Иван Путилин - 40 лет среди грабителей и убийц
— Вы думаете, убийц было несколько? — спросил следователь.
Но прежде чем на этот вопрос ответил доктор, агент сыскной полиции, внимательно осматривавший место убийства, заметил:
— Да, без сомнения, их было несколько. Смотрите, как смята здесь трава.
— Кроме того, — добавил доктор, — судя по наружности, убитый должен был обладать большой физической силой. Вряд ли на него рискнул напасть один человек…
Осмотр одежды убитого дал важную и ценную улику. Оказалось, что с внутренней стороны его брюк было что-то срезано и, очевидно, тем же ножом, которым был зарезан убитый, так как на месте среза ясно виднелись кровавые пятна. Что именно было пришито к брюкам убитого, определить, конечно, не представлялось возможным, но это могли быть или внутренний потайной мешочек, или сумка, словом, какое-нибудь хранилище денег, ценных бумаг, документов. Становилось очевидным, что несчастный был убит с целью ограбления.
Дальнейшее расследование, которое повелось энергично, увы, пролило немного света на это кровавое дело. Прежде всего, конечно, приняли меры к выяснению личности убитого. С этой целью были произведены опросы по домам всего Петербурга, и вскоре обнаружилось, что по Забалканскому проспекту, из квартиры зажиточной немки, сдававшей комнаты внаем, неизвестно куда скрылся жилец, отставной унтер-офицер Шахворостов. Бросились туда, привели квартирную хозяйку к убитому. В нем она признала своего жильца.
Стали наводить справки о зарезанном Шахворостове. Розыски дали только следующие сведения: отставной унтер-офицер Шахворостов был холостым, жил один. На постоянном месте он не служил, занимался разными делами. Среди этих дел были частью подряды, частью комиссионерство. Слыл за человека с хорошими деньгами, жизнь вел трезвую, степенную.
— Кто чаще всего бывал у покойного? — допытывались у квартирной хозяйки.
— А мало ли кто к нему ходил, — отвечала она. — Человек он был замкнутый, скрытный. Ни о чем лишнем разговаривать не любил.
Как мы ни бились, следствие не подвигалось ни на шаг. Прошло около полутора лет, а убийцы так и не были обнаружены и гуляли на свободе.
* * *Наступил январь 1871 года. В первых числах этого месяца вспомнил о злосчастном деле Шахворостова и отдал приказ одному из агентов возобновить розыски. На этот раз эти розыски дали блестящие результаты.
В одном из темных притонов, посещаемых особенно охотно столичным подозрительным людом, случайно находился и один из наших агентов. За несколько дней до этого произошло ограбление купца, и агенты выслеживали преступников по всем злачным местам. Вдруг до слуха агента, сидевшего переодетым за одним из столиков, донесся разговор двух субъектов, пивших пиво.
— Да, братец, такова-то оказалась его благодарность… Вчера я опять пристал к нему. Дай, говорю, Иван Васильевич, рубликов хоть двадцать, потому я без места. А он швырнул мне тридцать пять копеек, как собаке, и отвечает: «Доколе сосать вы, ироды, из меня соки будете?» Это его-то я сосу? Ты примерно-то рассуди: тридцать тысяч на этом деле он заработал. Ведь мне Спиридонов говорил, что в сумке больше тридцати одной тысячи оказалось!
Агент насторожился. Слово «сумка» его особенно поразило. Он впился глазами в говорившего. Это был парень средних лет, прилично одетый, с типичным кучерским лицом. Волосы курчавые, пушистые, остриженные «под скобку», густые пушистые усы.
— А ты бы ему пригрозил, коли, мол, как следует не поделишься, все открою, донесу.
— И то, братец, говорил я ему, а он только смеется:
«Что же, — говорит, — донеси, вместе по Владимирке пойдем, веселей будет».
Через несколько минут собеседник субъекта с кучерской внешностью куда-то исчез, остался только один, обиженный и обойденный в дележке. Агент быстро вышел, привел наружную полицию и немедленно арестовал неизвестного.
В три часа ночи неизвестный был доставлен в управление сыскной полиции. На другой день, десятого января, он был допрошен. Сначала он отпирался, плел нечто несуразное, потом наотмашь перекрестился и начал свою исповедь-покаяние. На вопрос: «О каком тайном преступлении беседовал с приятелем в притоне?» — он ответил:
— Грех это — убийство Шахворостова. Только я-то сам не убивал его…
В ходе допроса выяснилось, что его зовут Тимофеем Шаровым, он кронштадтский мещанин, в Петербурге живет почти двадцать лет. Сначала служил кучером у Мятлевых, потом поступил к генералу Лерхе и, наконец, к Татищеву. У Татищева вторым кучером служил Спиридонов. В один грустный для них день и Шаров, и Спиридонов были уволены от должности кучеров вследствие пропажи кучерской одежды.
