Ли Ванс - Расплата
— Пошляк, — засмеялась она. — Не воображай, будто я не вижу тебя насквозь. Это ведь фантазия о сексе с двумя девушками, верно? И я, и пирог — все одновременно! А потом, постепенно, в постели с тобой останется только пирог, и вы будете слушать, как я оставляю долгие слезливые послания на твоем автоответчике. Ну уж нет, не выйдет.
— Прекрасно, — заявил я, прикидываясь обиженным. — Подождем, пока тебе захочется сделать что-нибудь непристойное. Увидишь, что я скажу.
— Да я и глазом не успею моргнуть, как ты согласишься. Все мужики свиньи.
— Это правда. Расскажи мне одну из своих непристойных фантазий, и тогда мне, возможно, не придется останавливаться, чтобы попить кофе.
— Ха, — презрительно фыркнула Дженна. — Ты же не сможешь сдержаться. Ты же весь возбудишься, и мне придется провести следующие три часа, шлепая тебя по рукам, которые ты будешь тянуть к моему крепкому белому телу. — Она перекатилась на бок лицом ко мне и высунула одну ногу из-под одеяла. Я уже возбудился. — Хотя знаешь, что я тебе скажу? — неожиданно серьезно спросила Дженна. — Я поиграю с тобой в «правду или вызов».
— Я выбираю вызов. Ты хочешь, чтобы я сейчас снял с себя всю одежду?
— Не так быстро, — заявила она, назидательно подняв палец. — Я еще не закончила. Кроме того, ты отвечаешь первым, причем я выбираю правду.
— Согласен, но только при условии, что ты отвечаешь на вызов. И предупреждаю: очень может быть, что я выберу секс в машине.
— Согласна, — кивнула она. Я убрал одну руку с руля, и мы с серьезным видом обменялись рукопожатием; прикосновение Дженны взволновало меня.
— Так какой вопрос? — беспечно спросил я, уверенный, что переиграл ее.
— Я хочу, чтобы ты рассказал мне свою фантазию.
— Она может оказаться весьма красочной. — Я был смущен и приятно возбужден. — Какую из них тебе рассказать: о принцессе Лее Органе из «Звездных войн» или о сестрах-близняшках из рекламы жвачки?
— Скукотища. — Дженна сразу же отвергла мое предложение. — Я хочу услышать твою настоящую фантазию. Где ты видишь себя через пятнадцать, или двадцать, или пятьдесят лет, и чего ты к этому моменту достигнешь или сделаешь из того, что считаешь важным.
Я снова покосился на Дженну, но не смог прочитать выражение ее лица. Когда я объяснял ей, почему я хмурюсь, я лгал. На самом деле я размышлял о том, почему она согласилась поехать со мной. Последние восемь недель были тяжелой борьбой за введение меня в ее жизнь. Дженна проводила одну-две ночи в неделю в моей комнате, но никогда ничего не оставляла в ней, и я никак не мог понять, о чем думает эта девушка. В те ночи, когда ее не было рядом со мной, я лежал без сна до предрассветного часа, мучая себя мыслью о том, что Дженна могла просто исчезнуть. Ее вопрос затронул знакомую струну: Дженна всегда подчеркивала, насколько мы разные. Она была права, но я не понимал, почему это так важно. И я испугался, что за ее вопросом о моих планах на будущее стоит желание напомнить самой себе, почему она все время уходила от меня.
— Что заставляет тебя считать, будто у меня есть конкретные фантазии о моем будущем? — поинтересовался я, надеясь разговорить ее.
— Извини, — мягко возразила она. — Никаких объяснений с моей стороны. По правилам, ты должен стараться как можно лучше ответить на мой вопрос. Если у тебя нет фантазий о будущем, то это и есть ответ.
Я выключил магнитофон, и рев двигателя грузовика, едущего на восток, только подчеркнул внезапность наступившей тишины. И на поверхность всплыло воспоминание — то, которое я при обычных обстоятельствах заставил бы вернуться на место. Но я так сильно хотел быть с Дженной, как еще ничего в своей жизни не хотел.
— Возможно, это не совсем то, чего ты ожидаешь, — нервно начал я. — Это родом из детства, то, о чем я думал еще до того, как пошел в старшие классы.
Она не ответила. Я подождал пару секунд, а затем неуверенно начал рассказывать.
— Я уже говорил тебе, что моя мама погибла в автокатастрофе, когда мне было пятнадцать. Но я не сказал, что она была алкоголичкой. Папа часто ездил в командировки, но когда он был дома, они всегда ссорились. Иногда, после особенно бурной ссоры, мама запиралась в их спальне на ключ и плакала, а папа заходил ко мне в комнату и говорил, чтобы я погрузил его телескоп в машину. Он увлекался астрономией. Мы ехали на холм — минут двадцать от нашего дома — где было потемнее, устанавливали телескоп и смотрели на звезды. Иногда мы оставались там почти до рассвета. Дело в том, что мне нравилось быть там с отцом, но я никогда не мог получить от этого настоящего удовольствия. Я всегда чувствовал, что своим отъездом предаю маму.
