Олег Вихлянцев - Контрольный выстрел
К истечению третьих суток наша группа оказалась в непосредственной близости от охраняемого объекта условного противника. Ну, мы все возрадовались. Как же! Дошли! Ура! Победа! Осталось совсем немного:
начать и кончить. То есть проникнуть на территорию, вывести из строя системы наведения ракет уйти в обратном направлении.
Отлеживались за барханами до наступления темноты. А потом пошли вперед. Ползком и перебежками, если их можно таковыми назвать, потому что каждый из нас еле волочил ноги. И вот она - колючая проволока ограждения. Режем. Проходим. До кабин станций наведения один короткий бросок.
- Вперед! - командует капитан.
А там нас ждут. В каждой кабине по отделению десантников. И приняли, что называется. Они крепкие, свежие. А мы вымотанные вусмерть. К тому же думали учения, все не по правде, везде имитация. А десантура - наша, кстати, из соседнего батальона - нам как врубила по мозгам. На полном серьезе. Разве что боевыми не стреляли.
Все продолжалось не более пяти минут. Всех нас связали и сложили рядком в одну шеренгу. Всех, кроме капитана Кошевого. А он смотрит на нас, прогуливается вдоль лежачего строя и смеется.
- Вот так, раздолбай, - говорит, покуривая и угощая сигаретами десантников. - Трое суток уродовались, как бобики. А для чего? Чтобы не за хер собачий дрындюлей нахватать? Не-е-ет, салажата! В нашем походе есть великий смысл. Для того и я с вами пошел на равных, чтоб не думали, будто издеваюсь.
- В чем смысл-то? - спросил кто-то из наших с недовольством.
- Слушать меня внимательно, сопляки специального назначения, - произнес тогда Кошевой. - Всю эту выволочку устроили для вас, чтобы вы раз и навсегда поняли: для солдата не бывает учебного боя. Вся ваша жизнь - жестокий и кровавый бой. Вас учат убивать. Но, убивая, вы сами должны остаться живыми. Вы шли сюда трое суток. А под конец, в самый важный и самый тяжелый момент, расслабились. И получили по рогам. Я не стыжу вас. Я вас жалею. И не хочу, чтобы завтра, из Афгана, вас отправили вашим матерям в цинковых гробах. Повторяю: вы шли сюда трое суток, хватали зубами песок, жарились на солнце. И думали, что это главное испытание. А оказалось, что все самое трудное еще впереди. И в жизни будет именно так. Сколько бы вы ни прожили и ни прошли, помните, что главное испытание еще не наступило...
Почему сейчас, сидя в "ауди" Лешки Звонарева и слушая дикое биение своего сердца, я вспомнил этот эпизод из армейской жизни? Наверное, потому, что через какие-то минуты мне предстояло совершить нечто важное. Может быть, самое важное, что мне уготовано судьбой. Я шел выручать из беды мою любимую, мою милую и единственную Сашку. Я многое пережил, многое испытал в жизни. Выдохся? Нет. Потому что знал: главное испытание еще не наступило и, может быть, именно сейчас я стою у последнего рубежа.
- Спасибо тебе, капитан Кошевой.
- Что ты сказал? - повернулся ко мне Лешка, который уже собирался выйти из машины.
- Нет-нет, ничего. Это я так.
- Не кисни. Соберись,- сказал Леха.- Самое трудное впереди.
Мы молча покинули салон машины. И тут я обнаружил, что никакого особняка поблизости нет. Перед нами плескалось озеро, на берегу которого стояла кособокая избушка, готовая развалиться от малейшего дуновения ветра.
- Что за халупа?
- Деда Матвея фазенда, - ответил мне Лешка. Он уверенно шагнул к избушке. И я последовал за ним. Что там за фазендейер такой - дед Матвей? И на хера он нам вообще сдался? Забот, что ли, мало?
А дед Матвей между тем заслышал шум автомобильного движка и вышел навстречу. Скрипнула покосившаяся дверь, матюгнулось шаткое крылечко, и на пороге возник мужичок с ноготок, обросший густой кудлатой шерстью.
- А-а! Приехал, шланг непутевый! - обратился он к Лешке. - Забыл небось, о чем я просил тебя? - Дед укоризненно покачал головой.
- Да ты чё, в натуре, дедусь, шутишь, когда я чё забывал?! - не то всерьез, не то в шутку обиделся на него Звонарев.
- Ох, етишкин кот! - беззубо улыбнулся дед Матвей. - Какие шутки?..
- Ага! Сказал петух, слезая с утки! - рассмеялся Лешка, возвращаясь к машине и открывая багажник.
А дед тут как тут. Засеменил туда же, мелко и часто переставляя коротенькие ножки. И каждый шажок сопровождая подсоленным словцом:
- Трыть-дыть-кабдыть-етить!
Лешка вытащил из багажника увесистый и объемный тюк - туго свернутые рыболовные сети с пенопластовыми плавниками.
- Держи, Матвеюшка! - опустил на плечо дедку тюк, и того словно подкосило.