* * *— Отойдя от места, — продолжал свой рассказ Шаров, — поселились мы в том же доме Раудзе, на квартире у Прасковьи Тимофеевой. В этом доме находилось питейное заведение, которое содержал Бояринов, а работал в заведении его зять, крестьянин Иван Васильевич Калин. Подручным у него был Егор Денисов. Мы со Спиридоновым частенько захаживали в заведение. Только раз Спиридонов мне и говорит: «Сделай милость, достань дурману, необходимо нам…» «Зачем?» — спрашиваю его. «А затем, — говорит Спиридонов, — что Иван Васильевич хочет напоить им одного недруга своего, а потом, когда тот очумеет, дать ему основательную трепку». Он мне все объяснил, оказывается, что какой-то богатый деляга-парень, Шахворостов, взял у Ивана Васильевича сто рублей за то, что приищет ему подходящее помещение под питейное заведение, а сам никакого помещения не нашел, да и деньги назад не возвратил. Вскипел, значит, дай, дескать, проучу Шахворостова.
— Ну и что же, достал ты дурман? — спросил я Шарова.
— Как же, достал. Отправился к коновалу Кавалергардского полка. Дал он мне сонного зелья, а я доставил его Ивану Васильевичу. Тот стал, значит, пробу делать. Настоял водки и дал Спиридонову выпить рюмочку. Выпил Спиридонов и ушел домой. Наутро, глядь, приходит к нам и говорит: «Ну братцы, ни черта не стоит ваш дурман. Не действует! Я как лег, так и встал…» Иван Васильевич на меня пенять стал. "Какой же это, — говорит, дурман? Что же я таким зельем поделаю с Шахворостовым?
— Скажи, — спросил я у Шарова, — а почему Калин так упорно желал одурманить Шахворостова? Действительно ли для того, чтобы только «поучить» его, или же для какой-либо иной цели? Ну, например, для того чтобы его ограбить?
— Не знаю точно, но так полагаю, что и на его деньги, может, зарился, потому покойный Шахворостов слыл в больших деньгах.
— Так, стало быть, вы попросту убить и ограбить его желали? — строго спросил я.
Шаров помолчал.
— Да, не буду таиться… Действительно, когда не удалось нам опоить зельем Шахворостова, стали мы подумывать, каким иным способом порешить с ним и ограбить его. И, мой грех, я первый надоумил компанию нашу так поступить: заманить Шахворостова в местность Мятлевских дач, а там его и убить.
— И вы так и сделали?
— Так и сделали.
* * *Раз как-то зашел в питейное заведение покойничек. Мы четверо: я, Иван Васильевич Калин, Спиридонов и подручный Егор Денисов начали предлагать ему место, говоря, что близ Мятлевских дач, в Лиговском парке, требуется, дескать, человек опытный, знающий, для присмотра за рабочими. Жалованье чудесное дадут. Разгорелись глаза у Шахворостова. «Что ж, — говорит, — братцы, я согласен. Поедемте, вот только домой за аттестатами схожу». И ушел. А мы радоваться зачали. Вот, когда, мол, попался ты на удочку! Это почище дурману будет! Вернулся скоро Шахворостов. Отправились мы все на Петергофский вокзал и поездом в десять часов утра поехали в Лигово. Я поехал в другом вагоне, а Шахворостов ехал вместе с Калиным, Спиридоновым и Денисовым.
— Почему же ты ехал отдельно?
— Чтобы не попадаться на глаза Шахворостову, — ответил Шаров. — Он, так вам скажу, недолюбливал меня, подозрительно ко мне относился…
— Что же, вооружены чем-нибудь вы были?
— У Ивана Васильевича Калина нож был. Когда Шахворостова пригласили ехать в Лигово, он вынул нож складной, с черным черенком, и остро-преостро наточил его на бруске. Все о ноготь свой пробовал, остро ли нож режет…
Когда приехали мы в Лигово, то они повели Шахворостова к Кушелевой даче. Я же, хоронясь, издали за ними следовал. Смотрю, повернули они в лес… Я тайком за ними. Прошло примерно минуты две. Вдруг страшный крик. Хоть и ожидал я такое окончание дела, а все же, поверите, от этого крика словно очумел. Так жалостно закричал Шахворостов, ну вот, словно из него жилы вытягивали! Прибежал, смотрю. Лежит это Шахворостов уже убитый, зарезанный, а кровь из раны так и льет. Руками-то, бедняга, еще как будто землю роет, а Иван Васильевич, Спиридонов да Денисов на него хворост да древесный сор сыплют…
Когда я прибежал туда, вдруг все всполохнулось — совсем близко послышался звук лошадиных копыт. Бросились тогда все наутек, побежал и я. Смотрю, на дороге сумка черная, клеенчатая. Схватил я ее и еще пуще побежал. Выбежал из леса, остановился передохнуть. Потом пошел к речке и выкупался, больно уж жарко да и не по себе мне было. Выкупавшись, пошел я по шоссе пешком в Петербург, куда и прибыл около семи часов вечера. Как пришел, прямо направился в заведение Ивана Васильевича, отдал ему сумку и выпил осьмушку водки. Потом в баню отправился. Из бани вернулся в заведение и спрашиваю Калина: «А сколько примерно в сумке капиталов находится?» «Шестьсот рублей», — отвечает Калин. На другой день пришел я к нему и говорю: «Ой, врешь, Иван Васильевич, не может того быть, чтобы у Шахворостова так мало денег было…» А Калин тогда засмеялся и сказал, что пошутил, что денег оказалось шесть тысяч.
