Эдуард Тополь - Лобное место. Роман с будущим
Минут через десять, когда я отснял это чудовище Озера Небесного Кленового листа, Мастер сказал:
– Вообще-то, местные индейцы, которые владели этими горами всего двести лет назад, называли это озеро не Кленовым листом, а Озером Ладони Бога. Посмотри, ведь оно действительно похоже на пятерню. И когда этот черт гоняет по нему как угорелый, я всегда вспоминаю китайскую притчу, которую слышал в Японии четверть века назад. Однажды, говорят китайцы, жила-была всемогущая обезьяна. У нее было множество волшебных способностей. Она могла летать на облаках, сдвигать горы, ну и так далее. Но все свои волшебные способности она употребляла только на хулиганства и разрушения. Богу это надоело, он запер эту обезьяну глубоко под землей и сверху еще придавил горами Тянь-Шань. Но обезьяна сдвинула Тянь-Шань, выскочила из-под земли и стала дразнить Бога: «Я все могу! Я такая же сильная, как ты!» «Да? – сказал Бог. – Что ж! Знаешь, в самом конце Вселенной стоят пять столбов. На них держится весь мир. Если ты сможешь расписаться на каждом из них, я признаю тебя такой же могучей, как я». «Запросто!» – сказала обезьяна, запрыгнула на облако и полетела к концу Вселенной. А там действительно стояли пять гигантских столбов. Обезьяна облетела каждый из них, расписалась и вернулась к Богу. «Ну как? – спросил ее Бог. – Ты расписалась на столбах в конце Вселенной?» – «Конечно! – гордо сказала обезьяна. – Теперь я такая же могучая, как ты!» – «Ну-ну…» – сказал Бог, поднял руку и показал обезьяне свои пять пальцев. На каждом из этих пальцев обезьяна увидела свой автограф. «Ты узнаешь свою подпись?» – спросил Бог. «Узнаю…» – тихо ответила обезьяна. Она поняла: то, что она считала Вселенной, было всего лишь ладонью Бога. Этот ковбой на глиссере каждый день напоминает мне ту обезьяну. Пойдем отсюда…
Мы ушли на тыльную веранду дома, и я снял продолжение рассказа о подмосковном Доме творчества «Болшево»…
* * *Итак, это был двухэтажный особняк с прилегающим парком, тремя трехкомнатными коттеджами, небольшим административным корпусом у ворот и крытым гаражом. В особняке на первом этаже находились столовая с высокими потолками и огромными окнами в парк, телевизионная гостиная и Зимний сад, где несколько раз в год проходили творческие конференции и семинары молодых режиссеров и сценаристов. Во время таких семинаров сюда со всей страны приезжала талантливая кинематографическая поросль, несколько руководителей из числа киношных корифеев и лекторы-визитеры из высочайших правительственных сфер – Андрей Свердлов (сын Якова Свердлова и сотрудник Института марксизма-ленинизма), Александр Бовин (спичрайтер Брежнева), Станислав Кондрашов (журналист-международник), генералы из Политуправления Советской армии, руководители промышленности и сельского хозяйства, крупные ученые и первые космонавты. Генералы уговаривали нас делать фильмы о доблестной Советской армии, партийные руководители – о рабочем классе и колхозниках, ученые и космонавты – о советской науке и космосе. Потом мы обсуждали свои сценарии, а по вечерам в небольшом подвальном кинозале нам показывали последние киношедевры проклятого Запада – фильмы Феллини, Антониони, Бергмана, Годара и Висконти. Это были «закрытые» просмотры, в крохотный кинозал на пятьдесят мест пускали по списку только участников семинара…
Таким образом творческая деятельность этого Дома была налицо – помимо семинаров тут, на втором этаже Дома и в коттеджах, постоянно (днем) стучали пишущие машинки, вечером – стаканы с напитками, стимулирующими творческое воображение, а по ночам – радиоглушилки и прорывающиеся сквозь них «вражеские голоса».
Ну, а кроме интенсивной творческой деятельности здесь постоянно вспыхивали и гасли лирические, драматические, а порой и трагические процессы интимного характера. То, что нам было запрещено показывать в советских фильмах – всякого рода адюльтеры, диссидентство и антисоветчину, можно было найти в наших комнатах. При этом любовные романы женатых обитателей Дома не очень-то и скрывались – все-таки гостий надо же было кормить, поэтому они выходили в столовую к ужинам и завтракам. А что касается таких холостяков, как ваш покорный слуга (других я пофамильно называть не буду), то кто же мог запретить нам принимать у себя возлюбленных подруг? «Сколько населения в этом городе?» – спросила меня Громыко.
– Ну, тысяч двести… – прикинул я.
