Николай Почивалин - Выстрел на окраине
Впрочем, видеть все это могли только шофер и старательно борющийся с дремотой Чугаев: он так и не успел отдохнуть. Позади, в машине, было темно; за спиной майора часто и аппетитно позевывал Меженцев. «Прогулял», — думал Антон.
Антон сидел в самом углу и старался не шевелиться. Устроившийся в ногах Пик положил ему на колени теплую голову и, казалось, спал; изредка, при толчках, его холодный нос касался руки Антона. Но Пик, конечно, не спал: на поворотах, когда машину заносило, он, удерживая равновесие, привставал. Антон коленями чувствовал его сильное, напружинившееся тело.
Напротив сидели старшины Семенчук и Филатов. Оба курили — поочередно разгораясь, малиновые огоньки освещали их спокойные, сосредоточенные лица. Ехали молча, хотя никто разговаривать не запрещал.
Город остался позади, пахнуло свежестью. Машина шла дубовой рощей — теми самыми Дубками, в которых до сих пор безнаказанно бесчинствовал Алексей Лазкин. Потом роща кончилась, в машине сразу посветлело: навстречу бежали поля, залитые синим, неживым светом. В низинах клубился лиловый туман, и сейчас, в редкие по безмолвию минуты, в природе это было единственным движением.
За спиной Чугаева раздался сочный зевок.
— Прогулял, лейтенант?
— Прогулял, товарищ майор! — чистосердечно признался Меженцев.
— Неплохой из тебя оперативник получается, один только недостаток — не женат... Скоро приедем?
Меженцев наклонился, посмотрел через синее стекло.
— Сейчас будем спускаться в низину, там и Зеленый Лог.
В машине словно ветерок прошел: все задвигались, поправляя ремни и кобуры. Антон, как всегда волнуясь перед операцией, погладил Пика и снова порадовался: треугольные уши собаки стояли торчком, настороженно: чуткая овчарка мгновенно уловила перемену в настроении людей.
С выключенным мотором машина бесшумно скатилась под гору, проскочила первые дома и остановилась.
Вел группу лейтенант Меженцев. Головки сапог, теряя блеск, покрывались росой, темнели. Село еще спало, только у одного плетня, отвернувшись, сосредоточенно стоял бессонный дед в нижнем белье. Увидев посторонних, дед стыдливо поддернул кальсоны, мелкой рысцой затрусил в избу. Словно посмеявшись над ним, во дворе коротко и звонко кукарекнул петух.
Меженцев свернул в проулок. Здесь, обрезанные узкой полосой дороги, начинались сады, сбегающие вниз, к речке. Минута — и по короткому кивку Чугаева, разомкнувшись, группа исчезла в густой влажной зелени.
Антон шел посредине, держа на длинном поводке Пика. Овчарка бежала спокойно, озабоченная, кажется, только тем, чтобы в уши не попала роса, — каждый раз, ныряя меж мокрых кустов смородины, Пик плотно прижимал уши, встряхивая головой. Слева, бесшумно раздвигая гибкие ветви, шел Чугаев, по еле колеблющимся кустам наблюдавший за движением группы.
Антон перешагнул через трухлявые жерди, остатки былого забора, шевельнул поводком.
— Ищи!
Сад здесь был запущен еще больше, чем вначале: яблони, вишни, разросшаяся смородина — все это смешалось, переплелось. Сплошные заросли! Пробираться стало труднее, но шаг пришлось ускорить: Пик втянул ноздрями воздух, забеспокоился, натянул поводок. Справа мелькнуло немолодое напряженное лицо старшины Филатова. Одной рукой он раздвигал ветви, вторую держал на кобуре. «Тоже волнуется», — отметил про себя Антон.
Пик резко рванулся. Антон прибавил поводок и побежал. Под ногами гулко, как выстрел, треснул сухой сук.
Впереди, за несколько метров от Антона, кто-то с шумом вскочил. Впечатление было такое, словно из кустов взлетела огромная тяжелая птица.
— Стой! — загремел голос Чугаева. — Стой!
Еще секунду назад полный безмолвия сад ожил, наполнился голосами, топотом ног. Не обращая внимания на хлещущие по лицу ветви, Антон догнал Пика, отстегнул поводок.
— Пик, фасс!
Огромным скачком Пик перемахнул куст смородины, исчез в зеленой чаще.
С минуту в саду только хлопали ветви да гудели шаги бегущих людей. Затем кто-то громко и отчаянно взвизгнул.
Антон, а за ним Чугаев выскочили на поляну и остановились.
Под яблоней, испуганно косясь на собаку, смирно, точно связанный, лежал здоровый босоногий парень с разодранной штаниной. Пик сидел рядом. Черная блестящая шерсть на его спине дыбилась. Антон взял Пика за ошейник, успокаивая, погладил теплую собачью голову с торчащими треугольниками ушей. Позади, часто дыша, встали Меженцев и старшины.
