Тонино Бенаквиста - Три красных квадрата на черном фоне
— Это… это интересно, — говорит он.
Линнель обращается ко мне с ядовитым комментарием:
— Ну, тут просто. Он говорит, что все это — чушь собачья.
Мне очень нравится его стиль — стиль художника без иллюзий, которому наплевать на внешние приличия и на этот выпендреж, сопровождающий все, что возводится в догму. Наплевать на все, кроме того, чем он занимается у себя, когда он один. Его «мазни». Это — святое, о котором он не говорит. Я знаю такие моменты, когда чувствуешь себя автором, исполнителем и единственным зрителем того, что создаешь.
— А что, если нам вдеть еще по одной? — совершенно серьезно спрашивает он.
— Пошли! — отвечаю я, не сразу понимая, что делаю.
Где он только нахватался этих словечек? Я будто слышу Рене. А может, Линнель — сын какого-нибудь пролетария, и начинал он свою артистическую деятельность с видов заброшенных пустырей и натюрмортов с ломаными мопедами, написанных антикоррозийной краской? Не знаю, в чем тут дело — в шампанском или в этом парне с его остротами, — но чувствую я себя гораздо лучше, чем когда пришел.
Вдели.
— А что, на этом твоем маршале и правда висит госзаказ? Может, это секрет…
— Смеешься? Секрет!.. Да об этом трубят уже во всех газетах! Настенная роспись на фасаде одного министерства, мать ее. И это не на нем висит госзаказ, а на мне.
Я присвистываю.
— На тебе? Ну тогда это год Линнеля! Бобур плюс госзаказ! Это настоящая слава! И деньги!
— Еще бы, тридцать квадратных метров… честно говоря, не знаю, что им туда зафигачить… Они собираются открываться в девяностом.
— Ты уже начал?
— И нет, и да… Есть у меня идейка… Это будет называться «Килукру», такой восьмидесятиметровый болт, торчащий из фасада, в розово-фиолетовой гамме. Только вот поймет ли меня министр?
В первый момент я подумал, что он это серьезно. Да уж, этот тронутый наверняка попортил крови Деларжу. Кажется, я начинаю понимать, что тут происходит. Бедный маршан связался с художником, а тот, достигнув зенита славы, начал выкобениваться. Если цены на его картины размером метр на два уже зашкаливают, то сколько может стоить целая фреска?
— Пойду раздобуду еще чего-нибудь… Подождешь меня?
Я киваю. И тут же глохну от резкого «Здравствуйте», раздавшегося в левом ухе.
Кост.
— Я немного опоздала, на входе были трудности, куда-то задевала приглашение… Как поживаете? Я и не знала, что вы ходите на вернисажи в Бобур. Вы знаете Линнеля? То есть, я хотела сказать… Вы его знаете лично?
А ее должно интриговать, эту Кост, что бывший монтажник из ее галереи поддает на пару с героем Бобура.
— Я и по имени-то его не знал, пока здесь не оказался. А вам нравятся его картины? — спрашиваю я, прежде чем она успела задать этот же вопрос мне.
— Да, очень. Я слежу за его творчеством уже несколько лет и…
Я пьян, нельзя не признать очевидное. А потому нетерпелив. Я дожидаюсь конца ее фразы, чтобы начать новую тему. Тетя Кост — ходячая энциклопедия, и мне нельзя упустить такой случай.
— Вы знаете Хуана Альфонсо?
Она хмурится, удивляясь такому резкому переходу.
— М-м-м… Ну да, немного, но у меня мало данных… Это кубист, о нем заговорили совсем недавно, а раньше никто ничего не слышал. В Друо было продано сто пятьдесят его работ, это все, что я знаю. А вы интересуетесь кубизмом?
— Нет.
— Когда вы вернетесь к нам на работу?
— Мне надо еще уладить пару дел, а там — посмотрим.
— Вы знаете, что случилось в хранилище?
— Да, я был у комиссара Дельмаса.
Возвращается Линнель с бутылкой, пожимает руку Кост. Они быстро обмениваются несколькими любезностями, после чего она уходит в зал, пояснив, что еще не видела выставку.
— Видал бабу? — говорит Линнель. — Одна из по-настоящему искренних личностей, кстати, редкий случай в этой компании. Ей не надо было ждать, пока я попаду сюда, чтобы полюбить мои работы.
Я рад, что он так говорит. Я всегда подозревал, что моя бывшая шефиня по-настоящему любит свое дело.
— Ладно, хватит валять дурака, время теряем, разливай! — говорит он, протягивая мне бокал и бутылку.
— Я не… Лучше ты…
Чтобы прояснить ситуацию, я вынимаю из кармана рукав и показываю ему обрубок. Этот жест незаметно становится моим последним доводом.
— Удобно, наверно? Можно быть накоротке с окружающими…
— ?..
