Алина Егорова - Ведьмино яблоко раздора
– Я Алкмена, – произнесла она и присела перед ним на корточки так, что угольки ее блестящих глаз оказались на одном уровне с глазами графа.
– Чудное имя. Никогда такого не слышал.
– Алкмена – значит луна. Меня так назвали потому, что я родилась в полнолуние, когда луна была огромной и совсем низко висела над землей. Луна дает мне силу, и я ею пользуюсь, потому как должна оправдывать свое имя. В нашем роду все женщины оправдывали свои имена. Бабушка моя, София, была очень мудрой, всегда знала, как поступить, к ней люди за советом приходили. Матушка, Адрастея, была храброй. Она отца моего спасла от дикого зверя, а сама погибла. Отец, правда, прожил недолго, от ран скончался.
– Глубоко соболезную, – посочувствовал Елисей.
– Это было давно, мне тогда тринадцать годков едва исполнилось. С тех пор я живу одна.
– А сейчас тебе сколько? – прямо спросил граф. Его, конечно, учили, что подобные вопросы дамам задавать непристойно, но Алкмену он дамой не считал. Она для него лесная ведьма – существо низкого сословия.
– Граф, где ваши изысканные манеры? – рассмеялась девушка.
Черт возьми! Она еще манерам учить вздумала! – рассердился про себя Елисей. А может, ей уже триста лет, вот и не хочет говорить?! Одно слово – ведьма!
Молодой граф был слаб до женщин и не раз предавался любовным утехам с крепостными. Когда тетушка Елисея впервые застала его с горничной, ее едва не хватил удар.
– Срам! Стыд! Безумие! Благородных кровей граф позволил окрутить себя крепостной девке! – разорялась тетушка. – Слава Богу, сестра моя не дожила до этого позора!
Горничную, молоденькую девушку, которую Елисей заманил в опочивальню, где их и застала барыня, отправили работать в коровник. Разгневанная тетушка хотела высечь бесстыдницу до смерти, но за нее вступился граф Петр Васильевич. Он правильно оценил ситуацию и понял, что девица скорее всего не виновата. Старый граф и сам был охоч до женских прелестей; сразу разглядел в своем еще юном сыне наклонности ловеласа.
Петр Васильевич подозвал Елисея и серьезно ему сказал: хочешь миловаться с девками – милуйся, но обвенчаешься с ровней.
– Ты мне уже, поди, невесту нашел? – игриво спросил юноша. В девятнадцать лет он о женитьбе и не помышлял. Елисей знал, что когда-нибудь это случится и под венец идти придется, но это будет еще так не скоро…
– Нашел. У графа Ветлугина дочь подрастает. Вот на ней и женишься.
Елисей повеселел – Анастасия Ветлугина была еще совсем ребенком, так что времени, пока она повзрослеет, было предостаточно.
Холостяцкая вольница пролетела незаметно. На Пасху его впервые официально представили невесте. Елисей сразу не признал в тучной высоченной девице Анастасию – златокудрую девчушку в розовом детском платьице, которую он видел много лет назад. Невеста улыбнулась во весь рот, и ее и без того небольшие глазки утонули в складках пухлых щек.
Елисей сидел за праздничным столом, устремив взгляд в скатерть. Еда казалась безвкусной, праздник испорченным. Повар три дня готовил всякие кушанья, так что стол ломился, но Елисею кусок в горло не лез. Соблюдая этикет, он обмолвился парой слов с Анастасией и понял, что она вдобавок еще и глупа.
– Оно и к лучшему, – доверительно сообщил женатый кузен. – Я бы лучше на дуре женился, а то моя супружница все подмечает, ни в чем ее не проведешь.
Свадьбу решили сыграть осенью, через неделю после Покрова. Невеста была согласна – ей ладный молодой граф очень нравился. А Елисею ничего другого не оставалось, кроме как смириться со своей безрадостной участью, поскольку ослушаться отца было невозможно. «Это наказание за все мои грехи, не иначе», – думал он, вспоминая, сколько девок испортил.
Перед свадьбой оставалась одна радость и последний глоток свободы, как называл ее Елисей, – охота на кабана. И вот, лежа в избе лесной ведьмы вместо того, чтобы слушать перезвон венчальных колоколов, Смолин думал о том, что судьба решила преподнести ему напоследок подарок.
– Ты прекраснее солнца, Алкмена. Я в жизни не видел такой красоты, – заговорил он жаркие слова. Говорить он их привык, так что получалось складно. Песнь соловья и та была не так сладка по сравнению с речами графа. – Ты любовь моя, ты жизнь и судьба моя на веки вечные.
Глаза Елисея выражали искренность, но если бы Алкмена заглянула в них глубже, то разглядела бы там бушующую страсть и более ничего. Он сам верил в то, что говорил, и эта вера придавала его словам убедительность. Смолин думал, что никогда еще так сильно не любил. Прежде он не знал, что такое любовь – вереница девок не в счет, – а теперь любовь перед ним – хрупкая, как статуэтка, с блестящей оливковой кожей.
