Татьяна Степанова - Невеста вечности
Тот их поцелуй у окна в кабинете…
Красная кремлевская дорожка уходит из-под ног…
Кружится, кружится голова и мир… этот божий мир…
Игуменья Евсевия – тучная, пожилая, семидесятипятилетняя – низко склонила голову, прося прощения за все, за все. И за это тоже.
Прошлое… вся та жизнь… он…
Сейчас это лишь призрак, тень тени, по сути, уже ничто…
И если эти грешные воспоминания порой возвращаются даже во время молитв, это ничего не значит. Это уже даже не соблазн. Это все суета, прах и томление духа.
Дух томится в дряхлеющем больном теле и просит лишь одного – чтобы тело это еще послужило. Ну, хоть немного. Чтобы тело это не болело, а выздоровело, пусть и не надолго.
Сколько там осталось до крайнего срока…
Здоровье – это залог всего, но понимаешь это только тогда, когда этот залог уже утрачен.
Матушка Евсевия продолжила истово молиться о здравии. И с каждым мгновением молитвы ее становились все настойчивее.
А воспоминания – они словно линяли, как краски осени за окном кардиоцентра имени Бакулева.
Ту красную кремлевскую дорожку давно съела моль…
А он, с кем у нее был в прошлом долгий служебный роман… что же случилось с ним?
Глава 22
Внучка
Утром Катя явилась на работу и опять упрямо занялась своими обычными текущими делами криминального обозревателя пресс-службы. Она работала весьма плодотворно, написала пару репортажей для интернет-изданий и отправила их по электронной почте. Пальцы ее порхали по клавиатуре ноутбука, набирая текст, умные мысли выстраивались в стройный ряд предложений.
Но все это не означало того, что она…
Ах, конечно же, она ждала.
Андрей Аркадьевич Страшилин появился в кабинете пресс-центра около полудня – без стука. Он закрыл дверь и прислонился к ней своей широкой спиной – в костюме, плащ скомкан под мышкой, руки в карманах брюк. Идеально выбрит, но галстук чуть съехал набок, и аромат мятной резинки свидетельствует о многом лучше всяких слов.
Катя оторвалась от своей писанины.
– Ну все, все, – сказал Страшилин, – пардон, тысяча извинений.
Катя молча взирала на него.
– Да, да, виноват. Гадкий я. А вам, Катя, спасибо.
– Да не за что, – ангельски ответила Катя.
– Так выручили меня вчера. Машину вы водите тихонько, точно она хрустальная. Ну и заодно теперь знаете – где живу, как живу.
Кате вспомнился попугай-фантом.
– На колени вчера перед вами там не падал, нет? – спросил Страшилин.
– Нет, – Катя фыркнула. Как хотелось быть серьезной, неприступной, ледяной, но ее опять душил смех.
Андрррррррюша крррррррасавец!
– И то хорошо. Вот дурак. – Страшилин потер лицо ладонью.
– В общем, я теперь знаю, чего от вас ждать, – сказала Катя.
– И чего?
– Загогулин, – Катя сложила руки на груди. – Служебной деятельности это мешать не должно – такое мое условие.
– Принято. Работаем дальше совместно? – спросил Страшилин.
– Вы старший группы, я лишь приданные силы.
– Ага, понятно, – он кивнул. – Продолжаем разговор. Утром кое-какие новости пришли.
– Какие? – Кате сразу стало интересно.
– По приюту монастырскому. Оказывается, все воспитанницы этого приюта – девочки из семей, чьи родители находятся в тюрьме за уголовные преступления, а также рожденные в тюрьме, от кого матери-заключенные отказались.
– Это, наверное, такая социальная направленность их деятельности – помогать заключенным и их детям и сиротам.
– Да, как мы узнали в районной администрации, организацией приюта и всеми связанными с этим вопросами занималась непосредственно сестра Римма. Она привлекала спонсоров, там у них солидное финансирование налажено. Ничего такого в этом нет – сейчас многие монастыри приюты патронируют. Одно необычно: сестра Римма – простая послушница и ворочает такими делами.
– Может, у нее есть связи?
– Интересно, что это за связи такие, – хмыкнул Страшилин, – но мы с вами сегодня займемся другим.
– Чем?
– На Трубную сейчас поедем. Внучка Уфимцева Елена так никаких откликов на смерть деда до сих пор и не сделала. Повестку ей в дверях оставляли наши сотрудники – не явилась, не позвонила даже. А соседи утверждают, что в квартире она, вечерами слышат они то музыку, то телик.
– Вы говорили.
– Более чем странное поведение для родственницы, – заметил Страшилин. – Я на Трубную прямо сейчас, вы со мной?
Катя закрыла ноутбук и взяла свою репортерскую сумку.
От Никитского переулка, где располагался главк, до площади Трубной совсем недалеко. Страшилин сверился с адресом, и они завернули во двор хорошо отремонтированного дома старой постройки. Катя отметила: дом явно элитный, в самом центре.