- Ох! - Дед шлепнулся на тощее заднее место. - Куды ж ты на меня такую тяжесть! Помру, не дотащу!
Пришлось Звонареву вновь подхватить сети и отнести их ближе к избушке.
-Как же ты рыбачить собрался, коли и поднять снасть не можешь, а?
- Не твоя забота! Управлюсь, когда надо! - беззлобно огрызнулся дед Матвей. - Снасть-то хороша?
- Обижаешь! Чистый капрон. Два "крыла" по пятьдесят метров. Добрые мастера на заказ вязали.
- Ну, тады спасибочки! - вновь продемонстрировал исключительную беззубость дед Матвей. - Твое добро тоже все в порядке.
- В порядке, так давай, - ответил Лешка.
- А чаво давай! Иди да бери!
- Пошли, - повернулся Звонарев ко мне, и мы с ним прошли в избушку.
Все здесь было страшно захламлено, а под самым потолком на толстом капроновом шнуре висели вяленые рыбины разных размеров, источавшие умопомрачительный запах. Дедок, видать, знал в этом деле толк. Жаль, что сейчас мне было не до этого. И Лешке тоже.
Он прошел в дальний угол однокомнатного жилища, где стоял огромный деревянный сундук, обитый медными полосками и закрытый на могучий висячий замок.
- А ну подсоби! - попросил меня Звонарев.
Вместе мы еле-еле сдвинули сундучище в сторону, и Лешка принялся отдирать половые доски. Из щелей врассыпную шарахнулись тараканы и мокрицы. По избе, и без того наполненной затхлостью, поплыл запах сырости и плесени, загнивающих водорослей и рыбьих внутренностей.
Откинув в сторону какие-то тряпки, Лешка стал вытаскивать из-под пола свертки. Они были аккуратны и невелики. Что в них, я пока не знал. Но, наверное, что-то важное и нужное, раз Лешка сюда за ними приехал и меня притащил.
Дед Матвей все это время оставался во дворе. Мы слышали, как он выдавал свои "трыть-дыть-кабдыть-етить", видимо, осматривая, снасти, подаренные Зво-наревым. А Лешка тем временем начал разворачивать свертки.
- Ёп!..- невольно вырвалось у меня. Первое, что я увидел, было автоматическое оружие с оптическим прицелом. Оптику Лешка как раз укреплял на верхней планке газовой каморы. Почему камора, а не камера - понятия не имею. Но знаю из армейского опыта, что эта деталь называется именно так. Модель оружия была мне неизвестна.
- Что за машина? - спросил я.
- Хорошая штуковина. Шестьдесят патронов в магазине, по скорострельности вдвое превосходит калаш. К тому же не боится воды. Отдача при стрельбе минимальная. Отсюда - кучность. Три режима ведения огня. Одиночными выстрелами, сдвоенными и очередями. Смотри сюда. - Звонарев показал мне, как обращаться с автоматом.
- Не хило! - высказал я одобрение.- Где раздобыл?
- Места надо знать, - ответил Звонарев. - А себе я возьму вот это. - Он развернул очередной сверток.
В нем оказалась примерно такая же система. Но магазин у нее был не рожковый, а дисковый. Массивный и тяжелый.
- Усиленная модель, - пояснил Звонарев. - Калибр посерьезнее. Восемьдесят патронов в диске. У тебя пули со стальным сердечником. Здесь - разрывные. Правда, скорострельность поменьше. Но это - баллистика, никуда не денешься. Зато одним выстрелом череп вдребезги.
- Ты пробовал?
- Говорят, - уклончиво ответил Лешка. - Дед! - позвал он Матвея.
- Иду! Трыть-дыть-кабдыть-етить! Раскричался тут! - Дедок приковылял весьма сноровисто. - Чаво надо-тить?
- Давай купальники. Где они у тебя? Матвей полез куда-то под ветхую кровать и вытащил оттуда старый фанерный чемодан. Из чемодана достал ключ, которым открыл сундук. Повытаскивал ворох тряпья. В серой портяночной ткани Матвей хранил свои награды. С Великой Отечественной еще. Эту портянку он взял в руки бережно. И положил в сторону. Пока дедок продолжал выгребать из сундука х^ам, я развернул тряпицу.
Три ордена Славы, медали "За боевые заслуги", "За отвагу", "За освобождение Будапешта". А дед-то, оказывается, герой! Я знал, что солдатские ордена Славы, если награжден ими трижды, приравниваются к званию Герой Советского Союза. И не так просто было их получить. Блин! Снова вспомнил Афган. У нас тыловики начальники продслужб, вещевых складов, начфины - имели больше наград, чем солдаты и офицеры, ходившие на боевые. Тушенкой, гады, торговали и эксперименталку - новую форму с накладными карманами - на ордена выменивали у пижонистых кадровиков. Ладно, не время сейчас предаваться воспоминаниям. Их и без того хватает в моей жизни.
А дед Матвей освободил уже свой сундук почти полностью. На самом дне лежали легкие водолазные костюмы и довольно странные, плоской формы и небольших размеров, кислородные аппараты. Таких я тоже никогда в жизни не видел.
