажи, пожалуйста, ты даже умеешь хамить. Очень современный человек. Только запомни, я таких слов не прощаю. Ты… Ты еще будешь извиняться! — Гурам ногой пододвинул сумки и, взяв их, зашагал по улице.
Виктор остановил его.
— Как же ты живешь на свете? От тебя зло и своим и чужим!
Гурам, уверенный в своей правоте, сказал:
— Сначала разберись с собой, а потом меня касайся. Давай двигай, парень!
— Хотел ведь по душам поговорить. Чего бежишь как вор?
— Пошел ты знаешь куда? — взорвался Гурам и, словно поняв что-то, проговорил: — Выходит, вор, я? А ты разве лучше? Ты от меня деньги принял, значит, со мной сравнялся, — сказал словно давно решенное.
— Я никогда не сравняюсь с тобой! — сдавленно выкрикнул Виктор. — Вещи возить ты меня просил…
— Просил, не заставлял же… Ты таскал, я перепродавал. Куда теперь пятишься? Так что сравнялся! — Гурам недобро усмехнулся. — И даже обошел. Да, я фирму толкаю втридорога, но тем, кто на зарплату не живет. И осуждать меня за это нечего. Ты ничего тяжелее ложки в руках не держал, а чужие деньги берешь запросто. Даже у матери. И тратишь как свои. Тебя и сытость проверила на прочность. Ты лихо скачешь по жизни. Скажу честно, я так не начинал. Так кто же из нас хуже?
Виктор не ответил. Слова Гурама прозвучали обличительно и словно окатили его холодной водой. Он понял, что его грехи крупнее, чем предполагал.
— Я думал, ты ребенок тихий. О благородстве бренчал. А получилось глупо. Совесть на деньги сменял. А так любил о ней поговорить! Чего вздрагиваешь? Интересно мне очень, как дальше жить станешь. В милицию исповедоваться пойдешь? Только от этого лучше не станешь. И чище тоже. Ты теперь человек в жизни — ноль. За пару сотен разменялся. Знай, если про меня лишнее слово скажешь — тебя не пожалею. Мы посылками повязаны. — И пригрозил: — В полный рост по делу пойдешь.
— Что из этого вытекает?
— Соучастие в спекуляции вытекает. Со-у-час-ти-е, — с откровенной усмешкой медленно повторил Гурам. — Запомни это слово.
— Запомню, — ответил Виктор. — А ты, оказывается, порядочная дрянь…
— Чего ж об этом раньше молчал? Когда деньги брал?
Щеки Виктора горели. Он подошел к Гураму и сунул в его карман деньги.
Гурам усмехнулся.
— То, что вернул, еще ничего не значит. Знай — расчет будет потом.
— Грозишь?
— Зачем грозить? Ты вкус дармовых денег попробовал, он дальше потянет. Давай вали отсюда, — захлебываясь от злобы, почти выкрикнул Гурам. Повернувшись, зашагал прочь.
Он был доволен. Последнее слово за ним осталось. Не дал посмеяться над собой. Самому над собой смеяться можно, другому — нельзя. Разница большая. Свой смех забудется скоро. Чужой — точит годами. Гурам понял, что с Виктором расстался навсегда. Может, и увидит при случае, но для него он уже существовать больше не будет, точно так же, как людям, шедшим мимо, были безразличны его невеселые раздумья. И родилась обида на то, что ему не было так хорошо и спокойно, как этим людям, а им не было так плохо, как ему сейчас. Но ничего, не у него одного так по-дурацки сложилась жизнь. И это утешило. Зачем ворошить прошлое, если оно делает жизнь дерганой. Сдуть бы накопившуюся тоску и сомнения, как пух с одуванчика. И зажить! Не ссорясь с самим собой из-за нахлынувших сомнений…
Было около часа дня, когда Виктор вышел из метро «Щербаковская». Проспект Мира жил обычной, давно заведенной жизнью. Предупредительно тренькали звонками трамваи. Во всю ширь просторных мостовых с глухим шорохом, разбрызгивая тяжелую снежную жижу, мчались автомашины. За домами-новостройками были слышны ребячьи голоса.
Ртутный столбик на фасаде большого серого здания показывал минус пять. Виктор постоял в раздумье у перил пешеходного ограждения и зашагал по проспекту. Он еще не остыл от ссоры с Гурамом. В душе сжатой пружиной жила обида. И все же сейчас он чувствовал, как вязкая тревога постепенно покидала его.
Проспект малолюден. Лишь на троллейбусных остановках да у магазинов небольшие молчаливые толпы.
Виктор, купив мороженое, постоял у зеркальной витрины универмага. Потом, свернув в небольшой переулок, шагнул в будку телефона-автомата, притулившуюся за табачным киоском. Покрутив тугой диск, позвонил Тамаре. Трубку долго не снимали. Наконец деловито-строгий голос ответил, что Тамары в номере нет.
…Виктор поймал себя на мысли, что ехать в гостиницу расхотелось. Он вернулся в универмаг. Теплый упругий воздух приятно дунул в лицо. Он прошелся по этажам. Надолго задержался у высокой стойки-вешалки с женским пальто. Ему понравилось синее, на бежевой из искусственного меха подкладке. «Вот такое и хотела мама», — вспомнил он и посмотрел на ценник.
