Филипп Буэн - Сожги в мою честь
На протяжении четвертой части маршрута пассажиры всегда одни и те же. Я их всех хорошо знаю в лицо.
Как и каждую неделю, в середине вагона сидит молодая женщина, пальцы не отрываются от клавиатуры ноутбука. Она сойдет в Шаньи. Странная она, моя попутчица. Одета в строгий костюм под Шанель, на затылке безупречный узел волос — она из клуба трудоголиков. Карьерный рост, повышение! Любви нет места в ее ежедневнике.
В первом купе рядом с туалетом молодой парень терзает игровую приставку PlayStation. Глаза прикованы к экрану — этот тип повернут на виртуальных мирах. Он выйдет в Турню.
Затем до самого Макона в сероватом вагоне останемся только я, клещ и его цербер. Следовательно, я буду действовать между Турню и Маконом. План не может провалиться, все фазы рассчитаны поминутно.
А пока я удваиваю бдительность. На каждой остановке хожу по коридору из конца в конец, чтобы убедиться, что никто не сел в вагон. Парень и девушка заметили мой маневр. Наверное, думают, что я борюсь с приступом ревматизма. Этой хворью я не страдаю, но скрючиваюсь, чтобы они поверили. Кривлюсь, будто от боли, сгибаю и разгибаю суставы — подтверждаю предположение соседей.
Когда я прохожу мимо, молодой человек приветственно кивает: мы встречаемся здесь каждое воскресенье. Затем молча саркастически рассматривает мою бороду старого иудея, шляпу с широкими полями, застегнутое пальто, перчатки цвета гудрона, темные очки и опускает голову, пряча улыбку.
Девушка тоже бросает на меня удрученный взгляд. Она может не говорить — я просто слышу ее мысли: «Как можно такое на себя нацепить? Этот тип — ходячий ужас».
Alea jacta est! Жребий брошен! Плевать, что эти юнцы запомнили мою внешность, прикид и странное поведение. Наоборот, меня это устраивает. Что они расскажут, когда их будет опрашивать полиция? Очень немногое, следы хорошо заметены. Они лишь смогут описать чудаковатого типа, одетого во все черное, коренастого, с бородой и в очках. Никаких особых примет, кроме необычного носа. Ах, нет, есть еще примета, добавят свидетели, он выглядел, как раввин. Показания не будут стоить выеденного яйца. Нечего бояться. С такими ничтожными уликами полицейским придется попотеть. Пока меня найдут — если это вообще удастся, — я уберу еще несколько мерзавцев. Бонелли — только первый в списке.
Проехали Шаньи. Молодая женщина с узлом волос на затылке сошла. Через минуту настанет очередь выходить и для парня.
Нет! Только этого не хватало! Что за тяжесть вдруг давит на грудь? Не могу поверить. Чертова тревога! «А если кто-нибудь сядет в Турню, что ты будешь делать? Подумай немного, ты же не можешь убить клеща в присутствии свидетеля».
Убить невиновного — выше моих сил. Что ж, если кто-то войдет в вагон, я отложу казнь. Никогда, никогда в жизни не совершу убийства, чтобы очистить себе поле действия. В любом случае — сегодня ли, через месяц — я получу голову Бонелли. Это была моя клятва белому могильному камню — я не могу дать эту клятву Богу: он вряд ли существует.
Ну вот, поезд прибывает на вокзал Турню. На землю лениво опускается ночь. Над темными крышами сияет монастырская церковь Святого Филибера, ярко освещенная пучком электрических огней. Сердце бешено колотится — только бы никто не вошел! Поднимаюсь, чтобы удостовериться. Состав останавливается. Парень на передней площадке открывает дверь вагона, прыгает на битумное покрытие перрона, закидывает на плечо рюкзак и удостаивает меня прощальным взмахом руки. Моя борода склоняется в ответ, нервы натянуты — готовы лопнуть, я изучаю полуосвещенный перрон. Пусто. Выдыхаю. На горизонте никаких помех.
Остановка длится недолго.
Поезд трогается. Через четверть часа прибудет в Макон.
Я возвращаюсь на свое место, стаскиваю с багажной полки сумку, открываю ее сухим движением. Внутри все, что нужно. Достаю беретту, навинчиваю глушитель, снимаю с предохранителя, затем выхожу в коридор.
Купе Бонелли всего в одном метре. Ставлю сумку на пол, прижимаю пистолет к левому бедру, осторожно продвигаюсь вперед. Громила поворачивается, чтобы рассмотреть меня — предсказуемая реакция. Бонелли дремлет, уверенный в своей безопасности. Лысина прижата к краю окна, заплывшее жиром тело непроизвольно подрагивает в нервных спазмах.
Сторожевая псина расслабляется: привык, что я хожу по коридору туда-сюда. И — роковая ошибка — снова утыкает свою репу в дерьмовую газетенку.
Вот он, мой миг — и я его использую.
