Рустем Сабиров - Гном и Кассандра
Эк, сказано-то как было. С растяжечкой такой леденцовой. Мсье монпансье. Вроде как, куда ты денешься с такими колготками, да с таким прикидом… Плеснуть бы тебе твой кофиёк в рожу. Однако, — спокойно, Аля, спокойно.
— Я тебе не Каська, понял? И если ты еще раз…
Да, вот так, именно так. И глаза чтоб под очочками полыхнули и жилка на лбу запульсировала. Чтоб знал, что ежели у меня растяжки на колготках… Стоп. Главное не разреветься. Итак уж дура дурой. А заработать — оно бы, конечно…
А Стас уже смущенно гогоча, хлопал меня по плечу, мял ладонь и с собачьей лаской глядел в глаза.
— В общем, короче. Работа плевая. Собственно, даже и не работа. Надо сиделочкой посидеть. У тетки моей. Тёти Таси. Она сейчас у меня живет. Ну вышло так. Ей семьдесят восемь лет. Сидеть надо три, от силы четыре часа в день. С трех до шести. До трех соседка согласилась сидеть. Это недели на три. Пока Инга, ну супруга моя, не приедет из Голландии. Работа не грязная, не нервная. Вообще считай, никакая. А?
— А, ну да! Горшки с говном выносить, да? Памперсы менять. И с каким интервалом тетушка опорожняется? Через каждые полчаса? Или процесс непрерывный?
— Аль, никаких горшков-памперсов. Тетя Тася ходит сама, хвала Господу. Надо просто присматривать. Ну вот поставит кофейник она на газ да и забудет. А он перекипит и — сама понимаешь. Апокалипсис. Она вообще-то адекватная. Ну почти. Лопочет порой всяку хрень, так ты и не слушай. То есть слушай, конечно, — тут Стас понизил голос и опустил глаза, — но ненужное пропускай.
— А! Ненужное. А есть нужное?
— Умница! — Стас аж подскочил, точно его булавкой кольнули. — Тебе ведь можно довериться? Раньше было можно. А теперь?…
— Говорите уже, папаша, а то я усну.
— Ну короче, так. У нее — или идея навязчивая, или уж я не знаю, что. Но она то и дело говорит о каком-то кладе. — Тут Стас вновь понизил голос до сиплого шепотка и глаза его выкатились из орбит.
— Кладе? Вау! Леди Макбет! Она, кстати, кто, Тася твоя, Таисия?
— Подымай ваше. Ивсталия! Ивсталия Аристарховна!
— Ух ты! Есть такое имя?
— Есть. Но редкое. Это в честь Отца народов. Усекаешь?
— Ну да. Она что, Сталина чтит?
— Она-то? Она вообще никого не чтит, кроме своего стебанутого сыночка. Но это отдельная тема, и ее лучше не касаться. Я о другом хотел…
— О кладе, что ль? Вы меня не для того ль, друг мой, сватаете, чтоб насчет сокровищ выведать? Если да, то наша встреча была ошибкой. Мне в чужих секретах копаться стрёмно и несподручно.
На самом-то деле я в душе-то давно уже согласилась. Окаянная, сучья нужда давно скребла костяшками по горлу. Кривлялась в зеркале, давила в бок локтями в забитой до отказа маршрутке, насмешливо хамила из-за прилавка. Смотрела на меня моими же глазами, шершавыми от злых, пересохших слез. Вот так. Просто как-то стыдновато было радостно кивая, рассыпаться бисером перед этой пухлой, чмокающей сластеной с глазами цвета толченого стекла. Сыскался тоже, туз без рейтуз.
— То есть, ты меня как бы наушницей берешь? Уткой подсадной.
— Ага, именно так, — Стас глянул с улыбчивой наглостью хозяина положения. — Неважно кем, главное — за сколько. А? Шкала нравственности варьирует и зависит от уровня гонорара. Так?
— Ишь, заговорили-то как, полупочтенный!
— А учителя были хорошие.
— Ха! Уже не Ивсталия ли Архимедовна?
— Аристарховна! И она в том числе. Кстати, она весьма интересный собеседник, когда в настроении. А если к тому же и…
— Об этом позже! — И вот тут я вдруг почувствовала, что разжиженная, слезливая злость вдруг затвердела, сверкнула выпаренными кристалликами. — Ты, Стасик, тут формулировал что-то о нравственности и гонораре. Меня как-то более последнее интересует. Итак?
— Ну… — Стас приосанился и глянул на меня оценивающе. — Я думаю… сто рублей. В смысле, в час.
— Сто? — Я громко рассмеялась. Вроде ничего получилось, естественно. — Это что же, братец-кролик, триста в день, что ль? Да это ж мне на такси туда-обратно проездиться. Не клеится у нас разговорчик.
— Так что, сто пятьдесят? — Стас огорченно насупился.
— Не, точно не склеился разговорчик. Так что вы, господин хороший, докушайте свой кнедлик да и ступайте себе домой к тетушке своей Ивсталии Ахиллесовне.
— Аристарховне, — рассеянно поправил ее Стас и тотчас спохватился. — Так тебе чего двести что ли надо? А?!