Деларж хватает своего протеже за плечо.
— Ален, ты мне нужен, надо сделать пару снимков. Вы нас извините, — обращается он ко мне с улыбкой, по сравнению с которой Иудин поцелуй выглядел бы невинной лаской.
— Мне некогда, Эдгар, ты же видишь, я разговариваю с другом. А мой друг — просвещенный любитель искусства! Истинный любитель!
Деларж кусает губы.
— Прекрати, Ален… пре-кра-ти… Ты слишком далеко заходишь…
— Займись своими гостями, у тебя это всегда получалось лучше, чем у меня…
— Твой… друг прекрасно обойдется без тебя пару минут. И это избавит его от необходимости задавать лишние вопросы.
Мой замутненный рассудок расценил эту фразу как явно лишнюю. Мне показалось, что залы опустели, — я и не заметил, как быстро прошло время. Я закрыл глаза, под веками побежали темные бесформенные облака. Медленно-медленно я поднял руку, и, описав сложную кривую, мой кулак закончил ее на физиономии Деларжа. Это должно было случиться. Я схватил его за воротник и ударил головой в лицо — раз, второй, третий, расплющивая ему нос, он взвыл от боли, но мой крик покрыл его вой, а затем, работая коленями и ногами, я освободился наконец от так давно копившейся во мне ярости. Он упал — не я, а он, так-то лучше, — я уже нацелил носок своего ботинка ему в голову — последний удар, завершающий штрих…
Не успел — в этот самый момент два типа оттащили меня от него, и я взвыл от неутоленной жажды мести. Тот, что был ближе, получил ногой по голени, скрючился от боли, но тут второй навалился на меня, повалил на пол, мой обрубок соскользнул, и я со всего маху ткнулся мордой в ковровое покрытие. Удар кулаком в затылок расквасил ее еще больше. Меня схватили за волосы и подняли на ноги.
Кто-то заговорил о полиции.
Я увидел, как Линнель в углу наливает себе очередной стаканчик.
Деларж, все еще валяясь на полу, прокричал какой-то приказ.
Выкинуть меня вон.
Двое охранников, те, что стояли на входе, заломили мне руки за спину и, протащив по всему залу, выбросили на улицу Ренар. Напоследок один из них за волосы повернул к себе мою голову.
Я увидел широкую полосу ночного неба, а потом ребро ладони врезалось мне в физиономию.
* * *Мне пришлось ждать довольно долго, не знаю, минут двадцать, наверное, пока какой-то героический таксист не решился наконец остановиться перед оборванцем в галстуке, с побитой башкой, сидящим прямо на тротуаре в ожидании, когда у него перестанет течь из носа. Прежде чем открыть дверцу, он протянул мне коробку бумажных носовых платков.
— Едем в аптеку?
— Не стоит.
— Тогда куда?
Я уже подумал об этом, пока трезвел, лежа на вентиляционных решетках станции «Рамбюто».
В футляре от проездной карточки я нашел адрес единственного из моих знакомых, кто умеет делать перевязки. Нос у меня здорово болит, и я предам его только в руки настоящего врача. В такой час остается лишь надеяться, что он не женат.
— Улица Фонтен-о-Руа.
— Поехали.
Я выбрасываю за окно красный липкий шарик, который уже ничего не впитывает и вытягиваю из коробки новую горсть платков.
— За сиденья не беспокойтесь — я осторожно.
— Да я и не беспокоюсь. Вот если бы это была блевотина, тогда да. Тогда бы я вас не взял. Блевотину не выношу.
За всю поездку он так и не поинтересовался, почему у меня из носа капает, а просто высадил у дома номер тридцать два. Я оценил его молчание.
Бриансон. Четвертый этаж, слева. На лестнице пахнет мочой, свет не включается. Из-за его двери слышится тихая музыка, кажется, гобой. Я звоню.
— Антуан?..
Мой окровавленный пластрон избавляет меня от объяснений, я вхожу.
— Что же это?.. Садитесь.
Я смотрю поверх него, он усаживает меня, кружит немного по комнате, потом приносит все, что нужно для чистки моей физиономии.
От прикосновения ватным тампоном нос загорается огнем.
— Сломан? — спрашиваю я.
— Если бы он был сломан, вы бы знали.
— Крепкий, однако, учитывая, сколько ему досталось в этом году..
— Вы что, подрались?
— Да, и это пошло мне на пользу. Вы были правы, доктор. Немного силы воли, и неполноценность можно преодолеть. Я двоих уложил как нечего делать. Как если бы я был с двумя руками. А ведь когда я был с двумя руками, я никого не укладывал.
— Вам это кажется странным?
С четверть часа мы молча ждали, пока мой нос закупорится. Потом он снял с меня пиджак и рубашку и переодел в чистый хлопчатобумажный джемпер. Я покорно переносил все, только от выпивки отказался.