— Так оно! — удовлетворенно констатировал Чугаев. — Ну, вставай, Алексей Лазкин.
— Я не Лазкин, — тяжело поднимаясь с земли, буркнул парень. Его вывороченные наружу мясистые «заячьи» губы покривились в нагловатой и трусливой усмешке.
— Кто же ты тогда, скажи нам?
Парень покопался в кармане штанов и, покосившись на заворчавшего Пика, протянул потрепанный паспорт. Чугаев мельком посмотрел паспорт.
— Саженов? — Майор внимательно оглядел высокого, здорового парня, с запутавшимся в волосах куриным пухом и помятым с похмелья лицом. — По росту ты, пожалуй, Двухсаженов, а по фамилии — нет. Липа, грубая работа!
— Как знаете, — пожал плечами парень.
— Оружие есть?
— Какое оружие? Спал я, никого не трогал...
— Выбросил, значит? Финка ведь у тебя есть.
— Никакой финки нет! За что берете?
— Сам знаешь — за Дубки. — Чугаев оглянулся на Петрова. — Антон Семенович, пошли собачку поискать.
Антон отпустил Пика, коротко приказал:
— Аппорт![2]
Пик убежал. Лазкин, не скрывая любопытства, искоса следил за мелькающей в кустах овчаркой. Потом собака исчезла — напряженное ожидание на лице Лазкина спало, он, морщась, переступил с ноги на ногу.
— Пошто кусать даете?
— А ты не бегай, — невозмутимо ответил Чугаев. — Зачем бежал?
В кустах раздался шорох. Пик вынырнул из смородины и выпустил из зубов, у ног Антона, длинный самодельный нож.
— Видишь, Лазкин, — упрекнул Чугаев, — а ты говорил — нет.
— Не Лазкин я, — упрямо повторил тот.
— Не Лазкин, так не Лазкин, — сговорчиво согласился Чугаев. — Идем поглядим на твое логово. Идем, идем, — теперь уж слушайся!
В кустах смородины Лазкин действительно устроил себе настоящее логово. На расстеленном полушубке лежала смятая подушка в ситцевой красной наволочке, чуть поодаль — сапоги. Под кустом валялась пустая поллитровка.
— Удобно, товарищ майор, — в холодочке! — сказал Меженцев.
Лейтенант поднял подушку — под ней оказались дамские часы и несколько смятых десятирублевок.
— И часы и деньги, конечно, твои? — с насмешливой уверенностью спросил Чугаев.
Лазкин понял насмешку, передернул плечами.
— Чего там — веди. Все одно убегу!
— Ну и дурак! — горячо вырвалось у Меженцева.
Чугаев хотел одернуть лейтенанта — оскорблять задержанного не разрешается, но вместо этого поддакнул:
— Правильно, что дурак! Не надоело тебе как волку жить? Прятаться, людей бояться? А ведь ты еще молодой. Отбудь честно наказание и живи, как все люди, — солнцу вот радуйся! Семью заведи!
Лазкин угрюмо молчал.
— Пошли к Архиповой, потом в сельский Совет, — посуровел Чугаев. — Проведем опознание.
— Тетку не трогайте, — глухо сказал Лазкин. — Неволил я ее...
— Честных людей не трогаем! — отрезал Чугаев. — Не тебе о них беспокоиться!
В селе скрипели калитки, мычали коровы — начинался обычный день, полный знакомых и радостных звуков пробуждающейся жизни. Лазкин шел посредине, косил по сторонам тоскливыми глазами.
...Зеленый «ГАЗ-69» погудел и въехал в распахнувшиеся ворота. Антон выпрыгнул из машины, отвел Пика в питомник. Когда он вернулся, у машины стоял полковник, окруженный офицерами, и что-то оживленно рассказывал.
— Вот он! — шагнул навстречу полковник, увидев Петрова. — Поздравляю, лейтенант!
— Спасибо, товарищ полковник, — смутился Антон. — Пик хорошо работал!
Глаза полковника заголубели.
— Да я не о Пике, лейтенант. С дочкой вас поздравляю! Утром сегодня...
Но Антон уже не слышал. Он выскочил в ворота, перебежал в недозволенном месте улицу, едва не сбив с ног постового милиционера.
— Гражданин, — начал было милиционер и, пораженный, умолк: нарушителем правил уличного движения оказался... офицер милиции!
— Прости, друг! — крикнул на бегу Антон. — Дочь родилась!
Обескураженное лицо постового прояснилось, он лихо вскинул руку к козырьку.
ТИХИЙ УЧАСТОК
Корреспондент оказался на редкость любопытным. Интересовало его буквально все: какая у него, у Лобова, зарплата, сколько за год было происшествий, кто выдает санкцию на обыск, как кормят задержанных в КПЗ[3]. И это — не говоря о главном: худому длинноносому человеку, поверх очков разглядывавшему Лобова цепкими зелеными глазами, нужно было порекомендовать лучшего участкового уполномоченного, о котором он собирался написать для своей газеты очерк.
