Андрей Мягков - «Сивый мерин»
Итак — что проделано за сегодняшний день, в чём предстоит отчитаться перед начальством: морг, Михаил Степанович Молин, Катя и редчайшее ископаемое в облике Веры Кузминичны.
Произвести вскрытие, со слов Носова, потребовал отец погибшей, Молин Михаил Степанович. Сам же он при этом утверждает, что тело дочери в морг не сопровождал, правда, показания его принимать в расчёт нельзя по причине серьёзного психического расстройства, связанного с потерей памяти, особенно усиливающейся при нервных затратах, а известие о гибели единственной дочери способно лишить рассудка даже абсолютно здорового человека.
Если предположить, что вскрытия потребовал Молин, то возникает вопрос: зачем.
Зачем?
Убедиться, что это не инфаркт, а, допустим, инсульт и при этом разрыв не главной аорты, как бывает в большинстве случаев медицинской практики, а левого предсердия или сосудов головного мозга? Или, что остановка сердца произошла от кислородной недостаточности, наступившей вследствие перекрывания дыхательных путей оторвавшимся тромбом? Трудно предположить наличие подобного интереса у человека, никак с медициной не связанного, тем более что изменить всё равно ничего нельзя. Не говоря уже о том, что в случае обнаружения в организме препаратов, несовместимых с жизнедеятельностью, другими словами — в случае констатации факта насильственной смерти — неизбежны судебная экспертиза, возбуждение уголовного дела, следствие, сложности с исполнением ритуальных обрядов (а Молин человек религиозный, для него это не может не иметь значения).
И если так, то Носов лжёт, и провести вскрытие — требование не Молина.
Тогда чьё?
По словам того же директора морга тело сопровождал Дмитрий Кораблёв, муж погибшей. Евгения Молина скончалась у него на руках через 23 минуты после того, как поднялась в квартиру № 44 по Шмитовскому проезду, дом 6. (Это явствует из показаний консьержки, дежурившей в тот день, и врача «скорой помощи», констатировавшего смерть и доставившего тело в морг).
Кораблёв мог потребовать вскрытия только в том случае, если сам он к этой смерти не имел никакого отношения. Ни-ка-ко-го! Ни ухом, ни рылом. Иначе трудно объяснить маниакальное желание человека узнать химический состав препарата, которым только что столь удачно воспользовался против своей жертвы.
А если он отравил жену ядом, привёз тело в морг и, не заикаясь даже о вскрытии (что вполне естественно), смотался по-добру, по-здорову и вот уже вторые сутки не кажет лика общественности, то по чьему же тогда распоряжению осуществлено это самое, будь оно трижды неладно, вскрытие, производимое, по негласным морговским законам, строго после предоплаты?
Нет такого человека.
А вскрытие есть.
Значит, потребовал всё-таки Кораблёв?
Тогда зачем лжёт Носов?
Ведь как приятно, должно быть, такому отпетому подонку, как Григорий Яковлевич, иногда повести себя законопослушно, не самому даже, а делопроизводителю поручить занести в учётный лист паспортные данные сопровождающего, прикрепить к заявлению квитанцию об оплате и кивком головы дать знак: приступайте, мол, к посмертному хирургическому вмешательству. И всё! Живи спокойно! Ну а уж если, не дай бог, криминал какой, яд там или внутренние кровоизлияния — всё путём: вот документы, вот росписи, вот данные заявителя, квитанции — разбирайтесь.
Так ведь нет этого!
Сева сидел в самом углу вагона метро с закрытыми глазами. Сознание отмечало только голос диктора, объявлявшего остановки, — не проскочить бы — и снова окунало в гущу событий последних двух дней, вытаскивая из памяти мельчайшие подробности, складывая их в версии и одновременно отметая большинство из них. Хорошо, что рядом нет бабушки Людмилы Васильевны — зашлась бы от счастья: он занимался ни чем иным, как готовил «отчёт о проделанной работе».
Ладно, отдыхай, бабуля. Ещё раз по горячим следам:
Потребовать произвести вскрытие по закону Российской Федерации могут только ближайшие родственники (в случае с Евгенией Молиной это её отец, Молин Михаил Степанович, и муж? Кораблёв Дмитрий… как его по отчеству, необходимо узнать).
С отцом, даже если допустить, что он сопровождал труп, всё ясно — не та кондиция, да и не в его интересах.
Но тело вскрыто.
Значит, кто-то потребовал.
Остаётся Кораблёв.
А Носов лжёт правосудию, причём за очень немалые деньги (за малые он рисковать не станет).
Значит, кому-то очень нужно взвалить убийство на Кораблёва.
Кому? И зачем?
Итак: Кораблёв не убийца. Кто-то хочет его подставить. В деле замешана вся носовская шарашка. Уже хлеб.
