Юлия Винер - Красный Адамант
Надо бы посмотреть, что там она на обед вчера сготовила, хотя аппетита никакого. Обед не завтрак, поэтому заготовку сделала оптовым методом — миска винегрета, кастрюля супа, коробка с фаршированными кабачками, то есть сам разлей, сам подогрей, сам разложи, потом и посуду сам помой. Положим, посуду оставлю Ириске на завтра.
7Я в детстве просто умирал, как мне самокат хотелось!
Мне даже слово «самокат» казалось волшебным. Я в нем никакого «само-катания» не слышал, это было цельное слово, круглое такое, как бы заграничное, потому что такие недостижимые вещи бывают только за границей. Хотя, конечно, самокат он же и чистый самодел. Даже этот звук, когда самокат катится, до сих пор, как вспомню, сердце замирает. Этот звук тройной: громче всего подшипники по асфальту дребезжат, звонко, дробно, плюс к тому шарканье, это он ногой отталкивается, а на поворотах или, если яма, дощечки глухо погрохивают, перебивают ритм. Весело! Хотя мне-то весело не бывало, каждый раз приходилось клянчить, у нас во дворе такие сучары жили, намучают, пока дадут прокатиться. У меня даже два больших подшипника было, я у матери папиросы таскал и выменял, только дощечек негде было взять, а главное, сделать было некому, отец от нас рано ушел.
И вот они здесь появились, но это, конечно, не то. Легонькие, гладенькие, чистенькие, металл блестит, колеса из толстого пластика и звука никакого не дают — главный вкус из них вынут, как семечки из здешнего арбуза. Одно слово, коркинет, как их здесь называют. Корки нет и вкуса нет.
Но Ицик ничего лучшего не знает и в полном восторге. Подкатил прямо к дверям квартиры и такой мне запустил звонок, я чуть не уронил кастрюлю с супом. Хотел не открывать, но сообразил, что это, наверно, он.
На пороге один раз оттолкнулся и через весь салон въехал прямо в кухню.
— Михаэль! — кричит. — Михаэль, и всего за двести!
— Да ну, — говорю.
— На рынке! Представляешь себе? Я все магазины обежал, везде триста да двести восемьдесят, и побежал через рынок на Яффо, и вдруг — представляешь? Там дядька из ваших, торгует всякими гребешками, нитками, платочками, все из России, и прямо посередине на веревочке висит — он! Коркинет! И большими буквами — двести!
— Подержанный, что ли?
— Новенький! Он мне в коробке дал, разобранный!
— Ну, молодец, — говорю.
Высыпает на стол горсть денег, все монетами, говорит:
— Сдача. Я ему твои двести отдал, бумажками, а это твое. Здесь шестьдесят семь шекелей, я считал.
Я говорю:
— Ладно уж, держи свои деньги. Мой кредит тебе был ровно двести, на двести и отрабатывать будешь.
Он вместе со своим коркинетом подпрыгнул, развернулся и дал круг по салону. Прикатил обратно, монетки со стола собирает и говорит:
— Хочешь, правду теперь тебе скажу?
— Правду, — говорю, — надо всегда говорить.
Воспитывать его не мое дело, но почему при случае ребенку полезное не внушить.
— Ничего я, Михаэль, не видел и не слышал. Ты велел мешки принести, я и принес два, какие были, и все. А сколько привезли, не знаю. И ничего больше не видел. Я даже в окошко не смотрел.
— Так зачем же ты мне голову морочил? Зачем врал? Врать очень нехорошо, неправильно.
Смотрит исподлобья:
— А тебе как надо, чтоб видел или нет?
Вот дьяволенок! Как мне надо, а? Нет, я его все-таки недооценил.
— Мне, — говорю, — надо так, как было на самом деле. Не видел, ну и нечего было врать. А на коркинет я бы тебе и так дал, если б попросил как следует.
Кивнул и говорит:
— Ну ладно. Если спросят, я скажу, ничего не видел.
— Дурачок ты, — говорю, — кому это надо тебя спрашивать.
8Налил я себе порционно супу в маленькую кастрюльку, поставил греть.
Да, сильно ее, значит, совесть беспокоила, вон даже суп сварила мне самый мой любимый, фасолевый с копченой грудинкой. Обычно летом такого супа не дождешься, это, говорит, зимний суп, слишком калорийный, от него еще жарче. А я такой разницы не принимаю, зимний суп, летний, главное, что вкусный. Ну и вот, вспомнила и постаралась. Тоже положительный признак.
Интересно все-таки, где она сейчас и что делает. Ей же после ночной смены выспаться надо, неужели так вот прямо с работы пошла к своему «доброму человеку» и легла спать? Даже подумать странно. И что за человека такого выискала? Наверняка небех какой-нибудь, несчастненький, она несчастненьких любит. Ну уж ему супа со свиной грудинкой не сварит. Ха! Гиюр надумала принимать! Кашрут соблюдать! Ладно, пусть только вернется, а с кашрутом мы быстро разберемся.
