Андрей Воронин - Отражение удара
— Какая пьянка? — вскинулся Стась. — Ты мне наливал?
— Экспертиза? — с холодной улыбкой предложил Шинка рев.
Стась увял.
— Бери лопату, калека, — сказал он Мишане.
— А? — не понял тот.
— X., на! — рявкнул Стась. — Лопату, говорю, бери, раствор откапывай, кирпич подавай, баран ты долбанный… Работать надо! Зря ты так, Митрич, закончил он, повернувшись к Шинкареву.
Сергей Дмитриевич резко повернулся на каблуках и широко зашагал прочь, сильно отмахивая рукой. Другая рука судорожно шарила по карманам — он опять забыл, что давным-давно бросил курить.
Вернувшись в цех, он обнаружил, что забыл еще кое о чем: сегодня в цеху выдавали зарплату, и первые ласточки уже возбужденно переминались возле закрытого окошка табельной, выходившего на лестничную площадку. Лестница вела на второй этаж, к раздевалкам и душевым, и это было удобно: по дороге на работу рабочие опускали пропуска в прорезанную в окошке щель, а на обратном пути табельщица Вера возвращала их владельцам, В дни получки вместе с пропуском работяга получал свои кровные, и тогда во всех окрестных гастрономах случался аншлаг, переходивший в народное гуляние.
Сергей Дмитриевич внезапно понял, что сегодня он впервые за много лет с удовольствием примет участие в этом гуляний, и нетерпеливо постучал в дверь табельной.
— На часы погляди! — раздраженно отозвалась из-за двери табельщица.
Сергей Дмитриевич поморщился; и эта туда же!
«Посмотри на часы…» Посмотрела бы ты на мои часы, сучка… Нет у меня часов!
— Верунчик, это я, Шинкарев. Открой, золотце.
— Какие вы все ласковые, когда получкой пахнет, — проворчала Вера, впуская Сергея Дмитриевича в тесную каморку, где круглый год стоял неприятный запах — у табельщицы было собственное понятие о личной гигиене, и Сергей Дмитриевич, попадая сюда, старался дышать через раз.
Сунув ком разноцветных бумажек в карман брюк, он вышел из табельной и, спустившись на первый этаж, в комнату мастеров, повесил каску в шкафчик и сменил халат на кожанку. Куртка почти высохла и только у пояса неприятно холодила ладонь. Шинкарев рывком задернул «молнию» до самого верха, нахлобучил на голову шляпу и двинулся к выходу, но тут на столе зазвонил телефон.
Чисто автоматически он снял трубку и, услышав голос начальника цеха, проклял все на свете: черт его дернул схватить эту трубку!
— Шинкарев? — спросил начальник. — Вот так удача! Как говорится, на ловца и зверь бежит. Зайди-ка ко мне, поговорить надо.
— Иду, — покорно сказал Сергей Дмитриевич и, положив трубку, впервые за много лет длинно и витиевато выматерился.
Разговор у начальника был вполне деловой: со следующей недели нужно было начинать капитальный ремонт столовой третьего механического. Работы предстояло невпроворот, и множество деталей требовало предварительного уточнения и согласования, но Сергей Дмитриевич никак не мог избавиться от мысли, что начальник затеял эту тягомотину в самом конце рабочего дня специально. Издевается, скотина, подумал Шинкарев, слушая начальника. Власть свою показывает. Дня ему, видите ли, не хватает, горит он на работе… мать его за ногу и об колено, как говорит Саша.
Разговор затянулся почти на час, и, когда Сергей Дмитриевич миновал проходную, пересменка уже закончилась. Внутри у него, казалось, все спеклось и потрескалось, как в пустыне, и он, мысленно показав кукиш всему свету и в первую очередь жене, зашагал напрямик к ближайшему гастроному.
В вино-водочном, как водится, стояла длинная, весело-возбужденная очередь, почти сплошь из мужчин.
Сергей Дмитриевич пристроился в хвост, с трудом преодолевая нетерпение и изо всех сил стараясь не вспоминать о визите милицейского майора. Сделать это оказалось непросто: переодетый в штатское мент никак не шел у него из головы, так же, как и страшная смерть Жанны Токаревой. Сергей Дмитриевич слегка кривил душой, утверждая, что совсем не помнит вчерашний вечер. Он отлично запомнил веселый хмель, бродивший по всему телу и попеременно ударявший то в ноги, то в голову, и то, как он раз за разом приглашал танцевать симпатичную скрипачку Жанну. У нее была чудесная, очень волнующая улыбка и мягкие теплые бока под скользкой тканью блузки. Они были упругие и нежные, и не только они — грудь у скрипачки тоже была выше всяческих похвал, и перебравший Сергей Дмитриевич, помнится, весь вечер мучился вопросом, какова она на ощупь.
