Марина Серова - Черная принцесса
– Марина, я вас очень прошу не носить в себе то, что вас так терзает. Я уже обещала вам, что не наврежу неповинному человеку. А если вы будете молчать, то просто продлите и усилите свои сомнения...
Марина с какой-то тоской посмотрела на свою рюмку, потом залпом допила то, что в ней осталось, и решительно заговорила:
– В тот вечер я вернулась из бара и хотела поговорить с Алешей. Мне не терпелось с ним помириться, я вообще надолго не могу ссориться, особенно с любимым братом. И я прошла к его комнате и постучала. Но Алеша мне не открыл. Тогда я вошла к нему... Его постель была пуста! – выпалила Марина и во все глаза посмотрела на меня. – Понимаете, его не было дома! А он всем сказал, что спал у себя в комнате, и мама так считает! Я, конечно, не хочу сказать, что это он убил папу, это было бы просто невероятно, невозможно, но почему тогда он соврал? Где он был? Если у Анжелики, то почему не сказал об этом прямо хотя бы нам? И ведь милиции, когда нас допрашивали, он заявил, что спал дома. Я не знаю, может быть, это и ерунда все, но у меня от этих тайн уже нервы сдают, я спать не могу! И поделиться мне не с кем было, я даже маме боялась говорить, потому что она и так в последнее время как больная!
Марина не выдержала и расплакалась. Я постаралась ее успокоить:
– Это очень хорошо, Марина, что вы мне все рассказали. Я обязательно выясню, почему Алексей сказал неправду и где он был в тот вечер. А себя не вините ни в чем, вы все сделали правильно.
– Вы так считаете? – с надеждой подняла Марина на меня заплаканные голубые глаза.
– Ну конечно, – улыбнулась я.
В это время с верхнего этажа квартиры донеслись громкие голоса. Марина тут же встрепенулась, поспешно вытерла глаза, встала с кресла и убрала бутылку обратно в бар. Дверь в коридор была открыта, и я видела, как с лестницы спускается Валентина Михайловна, а следом за ней торопливо идет высокий худой мужчина, лица которого разглядеть пока было невозможно. Вид у Валентины Михайловны был усталый и расстроенный, она на ходу отмахивалась от мужчины, а он пытался взять ее за руку и что-то бубнил просящим тоном.
Валентина Михайловна бросила взгляд на гостиную, заметила меня и поспешила навстречу. Мужчина продолжал топтаться в коридоре, переминаясь с ноги на ногу и не решаясь пройти вслед за Милентьевой.
– Татьяна, добрый день, – слегка дрожащим голосом поприветствовала меня Валентина Михайловна. – Вы ко мне?
– Татьяна, я пойду к себе, до свидания, – попрощалась Марина, выходя из комнаты и одаривая мнущегося на пороге мужчину презрительным взглядом.
Валентина Михайловна и сама ощущала неловкость положения, но не знала, что ей делать, и в растерянности переводила взгляд со своего бывшего мужа на меня.
– Валь, а Валь, – заныл тем временем тот. – Ну что ты, в самом деле?
– Ах, Анатолий, я прошу тебя, уходи! – в сердцах повернулась к нему Валентина Михайловна. – Видишь, ко мне человек пришел по делу!
– Валюша, ну я же тоже по делу, – проговорил мужчина и вошел-таки в гостиную.
Теперь я смогла рассмотреть его как следует. Вглядевшись в правильные черты лица мужчины, я сделала вывод, что когда-то он, наверное, сводил с ума женщин. Но теперь под глазами появились мешки, характерные для людей, злоупотребляющих алкоголем, и общая одутловатость, к тому же неряшливый вид и желтые зубы ясно давали понять, что те времена, когда он мог называться красавцем, давно прошли.
На вид ему было лет сорок пять, длинные, как у попа, черные волосы с сединой падали на плечи. Одет он был в поношенный темно-серый костюм, брюки которого были мятыми и немилосердно заляпанными весенней грязью.
– Валюша, давай договорим, да я уйду, – бормотал мужчина, не поднимая глаз.
Затем он все-таки посмотрел на бывшую жену, перевел взгляд на меня и сразу как-то подтянулся. Он постарался придать своему лицу уверенное выражение, всякая виноватость слетела с него, и в облике его проскользнуло что-то от бывшего ловеласа.
– Толя, я прошу тебя! – Валентина Михайловна умоляюще посмотрела на Анатолия.
Мне надоело это препирательство, и я, поднявшись с кресла, поспешила ей на выручку.
– Добрый день, – обратилась я к Анатолию. – Меня зовут Татьяна, а вы, я так понимаю, бывший муж Валентины Михайловны?
– Да, – с некой манерностью произнес Закруткин, откидывая со лба длинную поседевшую прядь. – Анатолий Михайлович Закруткин, художник...