И настроился есть прямо из кастрюльки, гораздо вкуснее, благо ее нету.
Но говорю же, посетительский день. Только я подцепил мягкий хрящик с симпатичным розовым шматком мяса — звонок в дверь. Э нет, думаю, хватит, даже внимания не обращу. И несу хрящик в рот. Но вдруг Татьяна? Дала свой предупредительный звонок, сейчас отопрет и войдет? Опять звонок, длинный такой, и тут же стук.
Нет, не она. Думал, пересижу, но продолжают звонить и стучать, не сильно, но упорно, а это удовольствие маленькое, так есть. Пошел, глянул в глазок.
Незнакомый мужчина приличного вида. Но что-то мне подсказывает, что опять из полиции. Вон как вдруг зашевелились! Нет, не пущу. Говорят, здесь за это ничего не бывает. И хочу идти обратно, но слышу, на площадке Ицика голос: «Да он всегда дома, вы стучите посильней». Все-таки вредный мальчишка.
Делать нечего, сел в свое кресло, подъехал и открыл. Так и есть, сует мне в нос свое удостоверение.
— Опять? — говорю.
— Что опять?
— Работы, что ли, вам не хватает? Другие ваши дело делают, теракты предотвращают, а вы что? Раз за разом по одному адресу сотрудников своих гоняете.
Удивился, стал спрашивать. Я, естественно, объяснил.
— А как, — говорит, — этот наш сотрудник выглядел?
Я описал. Он тут же телефончик вытащил, стал звонить:
— Карасо? — кричит. — Офра, дай мне Карасо. Срочно. Карасо? Скажи, Карасо, я разве тебя к опросу очевидцев подключал? Нет, ты ответь, подключал или нет? А тогда что ты в четырнадцатом номере делал? А, помочь. А кто просил? Чего суешься, куда не просят? Я за тобой, Карасо, давно наблюдаю. Выслужиться хочешь? Ты, мол, быстрее меня соображаешь и лучше делаешь? Подсидеть меня? Через мою голову повышение получить? Ну, это ты не трать времени!
Карасо там что-то в ответ бормочет, а я слушаю этот разговор и явственно вдруг понимаю, с кем это он говорит. И ужасно мне хочется дать ему понять, что не в ту сторону у него подозрение насчет Карасо. И что он сам мог бы выслужиться перед начальством, если бы этого Карасо разоблачил. Ясно ведь, что Карасо и есть криминогенный «крот», это он из полиции в ресторан предупреждение давал. И выслуживается он не перед полицейским своим начальством, а перед другим, гораздо похуже. А иначе чего бы это он поперед батьки ко мне прибежал? Но я даже намекнуть не могу ни словечком, я же якобы вообще ничего не знаю. Вот досада! А этот идиот все по телефону разоряется, власть свою показывает:
— И чтоб ты у меня к этому делу больше близко не подходил! Своим занимайся! Чего? Не нужен мне твой рапорт, сам разберусь! Всё!
Итак, Карасо больше ко мне не явится. И то слава Богу. А то уж очень у нас с ним неприятный момент был, когда он заинтересовался моими лоскутами.
Ну а этот допрашиватель будет куда полегче. Тот не за совесть, а за страх работал, а этому, видно, его учрежденческие разборки важнее. С этим все проще. Говорю ему:
— Я уже на все вопросы ответил, а сейчас нельзя ли поскорее, я как раз посреди обеда.
Он красный весь, злой. Вынул книжечку, говорит:
— Придется еще раз ответить. Я, может, сегодня вообще пообедать не успел.
И примерно все то же стал спрашивать, только не так дотошно, и на мое выражение лица совсем не смотрит, не то что первый. Видно, все его мысли не со мной, а с этим Карасо. И отлично. Ситуацию в общих чертах я обрисовал так же, как в прошлый раз, но поменьше деталей, на тряпках особо внимание не концентрирую, эмоций никаких не проявляю. Ицика совсем удалось не упоминать. Вообще, по второму разу гораздо глаже получилось и достовернее. И волноваться почти перестал.
А под конец у меня возникла одна небольшая идея. Говорю:
— Может, посодействуете? Он у меня недоконченное панно и кучу моих лоскутов на анализ забрал, так чтоб вернули.
Этот только плечами пожимает и говорит без всякого интереса:
— Что за вздор. Какой тут может быть анализ.
— Не знаю, но он прямо всю кучу, которая из тех тючков, схватил и в пластиковый мешок запихал.
Он насторожился и говорит:
— А вы их разбирали? Рассматривали?
— То-то и оно, — говорю, — что нет. Не успел. У меня другие были, а теперь кончились, и мне те нужны. Скажите там, чтоб вернули поскорей.
— М-м, — говорит, — на анализ! Большой умник!
И в книжечку быстро записал.
