Вячеслав Белоусов - Прокурор Никола
– У вас все? – спросил Кравцов Ковшова.
Тот кивнул.
– Присаживайтесь.
– Ну, что скажете? – окинул всех сидящих за столом Кравцов. – Загадочные, я бы сказал, события у вас разворачиваются! Прямо сказки про Али-бабу и сорок разбойников!
– Проводились раскопки у нас в кремле, помню, – продолжал Игорушкин. – Несколько лет назад. Останки грузинских царей переносили. Я тогда особенно не вникал. Марков, писатель наш, еще книжку написал. Листал я ее. Интересно. Но он не упоминал о подземелье. Тем более о тайниках… подземных ходах… кладах. А эти? Черные кладоискатели? Это еще, извиняюсь, что за хрен с редькой? Видел я, Борис Васильевич, всякое, но такое?!..
– У нас, в столице, в свое время под кремлем тоже лазали, – успокоил его Кравцов. – Тоже искали. Читали, наверное, про клады белых эмигрантов? Библиотеку Ивана Грозного до сих пор ищут. Сумасшедших и фанатиков хватает. У вас, Николай Петрович, чувствую, конкретная криминальная банда. Здесь не обошлось без организованной операции. Люди серьезные рыскают под землей старого города. Ищут большие деньги, вероятно, древние драгоценности. Подземелью и его тайникам следует уделить серьезное внимание.
Игорушкин помрачнел, забарабанил пальцами по столу, задумался.
– А не оказать ли мне вам помощь, Николай Петрович? – улыбнулся ему Кравцов. – Вызову сюда своих орлов. Пока я здесь косточки грею, они в два счета разберутся.
– Это чего же? – Игорушкин не знал, радоваться ему или горевать, взглянул растерянно на Колосухина, Ковшова, Шаламова. – Не доверяете, Борис Васильевич?
– Почему сразу – доверяю – не доверяю? Помочь хочу.
– Справимся сами, Виктор Антонович? – поднял на ноги Колосухина прокурор области.
– Справимся, конечно, но помощь не помешает… – Колосухину давил шею воротник, опять пришлось гримасничать, опять крутить шеей, беда с этими новыми рубашками!
– Вот! – не дал заместителю договорить Игорушкин и метнул взор на Ковшова с Шаламовым.
– А вы?
– Нет сомнений!
– Конечно!
– Так что спасибо за помощь, Борис Васильевич! – приподнялся и поклонился прокурору республики Игорушкин. – Аппарат мой не нуждается в опеке.
– Ты уже и обиделся, – рассмеялся Кравцов.
– С экспертизой бы помогли? – вырвалось у Ковшова, – спелеологов тоже бы…
Но Игорушкин грозно зыркнул, и Ковшов вовремя спохватился.
– О подземельях кремлевских немного ведомо и мне, – вдруг подал голос архиепископ Иларион, когда тишина воцарилась над столом. – Если позволите, поделюсь мнением. Чую, сии знания способствовать будут установлению истины.
– Будем только благодарны, владыка, – кивнул Кравцов старцу. – Николай Петрович, а не угостишь-ка ты нас еще чайком?
Страх и слезы
Вторые сутки, не переставая, сильные боли в ногах и пояснице не давали сомкнуть глаз. Мучаясь, Лавр, привыкший за долгую жизнь ко всякому, перепробовал все средства: пошли в ход испытанные примочки, припарки, мази и настойки внутрь. Ничего не помогало.
Скрутило так, что старец и стонать не мог. Лежал в углу, близ перекосившейся печурки, древней, как он сам, обшарпанной, со следами былой белизны на впавших боках. Бабка Илария пробовала закрыть его от людских глаз шторкой полотняной, уже и веревочку наладила, натянула на гвоздях и уже намеревалась задернуть, но дед смекнул ее уловки. В последний момент поднял глаза из-под лохматых бровей, затряс гневно бородой и заорал еще сохранившимся хриплым, но грозным когда-то басом:
– Не замай, старая! На миру хочу быть! Мисюрь должен прийтить!
И добавил, переведя дух:
– Подохну, так на глазах!
– Сгинул твой Мисюрь, – злилась бабка Илария, отбегала от шторки, пугаясь Лавра. – Был бы где, давно прибежал. Я всех соседей оповестила. Опять, видать, в подземельях промышлят. Доползается. Доищет. Придавит, как жену его, Марийку!
– Уймись, злыдня! Чего несешь?
– Непутевые вы все! Ты сам руку там оставил! Марию подземелье скалечило до смерти! Мальчишки пропадают там день и ночь. Их сгубите!
– Бес попутал старую! – крестился Лавр.
– Чего ищете-то? Полоумные!
– Уймись, говорю, – без сил уронил старец голову на лежанку.