Правой рукой отбрасываю вбок дверь, направляю ствол в пасть ублюдка. Тот вздрагивает! Смятение в глазах! Понимает, что промедление смерти подобно. Он проворен, настоящий профи. Секунда — и он швыряет газету, откидывает полу пиджака, хватается за кобуру, но слишком поздно: я стреляю, пока не подстрелили меня. С идиотским видом охранник падает набок, как подрубленный, с пулей в середине лба. Из предосторожности пускаю еще одну, в сердце. Пока, приятель! Мы не знали друг друга, зла на тебя у меня не было. Но можешь не волноваться: что бы ни натворил на земле, в ад ты не попадешь. Ад — всего лишь миф, он находится здесь. Люди и есть дьяволы.
Бонелли — один из них, прогнивший до мозга костей.
Шум его разбудил.
Он тоже реагирует быстро, куда быстрее, чем его громила. Едва видит труп охранника, меня, как мгновенно оценивает ситуацию. Я слишком далеко, чтобы он мог кинуться. Спасти свою жирную тушу можно одним способом — достать оружие. Это он и пытается поспешно сделать. Мешает ожирение, его движения — одна потеха.
Тем временем я перехватываю пистолет другой рукой. Хотя первый выстрел и был удачным, все же левая рука действует у меня не так ловко. И все равно — промахнуться на таком расстоянии невозможно. Поехали! Да начнется праздник! И спускаю курок. Пуля впивается в правое колено. Траектория просчитана, я ведь хочу убить его не свинцом.
Коленная чашечка и мениск взрываются. Бонелли кричит от боли, роняет свой глок, чтобы зажать рану — напрасный рефлекс. Хотя он и стискивает ногу изо всех сил, кровь обильно сочится между пальцев.
Его страдания — всего лишь разминка. Я подхожу, вожу стволом беретты, прицеливаясь в разные части тела. Он поднимает глаза, понимает, что у меня на уме, и умоляет:
— Не надо! Сколько тебе заплатили? Убери пушку, я дам в десять раз больше.
Отделаться так легко? Ну нет! Три негромких «пум» звучат в ответ на слезную просьбу. Он вопит — любо-дорого посмотреть, продырявлено второе колено и обе руки. Готово, голубчик в моей власти — распятый на сиденье, не в силах дать отпор.
Из предосторожности откидываю его оружие на багажную полку. Пусть полицейские изымают, плевать: на моих руках перчатки, отпечатков не найдут. Экспертизу ДНК тоже не смогут сделать. Вот почему я позволяю себе такую роскошь — плюю ему в лицо. Детская выходка, но становится легче на душе.
— На кого ты работаешь? — стонет Бонелли. — На Турка? Нет, на Вайнштейна, я догадался по твоим тряпкам… Этот сукин сын хочет сожрать все… Ты тоже грязный жид, как и он, да? Мм, Гитлер плохо поработал, надо было отправить в газовые камеры ваших матерей.
Наплевать на его оскорбления, на его антисемитизм, больше всего я слежу за тем, чтобы не ответить. Желаю, чтоб он сдох, не зная за что или по чьему приказу. Пусть и хочется осыпать его проклятьями, такого подарка — услышать мой голос — я ему не сделаю. Быть убитым в неведении — нет ничего более жуткого. Не знать, кого проклинать, чье имя ненавидеть.
Поезд набирает ход. Пора переходить ко второй фазе.
Для начала вынимаю из кармана рулон скотча. Бонелли знает толк в казнях, ему понятно, что я собираюсь делать. Захлебываясь, так быстро, как позволяет дыхание, он сулит мне последствия:
— Жид пархатый… Передай Вайнштейну, что за меня отомстят… Перережем всех… Пусть ходит и оглядывается… И семейку его тоже… Мои люди за меня…
Я так и не узнаю, что его люди сделают с многочисленным племенем Вайнштейна, Бонелли слова не может сказать — рот заклеен крест-накрест.
Стоп-кадр. Я прерываюсь на секунду — полюбоваться, так долго пришлось ждать этого мгновения. Странное зрелище — дьявол, подыхающий от страха. Зрачки расширены, глаза полны слез. Кто бы мог подумать, что великий Бонелли, крестный отец корсиканского клана, может скулить, как младенец? Из-под него течет — наделал в штаны. В его оправдание предположу, что он слишком страдает, чтобы контролировать свое тело. Чем сильнее он мучается, тем лучше: о таком мне и не мечталось.
Поезд подъезжает к Макону, нужно заканчивать.
Без особых церемоний валю ублюдка на пол. Повсюду кровь. Он стонет, дрожит, не отводит от меня глаз, бледный — совершенно сдрейфил. Похоже, спрашивает себя, что я буду с ним делать. Скоро узнает — ждать не придется.
Ухожу за сумкой. Когда возвращаюсь, лицо Бонелли белое как мел. Страх борется в нем с болью. Как я его прикончу? Он боится самого худшего — и правильно.