Ему помнилось еще кое-что, и, как ни старался Сергей Дмитриевич отвлечься, воспоминание назойливо жужжало в голове, как осенняя муха. Ссора на вечеринке все-таки имела место… точнее, не ссора, а мелкий инцидент, которыми во все времена изобиловали подобные мероприятия. На него можно было бы смело закрыть глаза, не имей это самого прямого отношения к скрипачке Жанне и к нему, Сергею Дмитриевичу Шинкареву, лично.
Вся беда была в том, что он-таки выпил лишнего, и как это часто бывает с подвыпившими людьми, зациклился на одном-единственном предмете. Этим предметом как раз, и оказалась грудь Жанны Токаревой — молодая, выпуклая, задорно вздернутая. Весь вечер, танцуя с девушкой, Сергей Дмитриевич ощущал мимолетные прикосновения волнующих выпуклостей сквозь тонкую ткань рубашки и в конце концов взвинтился до такой степени, что совершенно потерял контроль. У него и в мыслях не было затащить девушку в постель — какая, к черту, может быть постель, когда вокруг полно народа, а жена не спускает с тебя внимательных глаз! — но он буквально сходил с ума, представляя, как положит ладонь на упругую округлость и легонько сожмет, лаская, отыскивая большим пальцем твердый сосок… В результате он так и поступил. Финал был плачевный, но все-таки не такой, каким мог бы быть, по крайней мере, по физиономии он не схлопотал, но ему недвусмысленно дали понять, что такое поведение для хозяина, мягко говоря, неуместно. Он даже протрезвел на какое-то время — короткие, но вполне достаточное для того, чтобы обрадоваться отсутствию свидетелей. Дело происходило на кухне, где они каким-то не вполне понятным образом оказались наедине. В следующее мгновение в кухню вошла Алла Петровна и, хвала аллаху, застала их стоящими в разных углах и мирно беседующими на отвлеченные темы…
Вспомнив о жене, Сергей Дмитриевич задумался как вышло, что ему она сказала одно, а следователю — совсем другое? Я что же было на самом деле две версии полностью противоречили друг другу; по одной Жанна Токарева беседовала с ним о музыке, в то время как Алла Петровна мирно спала в своей постели, по другой же она помогала жене Сергея Дмитриевича мыть посуду, а мирно спал Сергей Дмитриевич… мирно ли?
Вот этот вопрос и занимал его в первую очередь. То, что жена солгала следователю, можно было объяснить вполне убедительно: муж и жена — одна сатана, и нечего устраивать в доме следственный изолятор. Но в свете того, что произошло потом, провал в памяти выглядел довольно зловеще. Тут, на счастье, подошла очередь, и Сергей Дмитриевич не успел додумать мысль до конца. Он попросил у продавщицы бутылку дешевого вина, пачку сигарет и коробок спичек. Расплачиваясь, он почувствовал, что его тянут за рукав, и пережил кратковременное; но очень острое ощущение падения с огромной высоты, вообразив, что это вернулся майор Гранкин с ордером на арест. Нехотя обернувшись, он с облегчением обнаружил рядом не майора, а всего-навсего Стася Яремского, который совал ему в руку скомканную купюру.
— Митрич, возьми пузырек на мою долю, — попросил каменщик. — Выручай, трубы горят.
— Еще одну. — сказал Сергей Дмитриевич продавщице, и та, сделав недовольное лицо, со стуком, брякнула на прилавок еще одну бутылку бормотухи.
У Стася в кармане оказался складной нож, и Сергей Дмитриевич запоздало спохватился: по неопытности он и не подумал о том, как будет срезать полиэтиленовую пробку. Стась вообще оказался человеком запасливым: помимо ножа, в его хозяйстве обнаружился плавленый сырок и лежалое, сильно побитое плодовой мушкой яблоко. Они расположились на скамейке в сквере и откупорили бутылки — сразу обе, чтобы потом не возиться. Стась покромсал сырок толстыми ломтями и разрезал яблоко на четыре части. Сергей Дмитриевич внес свою лепту тем, что расстелил на скамейке носовой платок и выложил на эту импровизированную скатерть свежевскрытую пачку «Мальборо». Увидев сигареты, Стась уважительно подвигал тонкими рыжими бровями и сказал:
— О! Цивильные… Ты же, кажись, не куришь, Митрич?
— Теперь курю, — коротко ответил Шинкарев и закурил.
Первая затяжка прошла как по маслу, словно и не было десяти лет воздержания, только немного закружилась голова. Прислушиваясь к ощущениям, Сергей Дмитриевич вспомнил вычитанное где-то утверждение, что алкоголики, наркоманы и курильщики никогда не излечиваются от своих пагубных пристрастий: они вынуждены постоянно держать себя в руках, все время помня при этом, какой кайф они ловили когда-то. По собственному опыту он знал, что это чистая правда, и теперь, затягиваясь непозволительно дорогой при его доходах сигаретой, испытывал такое же облегчение, какое, наверное, ощущал Сизиф, когда его чертов булыжник, в очередной раз вырвавшись из рук, подскакивая, катился к подножию горы.