– Очень приятно. Я давно хотела с вами побеседовать, если вы не против. Дело в том, что я расследую убийство Виталия Алексеевича...
– Кошмарная история! – вздохнул Закруткин, без разрешения усаживаясь в кресло и вальяжно закидывая ногу на ногу. – Просто жуть! Криминал в наше время достигает гигантских размеров! Это глобальная проблема, вы не находите?
– Возможно, но меня сейчас интересует не глобальность данной проблемы, а конкретный случай – убийство Виталия Милентьева. И я с вами хотела бы поговорить как раз по этому поводу.
– Я пойду сварю кофе, – с облегчением произнесла Валентина Михайловна, которую, видимо, до смерти утомило общение с бывшим благоверным, и выскользнула из гостиной.
– Я с удовольствием уделю вам время, – томным голосом продолжал Закруткин, – но, честно говоря, не знаю, чем тут можно помочь. Увы, криминалистика – не мое поприще. Вот если бы вы захотели побеседовать со мной об искусстве, в частности о живописи, скульптуре, – тогда, смею вас уверить, вы бы узнали много интересного. Как вы относитесь к творчеству представителей флорентийской школы?
– Боюсь, что индифферентно, – отрезала я, поскольку меня начало раздражать словоблудие этого спивающегося бездельника и пустозвона.
Да, наверное, Анатолий Михайлович был когда-то интеллигентным или псевдоинтеллигентным человеком, обладал знаниями, знал, чем привлечь женщин, но в результате долголетнего паразитического образа жизни и пьянства утратил все это. И, по всей видимости, безвозвратно.
– Анатолий Михайлович, – начала я, – расскажите мне, какие у вас были отношения с покойным?
– Отношения? – Закруткин вскинул брови и оттопырил нижнюю губу. – Да практически никаких. Этот человек не относился к числу цивилизованных и интеллигентных, уж простите мне подобный нелицеприятный выпад в его адрес – я констатирую факты. Он был расчетливый сухарь. Моего присутствия здесь он не хотел терпеть, хотя я отец двоих детей Валентины. Мы с вами понимаем, насколько это глупо и несправедливо. Я страдал от этого, мне дороги мои дети, но – увы! – Анатолий вздохнул и картинно развел руками. – Что я мог сделать? Я не смею вмешиваться в отношения мужчины и женщины, которая мне больше не принадлежит. Я целиком оставляю на совести Валентины и Виталия их поступок, в результате которого дети росли без родного отца. Жизнь так жестока, приходится принимать ее циничные законы. Разрешите, я закурю? – Он потянулся к моей пачке «Мальборо», лежавшей на столике.
– Да, конечно, – усмехнулась я. – А вот Валентина Михайловна говорит, что вы не очень-то интересовались детьми. Более того, оставили ее одну с ними и ничем не помогали. А когда Виталий Алексеевич захотел их усыновить, вы легко от них отказались. А потом стали приходить и просить денег.
– Господи, женщина всегда старается очернить мужчину, с которым не нашла взаимопонимания, – театрально вздохнул Закруткин. – Конечно, что еще Валентина может сказать обо мне? Она не понимала меня, она человек абсолютно не творческий, даже ограниченный. Ей непонятны были искания и порывы не знающей покоя души... Я долгое время потратил на то, чтобы найти себя, свое истинное призвание – и не только профессиональное. Мне просто нужно было время, вот и все. Но она не захотела ждать, не захотела понять. Променяла жизнь со мной на материальные ценности. Но... Я давно все ей простил. Я же говорю, пусть это останется на ее совести.
– То есть вы хотите сказать, что Виталий Алексеевич относился к вам неприязненно? – уточнила я.
– Что поделаешь, таков склад характера экономически ориентированного человека. Он не видел дальше своих цифр и статей доходов и расходов.
– А вы, я так понимаю, нуждались в средствах? – задала я еще один вопрос.
– Увы, представители творческой интеллигенции не очень-то ценятся в наше жестокое время, где все гонятся только за наживой. Да и вообще люди, подобные мне, во все времена испытывали нужду и непонимание, – резюмировал Закруткин. – А почему вы столь рьяно интересуетесь моей скромной персоной?
– Потому что, как я уже сказала, я расследую убийство Виталия Алексеевича, и меня интересуют люди, которым была выгодна его смерть, – спокойно сказала я.
– И вы думаете, что она была выгодна мне? – развел руками Анатолий Михайлович. – Помилуйте, но мне совершенно незачем было его убивать. Я как раз ничего не выигрываю от его смерти, и это естественно. Глупо было бы мне рассчитывать на какую-то часть наследства, – со вздохом заключил неудавшийся художник.