– Вот видите! Маленький город, всего двести тысяч, а целых пять хулиганов-подростков, настоящая банда! Пьют, играют в карты, грабят прохожих!..
Был 1974 год, проблема подростковой преступности уже ломилась в окна и двери всех управлений милиции от Балтийского моря до Владивостока, Совмин принял постановление об учреждении в милиции специальной должности – инспектор по делам несовершеннолетних, но чтобы пустить эту тему на экран?
– Нет-нет! – сказала старший редактор Госкино СССР Екатерина Громыко, подражая своему дяде, знаменитому «Господину “Нет!”». – Сократите эту банду до трех человек, иначе мы не запустим этот сценарий в производство!
– Подождите! – просил Владимир Роговой, режиссер фильмов «Офицеры» и «Юнга Северного флота». – Вы же знаете меня! Я фронтовик, коммунист, я всей душой за советскую власть! И консультантом этого фильма уже согласился быть генерал-полковник Шумилин, первый зам. Щелокова, министра МВД! То есть милиция целиком за этот фильм! Давайте я сделаю так: эти пять хулиганов будут играть в карты на детской площадке, а на заднем плане я пущу колонной двести пионеров, все в белых рубашках, все в красных галстуках, и – барабан, и – барабан! Чтобы сразу было видно: хороших ребят у нас колонны, а плохих всего пять. А? Договорились?
– Четыре!
– Что – четыре?
– Плохих четыре, – сказала Громыко. – И то только из-за нашего доверия к вам, Володя.
Я вышел из Госкино и выругался матом.
– Да брось ты! – сказал Роговой, обнимая меня за плечи. – Не расстраивайся! Сделай им эти поправки – лишь бы они запустили сценарий в производство. А уж я сниму всё, что мы захотим!
Но я уже знал эти режиссерские «майсы». Как говорили мне киноклассики Фрид и Дунский, каждый фильм – это кладбище сценария, а если еще и я своими руками вырежу из него целую сюжетную линию…
Я молча сел в свой зеленый «жигуленок» и, проклиная этих партийных громык, остервенело помчался в Болшево. По дороге, уже в Подлипках, вспомнил, что у меня кончилась писчая бумага и стерлась лента для «Эрики», и свернул к магазину «Промтовары». Продавщице за высоким прилавком оказалось лет восемнадцать – тоненькая русая кукла с грустными зелеными глазками сказочной Аленушки. Почему я всю первую половину жизни гонялся именно за этим типом женской красоты, описано в моих романах. Еврейский мальчик, воспитанный на русских сказках. Я посмотрел в эти глазки, затянутые тиной провинциальной подлипской скуки, и понял, куда сегодня ночью уйдет мое остервенение. Секс и работа – лучшие громоотводы при любой злости.
– Вы когда заканчиваете работу? – спросил я у продавщицы.
– А что? – лениво ответила она. С такими вопросами к ней подваливал каждый третий покупатель.
– Вечером в Москве, в Доме кино, французский фильм с Ивом Монтаном. Хотите, я заеду за вами?
Она посмотрела на меня, на мою машину за окном магазина и снова на меня. При этом ряска провинциальной скуки исчезла из ее глаз и мне открылись такие глубины…
– Я заеду ровно в семь, – твердо сказал я, не ожидая ее ответа.
Однако в семь ноль пять, когда она вышла из магазина, сердце упало у меня в желудок: она была хромоножкой! Аленушка из русской сказки – с кукольным личиком, с русой косой, с зелеными глазами – шла ко мне, припадая на короткую левую ногу, как Баба-Яга.
Я заставил себя не дрогнуть ни одним лицевым мускулом. Я вышел из машины, жестом лондонского денди открыл ей дверцу и повез в Дом кино на просмотр французского фильма, в котором Ив Монтан играет коммуниста-подпольщика, скрывающегося от немецкой полиции в квартире своего товарища по подпольной борьбе. Дочь этого товарища, семнадцатилетняя Клаудиа Кардинале, влюбляется в него в первом же эпизоде и потом весь фильм они занимаются сексом – с утра до ночи в отсутствие отца этой девочки и даже ночью, когда он сладко спит, устав весь день печатать антифашистские прокламации. При этом то была далеко не порнуха и даже не эротика в плоском смысле этого слова, о нет! То была эротическая кинопоэма, чистая, как свежие простыни, которыми Клаудиа Кардинале каждый раз медленно, очень медленно, почти ритуально застилала широкую отцовскую кровать перед тем, как в очередной, сотый раз отдаться на ней своему возлюбленному коммунисту в совершенно новой, еще не виданной зрителем позе. Хрен их знает, как эти французы умудряются даже при сюжете, родственном «Молодой гвардии», создать «Балладу о постели»! Громыко на них нет, вот в чем дело!