– Златку Донат таскает туда ж! Не дозволю, чтоб последняя радость моя…
В доме пусто. На улице жаром убивает. Дверь Илария остерегается лишний раз открывать. Занавеску привесила, какую-никакую, а спасает: от мух злющих, воздуха горячего – старику и так дышать нечем от заразы какой. На Златку, дочку ненаглядную, хоть и приемную (самой-то когда рожать было, да и врачи упреждали – помрешь!), с утра покрикивала, если та зазевается у дверей, но Златке не терпится, не сидится, да и надоело слушать шум и гам стариков, унесли ее молодые ножки невесть куда.
Лавр, когда в хорошем расположении духа и полном здравии, любил рассказывать Златке и мальчишкам, Донату с Игнашкой, многое о житье-бытье своем. И что было с ним, и что видел, слышал. Если Златка особенно подластится к деду, такие истории, о такой древности вспоминал! Илария только всплескивала руками, выскакивала из своего угла и вновь убегала, крестясь. Свят! Свят! Свят! Откуда у полоумного память?! Ведь не выдумывал Лавр, не лукавил, не врал. И она сама кое-что вспоминала вместе с ним. И на ее глазах сии промелькнули события и напасти, благодетели и злодеи.
Иларии самой девяносто с лишним. А сколько тогда Лавру? Он сам не помнит, как ни допытывалась Илария, или балует с ней дед? Она не знает, однако наполовину дед ее старше. Начнет рассказывать такое! Илария только глаза таращит. Оказывается, видел Лавр еще епископа Павла[11]! Владыку епархии областной! Царских времен! И не только видел, а будто руку тому лобызал! Мать его тыкала взашей в ноги владыке. А епископ тот не кто иной, как спаситель города от страшной заразы – черной холеры!
Епископ Павел совершил благодарственный молебен о полном прекращении эпидемии в губернии. На площади, в кремле, принародно.
Вот тогда, выходит, мать и ткнула Лаврушку к Преосвященному ладошки целовать. На всю жизнь врезалось то в память детине!
Послушает Илария Лавра, так ничего хорошего и не запомнилось тому, хотя с малых лет и всю жизнь при церкви находился! Все страхи да слезы! Илария сама от слез не сдержалась, когда слушала с Донатом да Златкой грустную историю о последних днях жизни великого мученика, другого владыки – Митрофана[12]. Об этом и она сама уже слыхала. От других. А Лавр, оказывается, прямым свидетелем был, даже участником. В камере арестантской с архиепископом Митрофаном мытарствовал. Вместе с другими священниками, безвинно обвиненными в заговоре белогвардейском против чекистов. Босым владыку Митрофана вывели во двор на распыл. Как Иисус Христос на суде неправедном, так и владыка Митрофан перекрестил грешников и воскликнул: «Не знаете, что творите, поэтому не виню вас!»
Солдаты простые в него стрелять отказались. Но главный их начальник, смердящий инородец, в злодейском безумии сам расстрелял безвинного.
Лавр тогда чудом уцелел, служкой при церкви был, сочли его чекисты за одурманенного церковниками пролетария, и отделался он тюрьмой…
Вспомнила Илария все эти рассказы Лавра, сама прослезилась, высунулась из своего угла – что-то умолк дед? То стонал, жаловался на спину, бурчал, ее гонял и ругал Златку, а тут смолк. Заснул вроде? Не утерпела, поднялась сама. Слава Богу, легка еще на ноги, поспешила к Лавру. Возраст не тот у старца, чтобы так просто молчать. Хорошо, если заснул, лихоманка отпустила, две ночи не спал, мучился. И ей спокою не давал. А если заснул навеки?..
Вплотную подобралась к старцу. Тот не двигался. Нагнулась над ним, к самому лицу. Ни звука! И дыхания нет! Аж к носу сунулась. Жив ли?
И отпрянула!
Открыл Лавр глазища страшные, губы надул шарами, зубы желтые большие оскалил, да как заорет на нее:
– Жив я, старая! Рано хоронишь!
И дико захохотал. Боль-то, видать, отпустила.
Непутевый! Одно слово, баловник старый! Как есть, лучше не сказать: седина в бороду, а бес в ребро! Не исправит Лавра Господь! Умирать будет, отмочит чего-нибудь, со стыда сгоришь…
А и есть с кого пример брать! Лавр-то, хотя и не учился всю жизнь, уважали священники, держали в память о деде, в послушниках. Даже одно время в старосты попадал, но больше сторожем ходил, когда в подземелье зачастил. И всех последних архиереев наперечет знал. Бывали всякие. Насмотрелся. Конечно, ничего не скажешь, величавы владыки, но некоторые и чудили. Или себе на уме. Прикидывались. Власть-то их особо не миловала. Соперников в них все видела. В любви народной. Ревновала по-своему. Вот и выкручивались некоторые владыки, придумывали.
Илария перекрестилась, вспомнила владыку Сергия. Барином того еще за глаза звали. Этого она и сама, без Лавра, запомнила на всю жизнь. Муж тогда в хоре пел церковном, голос у него еще тот! И сам важен, статен, бородой черняв! А она в храме прибирала, но свел их уже вместе Господь. У Златки тогда Галинка, грешница-мать, умерла от запоя, Илария и удочерила белокурую сиротку.