Сердце Алкмены дрогнуло. На нее еще никто никогда не смотрел таким откровенным взглядом и никогда не говорил таких красивых слов: «лесная фея», «нимфа», «царевна». Она жила отшельницей, ибо бабушка ее предупреждала – люди делают добро, но и зла они творят немало. Сейчас время такое – кругом полно плохого люда и от него надо держаться в стороне.
Когда Алкмена наткнулась у лимана на раненого графа, она усомнилась: стоит ли его тащить к себе в дом? Перевязала ему рану и поняла, что этого мало. Рана глубокая, так что без ухода больному не обойтись. Пока графа найдут в лесу, он и скончаться может. Тащить его было тяжело, хоть и не слишком далеко. Перевалила его на еловые лапы и поволокла к дому. Это была его слепая удача, что он не увяз в топях. Только зная тропу, можно было так близко подойти к избушке Алкмены. Она стояла на утесе, надежно прикрытая с тыла лесом. С моря избушки было не видно – уж очень высоким был утес, а изба низкой да завешенной кронами деревьев. Сколько их семья жила на этом утесе, а люди ни разу к ним не наведались.
Алкмена хорошо разглядела Елисея, когда он лежал без памяти. Широкие брови домиком, высокий благородный лоб, острый ястребиный нос, который ничуть не портил выразительное лицо, фигура коренастая, плечи широкие, руки сильные с нежными, как у барышни, пальцами – граф был хорош собой. Таким она себе представляла храброго рыцаря, когда в детстве слушала сказки бабушки. Она часто думала о нем, мечтала, что однажды они повстречаются и будут жить, как в сказке, долго и счастливо.
Алкмена знала, речам верить нельзя, а только чувствам. Так ее учила мудрая бабушка. Ее разум говорил «нет», сердце кричало «да», и девушка не успела опомниться, как оказалась в объятиях Елисея.
– Ты мое счастье, – мурлыкал он, целуя ее коралловые губы. Его нежные руки ласкали юное тело Алкмены. Она кошкой изгибалась и обхватывала его плечи. Их тела словно были частями одного целого.
Море качало волны, благословляло их шепотом прибоя; в зеленых глазах графа плескалась полная луна. Утром в узкое окошко золотым лучом заглядывало ленивое осеннее солнце. Нежась и подрагивая от утреннего холодка, Алкмена прижималась к широкой спине Елисея и сразу же согревалась.
Елисей совсем уже поправился. Травы, которыми лечила его Алкмена, оказались чудодейственными – вряд ли доктор сумел бы выгнать его хворь быстрее.
– Мне надо идти, – сказал он однажды.
– Уже?
– Да. И в этом твоя вина. Где ты так врачевать научилась?
– Бабушка научила. Вместе ходили корешки лечебные собирать, а когда она скончалась, я по ее книге учиться стала. Вот по этой, – девушка взяла с лавки тяжелую на деревянной основе книгу с цельнокожаным тисненым переплетом и металлическими застежками.
Елисей полистал страницы, исписанные витиеватыми буквами. От них повеяло сыростью, будто из могилы. В дурном предчувствии граф захлопнул книгу и положил на лавку.
– Что это за язык?
– Греческий. Я гречанка.
Елисей слышал, что раньше в этих местах жили греки, они и сейчас здесь живут, но их осталось очень мало, и те находятся на полулегальном положении. Вот и Алкмена, если не врет, гречанка, а не лесная ведьма. Тогда понятно, почему она живет сычихой.
– Раньше земли, на которых стоит твое поместье и два соседних, лес, пастбища, виноградники, – все принадлежало моим предкам, семье Кафадар. А теперь у меня есть лишь эта деревянная изба.
– Я родился в поместье, и отец мой в нем родился. Эта земля принадлежит Смолиным, ее сама императрица Екатерина моему деду за доблестную службу дала.
– Прежде на этой земле жили греки.
– Хорошо, пусть греки, – миролюбиво согласился Елисей. – Но теперь поместье принадлежит нам, Смолиным. Пора мне, – сухо добавил он и вышел на улицу, снаряжать коня. Старый мерин Теодор сам пришел к избе Алкмены, своим звериным чутьем нашел хозяина.
Промозглый ветер трепал волосы, Алкмена, кутаясь в пальто, вышла из дома.
– Я провожу тебя, иначе в топях увязнешь.
Девушка пошла вперед и повела за собой Теодора. Елисей поражался, как его норовистый конь слушается Алкмену.
– Я к тебе вернусь. Обязательно вернусь, – пообещал он, когда они вышли из леса.
Елисей поцеловал на прощание Алкмену, но уже не страстно, а как-то вскользь, и не в губы, а в лоб.