— Ну накиньте еще «полтос» сиротке безродной да и сойдемся, пожалуй.
— Ладно, — Стас сумрачно кивнул. — Созвонимся. — Глянул на меня с отдаленным подобием уважения. Правда какого-то странного. — Теперь так, да?
— Ага, — я вытащила из сумочки заранее, с болью душевной приготовленные две сотенные бумажки и — хрясь на стол! — Заплатите за кефир, Шура!
«Да! — сказала я себе, выйдя из кафе. — Именно так! Именно так теперь и будет. Только так теперь и будет. Только так!»
* * *— Детка, ты ведь не думаешь, что племянник мой такой весь розовый фламинго, целочка в тумане, добился опекунства, которого, кстати, я вовсе и не просила, держит меня тут дармоежкой и тратится на сиделку, из любви к престарелой тетушке?
Шел уже третий день ее работы. Они сидели на кухне и пили какой-то цветочный чай с непроизносимым индокитайским названием.
— Не, не думаю, — Аля отхлебнула из чашки и благодушно зажмурилась. — Я как-то вообще не думаю о том, что меня не касается. Мое дело…
— Я твое дело уже поняла. Но во-первых, там, в квартире на Олькеницкого, прописан, кроме меня, и его сын. Добился-таки, гаденыш, не мытьем, так каканьем. Знаешь, чем примитивнее создание, тем совершенней у него дар убеждения. Сейчас сынок живет в Питере с дамочкой, которая годится ему в мамы. А в Питере он живет потому, что Инга, нынешняя жена, Стаса уже покушалась затащить его в постель, причем, как я понимаю, небезуспешно…
— Я, Ивсталия …
— Слушать сюда! Когда наш дом на Олькеницкого снесут, а когда его снесут — бог весть, так вот, когда его снесут, сынок его получит квартиру. Вопрос в том, кто сдохнет раньше, я или дом. Если я, то сынок его получит однокомнатную хавиру на выселках. А ежели дом, то сыночек, звать его, кстати, Игнатий, в честь деда, такого же дундука, так вот, он получит квартиру сравнительно сносную, а меня верней всего предполагается списать в дом престарелых на картофельный суп с шелухой и килькою в томате. На всю оставшуюся жизнь. А?
— М-да, — сочувственно кивнула Аля и вновь отхлебнула из чашки. — Так они сейчас ждут не дождутся, покуда вашу халупу снесут?
И тут красноватое, вспухшее веко старушки Ивсталии чуть приподнялось и под ним как будто зазмеилась махонькая искорка. Тут же и потухла.
— Ага! Но… тут есть некое «но». Тут, видишь ли, вся моя родня носится с каким-то кладом! Обстукивают стены. Добыли металлоискатель. Сапёры ее величества, итит твою! Соседи даже в милицию хотели заявить. Шапец полный. Вот почему вся моя родня — как на подбор, тупые, как шпалы?..
— Так нету что ли клада-то? — поинтересовалась Аля, простодушно хрустнув сухариком.
Тут искорка вновь чиркнула и пропала.
— А ты сама как думаешь?
— Я, тёть Тась, вообще ничего не думаю. Думать с проком надо. Без проку даже ежик не фырчит.
— И что, совсем неинтересно?
— Совсем-совсем. Я, тёть Тась, в детстве книжку читала. «Остров сокровищ». Вот там интересно было: пиастры, пираты! Карамба-коррида и черт побери!
— Fifteen men on the dead man's chest, — вдруг произнесла нараспев с старушка Ивсталия.
— Чего, чего? — не поняла Аля.
— Я говорю — пятнадцать человек на сундук мертвеца. Ты пей чай-то, пей. А то ссохнется. А вообще, ты мне определенно нравишься. Мне по душе люди, которые в нужный момент могут убедительно врать. А сейчас — маленькая просьбишка. Попробуй с полчасика перестать валять дурочку, а?
— Я-то попробую. Так ведь и пробовать с проком надо.
— А это от тебя зависит. Стасик тебя просил выведать про клад. Так?!
— Ага.
— Умница. Поморочь ему голову подольше. Дело нехитрое. Теперь о кладе. Клад есть, — Ивсталия выждала тяжеловесную паузу, буравя глазами беззаботно хлюпающую чаем Алю. — Есть. Только — не в доме. То есть, в доме, но не в квартире… Ты меня вообще-то слушаешь, или нет?! — она вдруг властно возвысила голос.
— Ага.
— В доме, — тут тетушка Ивсталия перешла на ужиный шепоток, — есть подвал. Там хранили картошку зимой, соленья-варенья. Хлам разный. В доме девять квартир было, ну и девять отсеков в подвале. Потом в девятой квартире хозяин помер, профессор Сёмин, царствие небесное. Жену схоронил и женился на аспирантке. Сын у него малолетка остался, придурковатый чуть-чуть. Ну а как помер профессор, аспирантка квартиру продала соседу с восьмой квартиры, а дурачка, ясно дело, в детдом со всеми почестями. Сосед две квартиры соединил, а подвал ему — без надобы. Вот там он и лежит. Клад. Там и лежать бы ему, да дом снесут не сегодня завтра. Что молчишь?
