Виктор Доценко - Биография отца Бешеного
Поверьте, услышав о смерти Сталина, плакала вся страна. Немало было и тех, кто знал правду о жестоком диктаторе, но плакали и они, возможно, от радости, что тщательно скрывали. По-другому, чтобы теперь ни говорили, и нельзя было. Доносительство столь въелось в сознание людей и их быт, что у каждого советского человека, даже самого высокого общественного положения, срабатывал инстинкт самосохранения: не дай Бог кто-то заметит мою улыбку в траурный день и донесет об этом...
"Гомо советикус" - уникальнейшее творение коммунистов, которое с детских лет было заражено "бациллой страха", самым примитивным человеческим чувством. Чувством, сила и интенсивность которого может опустить человека до уровня животного.
Сегодня, когда люди наконец-то глотнули вольного воздуха свободы, когда чувство страха постепенно выдавливается из нас буквально по капле, можно кричать о том, какой тогда ты был смелый: прошлое тебе никак не сможет ответить. Ты бы попробовал в то время...
Для всех, кто попробовал бы сказать в те годы правду, быстренько нашлось бы два квадратных метра земли. А коль скоро ты выжил, то не стесняйся признаться в том, что тебе тоже было страшно за себя, за своих детей, за родных и друзей. Я лично твердо уверен: никто не имеет права осудить тот наш общий прошлый страх...
Так что плакала вся страна: попробовали бы не плакать...
Я узнал, что в Мавзолей можно будет попасть, если занять очередь с раннего утра.
Недолго думая, я решил навестить "любимого вождя всего мирового пролетариата" - "дедушку Ленина" и "отца всех советских детей" - "великого Сталина" на следующий день.
В те далекие годы я в самых страшных снах не мог предугадать, что когда-нибудь о первом советском вожде, то есть о Ленине, я сначала сниму фильм, а потом буду жестоко наказан за то, что напишу о нем правду в своих стихах...
...Но тебе, наш вождь велеречивый,
Народ закатит на-гора
И пнет в твой лоб плешивый...
Однако до этих строк нужно было еще не только дожить, но и крепко поумнеть... А кроме того, необходимо было добыть честную и правдивую информацию...
Первую ночь я провел в Москве, пристроившись к какой-то многочисленной семье на Казанском вокзале: они ожидали своего поезда. Я безошибочно предположил, что среди множества спящих детей вряд ли обнаружится появление одного лишнего.
Проснулся я рано потому, что мое многолюдное "прикрытие" дружно собирало свои бесчисленные чемоданы и узлы: объявили посадку на их поезд. Вокзальные часы показывали шесть утра, времени перед походом в Мавзолей имелось предостаточно, и я, не торопясь, прошелся по зданию вокзала в поисках завтрака. К счастью, мне попался открытый киоск, в котором в наличии оказались чуть теплые котлеты, вареные яйца, хлеб и жиденький, совсем остывший чай. Все это я смолотил за милую душу: аж за ушами трещало...
Часов в восемь я оказался в Александровском саду, где уже собралось довольно много людей, жаждущих поглазеть на мумии "великих вождей".
Казалось бы, посещение Мавзолея, хоть и священного, но места погребения, должно было настроить людей на печальный лад, но все были в прекрасном расположении духа - веселились, рассказывали забавные истории, даже пели песни. Многие пришли целыми семьями... Атмосфера была как на всенародном празднике...
Ровно в десять утра пробили кремлевские куранты, и километровая очередь медленно стала двигаться к Красной площади. Шум и веселье прекратились. Редки были даже тихие речи. Войдя на Красную площадь, мужчины снимали головные уборы, их лица как бы каменели, а женщины чем ближе подходили к зданию Мавзолея, тем чаще подносили платочки к повлажневшим глазам.
У самого входа, возле замерших по стойке "смирно" часовых, мне запомнилась одна набожная старушенция, которая остановилась и несколько раз перекрестилась, беспрерывно кланяясь. В ее глазах застыл безотчетный страх: можно было подумать, что она ступает на лестницу, ведущую прямехонько в самый кромешный ад...
Чем ниже мы спускались, тем становилось прохладнее. Ощущение, честно признаться, было отчасти жутковатое. Наконец я оказался в довольно просторном зале, где на невысоком постаменте, огороженном канатом и обшитым красным бархатом, стояли два стеклянных гроба. Справа стоял гроб Сталина. Слева - гроб Ленина.
Взглянув на лицо Сталина, испещренное бесчисленными оспинами и пятнышками, и заметив небритые щеки, подбородок, я был сильно удивлен. Мелькнула дурацкая мысль: неужели забыли побрить? У многих проходящих мимо гроба Сталина глаза на мгновение озарялись животным чувством ужаса: прошло уже пять лет, как ОН умер, а рефлекс страха сохранялся.
