Ганс Шнайдер - Ночь без алиби
Час спустя вернулся проводник с собакой. Ласково поглаживая овчарку, он попросил старшего лейтенанта выйти для переговоров. Через несколько минут Вюнше вбежал в комнату, накинул пальто и велел Хартману дожидаться. Я вскочил и бросился за Вюнше, но он, улыбаясь, оттеснил меня в сени, похлопал по плечу и в шутливом тоне приказал Уле получше за мной присматривать.
Медленно потянулись минуты. Мы продолжали обсуждать вторжение неизвестного, но только лишь, чтобы убить время. В мыслях мы следовали за Вюнше. Наконец все умолкли и только ждали, ждали…
В четверть первого ночи старший лейтенант вернулся. Составили и подписали протоколы опроса, тщательно упаковали вещественные улики. Чего-либо нового мы не узнали, хотя Вюнше, наверно, все-таки обнаружил что-то важное. Перед тем как сесть в машину, он пристально поглядел на меня.
- Возможно, вам повезло - и по праву, - сказал он задумчиво. - Прокурор Гартвиг обрадуется. Спокойной ночи.
Мы с Улой стояли у ворот и смотрели вслед красным огонькам, пока машина не свернула на автостраду и скрылась в лесу. Деревня уже спала. Ночь. Рождество. В Улиной комнате было тепло и уютно. Гудел чайник на плите. Только сейчас я заметил в углу маленькую наряженную елку. Ула накрывала на стол.
- Зажги свечи, - шепнула она мне в самое ухо.
Кончик фитиля у свечек поначалу загорался неохотно, огонь въедался в воск, вытапливая крохотную лунку, постепенно красный язычок набухал, становился толще, длиннее, приседал, словно в танце, и опять выпрямлялся.
Мы ели, пили и рассказывали друг другу. Разговор протекал нелегко, мы то запинались в нерешительности, то умолкали, задумавшись. Ула осторожно расспрашивала меня о пережитом. Она говорила в несвойственном ей тоне, но я ее понимал: ей хотелось узнать все, что я перенес, и в то же время ее одолевали мучительные сомнения. Я старался задавать вопросы столь же мягко и тактично, и так вот мы прощупывали друг друга, узнавая, изменились ли мы за последние полгода и насколько. Когда свечи одна за другой догорели, я притянул к себе Улу и поцеловал. Я дрожал от ожидания. Мой поцелуй не был бурным, он робко вопрошал: что ответят ее губы? Сначала они не возражали и были податливы, потом замерли и опять сомкнулись. Былого жара не чувствовалось. Неужели все прошло? Нет, время от времени она целовала меня горячее, чем когда-то. Я сам был виноват: боялся отказа и вел себя чересчур осторожно, а это утомляло ее.
Мы легли. Мои руки беспрепятственно блуждали по ее телу, и мне уже показалось, что все по-прежнему, однако я ошибался. Все было иначе, не так, когда она страстно, желала моей ласки. Наконец я решил, что Ула слегка сопротивляется; ибо выжидание и какая-то податливость означали у нее сопротивление.
Ее глаза просили о прощении. Она плакала. Нет. я не ошибся: она любила меня, жертвовала своей репутацией. Однако между нами все еще стояла неизвестность: действительно ли я невиновен в смерти ее отца? Ула верила мне. Но много ли значит невиновность, еще не доказанная? Неопределенность всегда порождает сомнения, этому нельзя помешать. И, обнимая Улу, я гораздо яснее понял, чем при первой встрече на кладбище, что покой наступит тогда лишь, когда найдут и осудят настоящего убийцу, а моя невиновность будет доказана.
V
Между небом и бескрайним белым ковром, сотканным из сверкающих снежинок, уже сиял новый день, когда я прощался с Улой в сенях.
- Если тебе дома не дадут житья, приходи ко мне, - сказала она тихо и чуть стесняясь, будто еще не была уверена, имеет ли право так говорить.
Я понял, почему она после этих слов упрямо сжала губы - она бросала вызов деревне, которая меня осудила и не собиралась оправдывать «за недостатком улик».
Под ногами скрипел снег. Ясный морозный воздух пощипывал лицо. Я вздохнул полной грудью, настроение было радостное, но через минуту оно пропало, едва я вспомнил об отце и брате, их недоверии, о твердой решимости отца прогнать меня из дому.
На противоположной стороне улицы виднелся небольшой помост для молочных бидонов, полузанесенный снегом. Молодая женщина подвезла санки с полными бидонами и, отдышавшись, стала перегружать их сильными руками с санок на помост. Услышав стук захлопнувшейся за мной двери, женщина обернулась и хотела было поздороваться, но, узнав меня, умолкла на полуслове. Это была Бербель Хандрик, красивая крепкая девушка, с которой я вместе ходил в школу и когда-то обменялся первым робким поцелуем… От изумления она открыла рот. В ее больших темных глазах застыл вопрос, быстро перешедший в уверенность: Ула Мадер спала с убийцей своего отца!