Внезапно воспоминания прорвали плотину, и я снова очень ярко ощутил все: запах папиных сигарет, стрекотание сверчков и тошнотворное ощущение пустоты где-то в желудке.
— Но это было еще не самое худшее, — продолжил я, слыша, как задрожал мой голос. — Хуже всего было то, что я никогда не хотел возвращаться домой. Я просто хотел остаться на холме с папой, где так темно и тихо и не нужно иметь дело с моей шумной, пьяной, ужасной матерью. И из-за этого я кошмарно себя чувствовал. Из-за того, что не люблю ее.
Я вытер лицо ладонью и пару раз глубоко вздохнул.
— Поэтому я начал фантазировать, когда мы ездили туда. Я представлял себе, как я приеду на этот самый холм, уже взрослым, вместе со своим собственным маленьким сыном. И мы будем вместе смотреть на звезды — точно так же, как я смотрел на них со своим отцом, но теперь это будет лучше, потому что в конце концов мы оба очень захотим вернуться домой. Мы захотим вернуться домой, потому что там нас будет ждать его мать, и она не будет пьяной, и мы оба любим ее, и она любит нас. Вот и все. — Я не решался взглянуть на Дженну. — Вот такая фантазия была у меня о будущем.
Дженна ничего не отвечала. Дрожащей рукой я снова включил магнитофон, сделав звук потише.
— Не знаю, почему именно она пришла мне сейчас на ум, — продолжил я, делая вид, что смеюсь. — И знаешь, я вовсе не хочу сказать, что там, на холме, со мной должен быть непременно сын, а не дочь, или что моя жена не должна быть там вместе с нами…
— Заткнись, — перебила меня Дженна. — Просто… заткнись.
Я посмотрел на нее и увидел, что она натянула одеяло на голову, как плащ. Я включил верхний свет и заметил слезы на ее щеках.
— Что случилось?
— Выключи свет.
— Скажи мне, что случилось, — попросил я, поворачивая выключатель.
— У тебя нет права на вопрос, — заявила она глухим голосом из темноты. — Помнишь? Ты выбрал вызов. Мы собираемся заниматься этим чертовым сексом в машине или нет?
— Я вызываю тебя на объяснение: почему ты плачешь? — Я настаивал, потому что был уверен, что каким-то образом все испортил.
— Так нечестно.
— Нечестно? — Я начинал сердиться. — Мы едем в машине среди ночи, дурачимся по-всякому, ты предлагаешь поиграть в какую-то детскую игру, а потом ни с того ни с сего — бабах! — ты задаешь мне очень серьезный вопрос, я рассказываю тебе то, что еще никому не рассказывал, а ты начинаешь плакать, и я не знаю, какого черта здесь происходит, а ты не хочешь мне объяснить. Ты ничего не хочешь мне объяснить. Я не знаю, почему ты спишь со мной, или почему ты едешь ко мне домой, или что ты думаешь о нас с тобой. Вот это действительно нечестно.
Она громко всхлипнула.
— Я старался как мог, Дженна. — Я отчаянно пытался понять ее. — Ты должна сказать мне, как у меня все получилось.
— Давай лучше вызов, — разбитым голосом попросила она.
— Я вызываю тебя на объяснение: почему ты плачешь?
Минуту Дженна собиралась с силами, а затем вытерла глаза краем одеяла. Я приготовился выслушать ее ответ.
— Я сплю с тобой, потому что ты умный, и добрый, и веселый, — тихо сказала она. — И я решила поехать к тебе домой, потому что ты все время говоришь о своем отце, и я поняла, как много он для тебя значит, и я чувствую себя виноватой, потому что не была добрее к тебе. Но ты сидишь на экспрессе, который мчит прямо к деловым кругам Америки, и дому в пригороде, и Клубу Львов,[11] и тридцати шести лункам на поле для гольфа каждые выходные в загородном клубе, практически закрытом для черных, — а это все не то, чего я хочу. Ты собираешься стать главой «IBM» или какой-то другой фашистской организации и провести оставшуюся жизнь на совещаниях, стать важной шишкой — и этого я тоже не хочу. Поэтому, если бы все это время ты не был со мной так чертовски мил и так настойчив, я бы давным-давно закончила наши отношения, ведь все, что касается тебя, слишком очевидно, и предначертано, и совершенно однозначно, а я этого чертовски боюсь.
Я почувствовал себя опустошенным.
— Так почему ты плачешь? — снова спросил я через несколько минут.
— Потому что я запуталась, — ответила Дженна. — А когда ты мне вот только что рассказал свою фантазию о семейной жизни, о том, что ты чувствовал, когда был маленьким, и как у тебя разрывалось сердце, мне стало еще хуже. Потому что именно этого я и хочу. Глубоко-глубоко внутри, под всеми планами, которые я строю насчет своей жизни, я хочу именно такую семью и такую любовь — больше всего на свете. Вот почему я плачу.