Есть хочется до тошноты, но кому это интересно? Пойдём дальше… Голос диктора лёгким ударом по затылку вернул его в вагон метро. Так, на следующей ему выходить, на улице не посоображаешь, до Скоробогатова остаётся 20 минут. Надо ужиматься.
Он закинул ногу на ногу, уткнул лоб в составленные кулаки — так лучше.
Молин Михаил Степанович.
Симуляция исключается: перед встречей с Катериной он успел завернуть в психиатрический диспансер — «Устойчивый амнезический атеросклероз с нарушением функций головного мозга и деформацией общей нервной системы. Болезнь Альцгеймера в чистом виде. Живёт реалиями тридцатилетней давности, всё происходящее воспринимает периферийно на слух, без подключения сознания. Для окружающих не опасен, так как ни на что не реагирует».
— А если сказать, что умер его близкий родственник?
— Да, я знаю, нам сообщили, что у него погибла дочь, чуть ли не убийство? — Пожилая заведующая диспансером впилась в Мерина любопытным взглядом. — Нет, нет, никакой реакции. Услышит и только. Без эмоций. Это как если вам сказать, что в Занзибаре вчера было холодно. Как вы это воспримете? А? Ну-ка? — Она неожиданно захохотала и так же резко вернула лицу строгое выражение. — Ещё что-нибудь?
— Скажите, а документы, удостоверение личности, паспорт, например, в таких случаях…
— У опекунов, никак иначе. А как же? Они ведь как дети. Метрики у кого? У родителей, не правда ли? Так и здесь оформляется опекунство. В случае с Молиным, — она полистала лежавшую перед ней больничную карту, — это мать, Софья Фёдоровна, до 83-го года, до смерти; затем до совершеннолетия дочери — мы, диспансер, а затем дочь. Евгения Михайловна Молина. Вот всё. — Она широко обнажила пожелтевшие от времени зубы и спросила с интонацией неопытных родителей, делающих своему первенцу «козу». — Ещё что-нибудь?
Сева поблагодарил её как можно вежливее, протянутую для поцелуя руку в целях самосохранения только тряхнул слегка и подумал, что, конечно же, специфика профессии никого не обделяет своим пристальным вниманием.
Нет, с этим несчастным всё ясно: не мог он требовать вскрытия, никак не мог. Да и на улицу за тридцать с лишним лет без сопровождения не выходил ни разу.
Так-то вот, Григорий Яковлевич!
Нет сомнения, он допустил промашку, не узнав, кто приходил к Молину во время его визита. Необходимо было найти повод выйти в коридор — задача не ах какая сложная: уронить что-нибудь, разбить, поискать телефонный аппарат, наконец — мало ли. Скоробогатов в этом месте, конечно же, выпятит губы и зажмёт их пальцами — верный признак крайней степени недовольства — и будет прав. Оплошал.
Что они там говорили?
Сева зажмурил глаза, до боли сжал кулаки, «…спроси у Серёжи… грибы не готовы… вечером, солнце моё, вечером придёт Серёжа, по-семейному посидим…»
Всё. Больше память ничего не выжимала, разве только отдельные слова, произносимые шёпотом: церковь, тетради… Ну и последнее громкое: «Да кто там у вас, кого вы прячете?»
Вдруг кто-то сдавил ему виски, так что в голове застучало и перед глазами поплыли чёрные круги. Он откинулся на спинку сиденья и замер в надежде удержать мелькнувшую было и теперь беззастенчиво исчезающую мысль. Так, так, «кто там у вас, кого вы прячете?» Громко. Очень громко. А до этого шёпотом. Зачем? Расчёт на то, что гость узнает по голосу и объявится? Кого-то хотела видеть, может быть, искала и проверяла таким образом, не у Молина ли этот «кто-то»?
Стоп!
Стоп-стоп-стоп-стоп… Ну — ещё немного. Ещё чуть-чуть. Последний бой… тьфу, не то совсем лезет в голову — ну же… ну, ну-у!
— Конечно! Идиот я! — произнёс Мерин вслух и повернувшись к сидящей рядом женщине, добавил: — Спроси у Серёжи.
Та шарахнулась от него в сторону.
— Спроси у Серёжи, — настойчиво повторил работник уголовного розыска.
«Осторожно, двери закрываются. Следующая станция Новослободская».
Сева сорвался с места, с трудом протиснулся в закрывающиеся уже двери и бегом устремился к эскалатору.
Тьфу ты, Господи, ну конечно!!! «…спроси у Серёжи, я его давно не видел!»
_____— Понимаете, Юрий Николаевич! Я ЕГО ДАВНО НЕ ВИДЕЛ. Понимаете?
— Не очень, — признался Скоробогатов, — ты не волнуйся.