– Нехилое местечко, – отметил и Страшилин и нажал кнопку домофона, вызывая консьержа, – ого, да тут везде во дворе камеры понатыканы. Это надо запомнить, возможно, пригодится.
После переговоров с консьержем они вошли и поднялись на лифте на шестой этаж.
Дверь квартиры, обитая черной кожей. Страшилин нажал на звонок.
Нет ответа.
Он снова позвонил. Никто не открывает.
Тогда он начал трезвонить что есть силы, потом застучал в дверь кулаком:
– Откройте! У вас вода течет! Вы заливаете соседей внизу! Откройте сейчас же, мы из ЖЭКа и станем дверь ломать!!
Катю насмешила эта беспардонная ложь. Однако, как ни странно, простейший способ сработал. Щелкнул замок, и дверь приоткрылась.
Страшилин тут же сильно толкнул ее рукой, в которой держал удостоверение.
– Следователь по особо важным делам, а это из полиции. У нас к вам срочное дело.
Катя увидела на пороге худую высокую девицу с темными волосами, непричесанными, рассыпавшимися в беспорядке по ее костлявым плечам.
– Елена Уфимцева?
– Да, я.
– Вы получили нашу повестку?
– Нет, я…
– Может, в квартире все-таки поговорим, а не на пороге? – Страшилин потеснил ее в прихожую.
Катя огляделась – большая, даже роскошная четырехкомнатная квартира, но сумрачная, неубранная, прихожая-холл захламлена какими-то коробками, вещами, скомканной бумагой.
Запах пыли и застарелого пота.
Она оглядела Лену Уфимцеву – юное создание, на лице – одни глаза. И в этих глазах сейчас дикая, почти паническая тревога. Чего она так боится, эта девушка?
– Мы расследуем убийство вашего деда Ильи Ильича, происшедшее в «Маяке». Мы звонили вашему отцу за границу, он сказал, что свяжется с вами, Лена. Мы оставляли вам повестку дважды. Но от вас никаких известий. В повестке указан телефон, вы даже не позвонили. Не приехали в ваш загородный дом в поселке «Маяк».
– Я… я не могла приехать. Я плохо себя чувствую, я болею, – сказала Лена… Леночка Уфимцева.
– Что ж, болезнь есть болезнь, – кивнул Страшилин, – но ведь убили вашего деда.
– Я никуда, никуда не выхожу, – голос Леночки шелестел, как мятая бумага.
– Даже в магазин за продуктами? – спросила Катя.
– Я сейчас все заказываю по Интернету.
Катя увидела на подоконнике коробки из-под пиццы и пустые картонные стаканы из-под кока-колы.
– Лена, когда вы виделись с дедом в последний раз? – спросил Страшилин.
– Не помню уже.
– То есть как это – не помню?
– Давно, – Леночка повернулась и пошла на кухню, – очень давно мы не встречались.
На кухне тоже невообразимый беспорядок, отметила Катя. Горы немытых тарелок и снова коробки из-под пиццы, пластиковые пакеты, стаканы, сумки.
– Как давно? Месяц, год?
– Много лет, – ответила Леночка. – Что вам нужно от меня? Зачем вы пришли? Я его не убивала.
– Мы вас пока и не обвиняем.
– Я вообще никуда не выхожу из дома. Я так живу.
– А вы что, нигде не работаете? – спросила Катя.
– Сейчас нет.
– А на какие же средства вы существуете?
– Отец мне деньги присылает.
– Вы живете тут совсем одна? – спросил Страшилин.
– Да, у меня никого нет.
– А приятель, парень?
– Нет у меня никакого приятеля! – в голосе Леночки появились истерические нотки. – Вообще я не понимаю, что вам нужно от меня?
– Мы расследуем обстоятельства убийства вашего деда. Вы не хотите знать, что случилось в вашем доме в «Маяке»?
– Нет, у меня с дедом ничего общего. Я никаких дел с ним не имела и иметь не хочу. Отстаньте от меня.
– Отец с вами связывался?
– Кажется, звонил, я видела звонок на мобильнике.
– И вы что, не стали разговаривать с отцом?
– Я была занята.
– И не перезвонили даже, не узнали, в чем дело?
– Меня это не касается, – сказала Леночка, – меня все это не касается.
– И даже похороны деда?
– Он был старый. Пришла пора умирать.
– Его убили, – жестко сказал Страшилин, – а вы как-то слишком холодно к этому относитесь.
– Никак я к этому не отношусь вообще. Слышите? Оставьте меня в покое. Я не хочу с вами разговаривать.
Катя молча наблюдала за этим, так сказать, «допросом». Допрос явно не клеился. Во всем – особенно в обстановке этой донельзя запущенной, когда-то очень благополучной, роскошной квартиры – ощущался резкий диссонанс. Лена Уфимцева на контакт не шла. Катя даже подумала: все ли в порядке с головой у этой внучки? Что это – душевная болезнь или такой странный образ жизни?