Бербель проворно водрузила на помост последний бидон и, прежде чем я успел с ней поздороваться, кинулась прочь. Второпях она споткнулась о санки, подхватилась и побежала дальше, к своему дому. С треском захлопнулись ворота, и я не сомневался, что она заперла их на засов. Комедия, да и только. Но мне было впору плакать, а не смеяться. Ведь не пройдет и нескольких минут, как весть об Улином «позоре» полетит по деревне. Деревенские сплетни растопчут Улу морально, если мне не удастся опередить их и доказать свою невиновность. А если и удастся, все равно скажут: «Но когда он у нее ночевал, она еще не могла этого знать!» На чужой роток не накинешь платок.
У следующего помоста я встретил Фрица и нашего соседа Фридриха Гимпеля. Они беседовали, покуривая, и с интересом разглядывали струи табачного дыма, таявшие в утреннем воздухе. Мое громкое «здравствуйте» прозвучало для них неожиданно. Гимпель, коренастый мужичок почти пенсионного возраста, вздрогнул и машинально опустил полный бидон себе на ногу. Было наверняка больно, но Гимпель даже не поморщился. Он не сводил с меня глаз, пока не заговорил Фриц.
- Иди сюда, Вальтер! Фридрих думает, что я разыграл его насчет твоего освобождения. Теперь он может поприветствовать тебя лично.
Гимпель в замешательстве спрятал руки за спину. Я остановился и посмотрел на него в упор. Его поведение меня поначалу оскорбило. На языке уже вертелись злые слова. Выскажись я, он бы долго помнил о них. Но я промолчал и так взглянул на него, что он отвел глаза в сторону. А потом меня просто взяло любопытство, как поведет себя дальше этот тип. Фриц зло сощурился на него. Было видно, что он рассердился больше, чем я. Гимпель пробормотал что-то нечленораздельное и, мотнув головой, буркнул:
- Это надо же, - и нерешительно протянул мне руку. - Это надо же, - повторил он и почесал за ухом.
Не дождавшись от нас ни слова, он еще немного потоптался и ушел. Фриц сплюнул и с яростью пнул сапогом бидон, оставленный Гимпелем.
- Вот болван, - процедил он, - еще раздумывает, подать ли моему брату руку. А дня не проходит, чтобы он не клянчил у меня то тележку, то соломорезку, то еще чего-нибудь. Ладно, в другой раз я ему припомню.
Такие слова было приятно слышать, но в то же время мне казалось странным, что говорит их тот, кто сомневался в моей невиновности. В этом было что-то бесхитростное. Что ж, у брата были свои понятия о семейной сплоченности.
Я нарочно одной рукой подхватил гимпелевский бидон и поставил на помост. Фриц неодобрительно покосился.
- Брось его лучше в канаву, - проворчал он и потянул меня за руку. - Отлеживался в Улиной заводи? - спросил он, когда мы отошли.
Прозвучало это без всякой обиды или язвительного намека. Вчера утром я думал, что у нас с ним крупного столкновения из-за Улы не произойдет, так как она будет избегать меня. Потом у меня возникло желание бороться за нее, помочь найти убийцу и доказать всем сомневающимся - но прежде всего ей самой - свою невиновность. Из этого следовало, что с Фрицем мне все же придется столкнуться. Но после сегодняшней ночи я твердо знал, что его попытки ухаживания всегда встречали отказ. Поэтому сейчас его вопрос меня ничуть не задел.
Мы шли молча. Казалось, Фриц мучительно обдумывает какое-то решение. Я знал своего брата. Когда он думал, то не мог говорить, а если говорил, то не мог думать. Совмещать оба процесса было для него слишком сложно.
- Дело ее, - с нажимом сказал он, переходя в атаку. - Если она посчитала неудобным говорить, то я тебе признаюсь: помнишь наш разговор там… я ведь тогда решил, что непременно женюсь на Уле. Потому и приврал ей малость…
- И сказал, будто я хочу, чтобы она пошла за тебя.
- Точно. Так оно и было. Свинство, конечно, с моей стороны, да? Я уж потом жалел. Как увидел, что она не хочет ко мне в постель, то сказал себе: оставь ее, девок вокруг, хоть отбивайся.
- Забудь про это, я не злопамятный.
- Согласен, дай пять!
Мы потрясли друг другу руки, и я вдруг вспомнил, что мальчишкой воспринимал такие вот рукопожатия как что-то смешное и стыдное. Зато Фрицу подобный жест казался сильным и связующим, как клятва. Злить его мне было ни к чему.
- Спасибо, что заступился, - сказал я, - только жаль, что ты считаешь меня виновным. Этого я никак не пойму. Вот если бы ты поверил в мою невиновность да помог бы доказать ее!