С Лениным было по-другому: на него смотрели с умилением, да и лица становились просветленными и умиротворенными. Как будто многие мысленно задавали один и тот же вопрос и, не задумываясь, сами на него отвечали: "Что было бы, если бы Ленин не умер так рано?" - "Мы бы жили богато и счастливо..."
Ни черта подобного! Ничего бы принципиально не изменилось. Хотя, допускаю, наш народ прозрел бы гораздо раньше: если бы Ленин оставался у власти еще десять - пятнадцать лет, все бы разглядели настоящее его лицо, скрытое под маской "доброго дедушки".
Почему-то и я задержался у саркофага Ленина. Его лицо выглядело спокойным, руки мирно вытянуты вдоль тела.
Написал, что лицо выглядело спокойным, но тут же вспомнил, что, когда обходил гроб, вдруг увидел на его лице гримасу боли, а может, и отчаяния. Я даже оглянулся на других посетителей: видят ли они, что вижу я? Но их лица оставались бесстрастными. Либо это было заметно только с высоты моего роста, либо это была игра теней и они легли так именно для меня, не знаю и теперь, но я замер от страха, пока кто-то легонько не подтолкнул меня в спину.
Я оглянулся и увидел позади строгое лицо военного. Кивком он приказал мне продолжить движение, и я тут же пришел в себя и подчинился...
Это было мое первое и последнее посещение Мавзолея. Через три года, в шестьдесят первом году, Сталина из Мавзолея убрали и захоронили у Кремлевской стены. Члены Политбюро приняли решение закрыть гроб бетонными плитами, похоже, они боялись, что Сталин выберется из-под земли. Но почему-то не закрыли, а напрасно: прошло уже более трех десятков лет, а имя "великого" Сталина снова на устах у многих граждан России - сильная и жестокая длань властелина вновь привлекает рабов. Сколько же зла должен натворить тиран, сколько людей ему положено замучить, чтобы он был навеки проклят народом?
Как же коротка наша память...
Когда я уже был московским студентом, меня не раз приглашали сходить в Мавзолей: и сахалинские дядя Вася с тетей Любой, и отец с матерью, когда приезжали меня навестить, и друзья по институту, но я категорически отказывался, ссылаясь на неотложные дела и никогда не говоря правду о том, что мне совсем не хочется снова погружаться в ту жуть, какую я пережил в двенадцатилетнем возрасте. Мне действительно показалось тогда, как и той старушенции, что я спускался в настоящий ад...
Дня три шлялся я по Москве, набираясь впечатлений, которые меня просто переполняли: столица готовилась к Международному фестивалю молодежи и студентов. Было такое чувство, что все люди, встречавшиеся мне на улицах, в транспорте, в магазинах, преобразились в ожидании нового удивительного праздника: они были веселы, радостны, вежливы и даже внешне похорошели...
Днем-то у меня никаких проблем не было, а вот ночью было посложнее: чтобы не привлекать внимания милиции, я каждый раз спал в новом месте: скамейку Казанского вокзала сменил на салон троллейбуса, который стоял на приколе среди других своих "коллег", дожидаясь утра. Третью ночь я провел в кустах на Ленинских горах...
Назад я собрался только тогда, когда мои сбережения иссякли. Прихватив на вокзале пустую бутылку из-под пива со странным названием "Двойное кольцо", я бродил по залам, пытаясь сообразить, как мне добраться до Омска.
Бутылку я прихватил затем же, что и билет метрополитена: доказательство, что я побывал в Москве. Дело в том, что пиво в этой необычной, красивой, витой до самого горлышка из коричневого стекла бутылке в триста тридцать три грамма, производилось и продавалось только в Москве. Благо она была маленькой и свободно уместилась в кармане моих штанов.
Трудно сказать, сколько бы я еще бесплодно бродил по вокзалу, если бы не заметил знакомую морскую форму и машинально пошел за ее обладателем. Этот кряжистый парень подошел к внушительной группе военных моряков, которые, как оказалось впоследствии, только что демобилизовались, и многие из них ехали именно в Омск.
К счастью, они обратили на одинокого пацана внимание и, разговорив меня, узнали о моем затруднительном положении. Похоже, уже в том нежном возрасте у меня проявились задатки сочинителя - вот что я им наплел - будто мы с мамой ехали с Сахалина в Омск и в Москве, во время переезда с одного вокзала на другой, мама села в вагон, а я должен был дождаться отца и вместе с ним догонять ее, но отца я не встретил - наверное, он уехал в Омск раньше, и теперь я не знаю, что мне делать. Деньги кончились, знакомых нет...
