Юрий Черняк - Последний сеанс
Так он будет еще долго и мучительно рассуждать сам с собой, а пока что смотрел, не в силах оторваться, чувствуя, как пересыхает во рту, следил за цветущим телом, то изгибающимся, то застывающим в чувственных позах, и тогда оно казалось очерченным по божественному лекалу.
Их разделяло не меньше пятнадцати метров тьмы и дождя, но ему чудилось, что он слышит ее прерывистое дыхание…
Наконец, он оторвал взгляд и пошел к выходу, но вдруг что-то заставило его оглянуться. В другом конце коридора он увидел еще одного свидетеля своего позора, не замеченного раньше, вернее, его недвижный силуэт, приникший к окну. Складовский подошел ближе. Он узнал его. Конечно, это был Яша Горелик, которого он тоже вытащил из лагеря. Молодой ленинградский поэт, посаженный за антисоветскую деятельность… Его легко было узнать даже в темноте по знаменитой копне отросших вьющихся волос. Яша молитвенно, с обожанием смотрел на Надю, шевеля губами, и ничего другого в эту минуту не мог видеть или услышать. Складовский даже почувствовал себ уязвленным. Кто-то любит его жену сильнее, чем он, имеющий на то право… Кажется, он пересылал ей тайком, через вольнонаемных, свои стихи.
Сперва ей это льстило, потом стало раздражать. Она-то привыкла к грубым комплиментам и преувеличенным сравнениям, а тут было преимущественно малопонятное и не запоминающееся. И потому перед освобождением сожгла.
Она нехотя, вскользь рассказала о нем мужу. Мол, есть тут один поэт, прошедший школу трудового воспитания. Чуть живой остался. Неплохо бы его тоже пристроить куда полегче. Больно нежного воспитания. Краснеет до сих пор, как услышит матерное слово. Тогда Складовский не придал значения ее просьбе. А сейчас вдруг все вспомнил. И сразу стало не по себе.
Не пишет ли ей снова стишки? Теперь Яша работает в заводоуправлении, говорят, по-прежнему тайком сочиняет, во всяком случае, прячет бумаги в стол, если кто войдет, и мучительно краснеет… Очень трудно избавиться от вредных привычек, что и говорить, даже перевоспитание физическим трудом не всегда помогает, как оправдывался Яшин начальник.
…Стоит и смотрит. Слишком поглощен, чтобы заметить супруга предмета обожания. И еще шевелит губами. Неужели опять придумывает?
Складовскому стало не по себе. Он вдруг увидел себя со стороны, Яшиными глазами. Прикрикнуть, чтоб не смел разглядывать? Бр-р…
Что может быть нелепее? Мягко ступая, почти крадучись, директор поспешно ретировался. Наверняка посылает ей свои оды, только она об этом уже не рассказывает… И почему-то было очень нежелательно, чтобы Яша сейчас его увидел.
Ночью соседи Складовских так и не смогли заснуть. Нет, скандала не было. Казалось, Надю всю ночь пытали и убивали, а она требовала новых и новых пыток и умираний. Они и раньше не давали покоя до часу ночи, а то и позже. Но чтоб до самого утра?
Уходя на работу, Складовский внимательно посмотрел на жену. Под глазами черные круги, лицо осунулось, смотрит в сторону. Изображает равнодушие или он действительно перестарался? Ему казалось, что этой ночью он полностью ее умиротворил и подчинил, как это бывало раньше, особенно в первые месяцы их совместной жизни, когда приходилось подавлять таким вот образом бунт на семейном корабле и доказывать, кто в доме хозяин. Впервые он подумал, где она будет сегодня весь день, пока его не будет дома. Раньше такие вопросы в голову не приходили.
Но спросить не решился.
На работе эта мысль снова пришла в голову во время совещания. По взглядам присутствующих Складовский понял, что все знают о вчерашнем происшествии. И как будто даже сочувствуют. Ну не старался бы так с выполнением государственного плана или, на худой конец, возвращался бы другой дорогой… Он вспомнил, как подталкивали друг друга локтями, как прерывались разговоры, когда он проходил утром по цехам. Но надо было держать себя в руках и внушить себе, что это только кажется…
Но что делать, если его так и подмывает спросить у начальника заводоуправления, где сейчас находится Яша Горелик? На работе ли он?
Это желание было настолько сильным, что он прервал совещание, попросил не расходиться и сам быстро пошел, чуть не побежал в соседнее здание, где работал Яша. Зачем я это делаю? — спрашивал он себя, но уже не мог остановиться. Он успокоится, как только все узнает…
Стол Яши был пуст. Ни его старенького плаща, ни калош, обычно стоящих возле стула, не было. Несколько женщин, работающих тут же, с любопытством смотрели на своего запыхавшегося директора. Не спрашивать же их, куда он девался! И приходил ли сегодня? Кто Яша и кто он?
Он с минуту потоптался, потом спросил об их начальнике, сидящем сейчас в его кабинете вместе с другими недоумевающими, и выбежал.
Надо было что-то делать. Что-нибудь конкретное. А не метаться в поисках канцеляриста, чернильной души, на потеху всему заводу!
Он отдал соответствующие распоряжения. Уже через час после совещания в баню пришли маляры и, не обращая внимания на моющихся женщин, закрасили окна серой масляной краской.
И всем показалось, будто они ослепли. Исчез многоцветный мир эроса и красоты. Жизнь стала такой же серой и тусклой, как застиранный больничный халат (так написал по этому поводу Яша в одном из стихотворений, найденных у него впоследствии при обыске).
Но Складовский забыл, с кем имеет дело. В тот же вечер эти окна были выбиты. Потом их били и вставляли с регулярностью и необратимостью восхода и захода солнца. В результате резко упала посещаемость бани и, соответственно, вечерней школы. Зато резко возросло количество пьяных драк, прежде случавшихся по выходным дням и в получку, а также изнасилований.
Но что хуже всего, стало разваливаться на глазах с таким трудом налаживаемое производство…
Директор рвал и метал. На работе не давал покоя ни себе, ни подчиненным, а дома, ночью, жене и соседям. И каждый раз это приводило лишь к обратному результату. Надя, казавшаяся ему в утренние сумерки такой покорной, любящей и податливой, при свете дня становилась угрюмой, несдержанной и несговорчивой. И постоянно куда-то уходила… Подчиненные ни в чем уже не противоречили, но сделались инертными и безынициативными, работающими из-под палки. Чувствуя это глухое, нарастающее сопротивление, Складовский, никогда не повышавший голоса, со всеми только на вы, а с работягами за руку, стал неузнаваем. Он взял привычку стучать по столу, хотя до ожидаемого всеми пся крев еще не дошел…
Он уволил Степана Калягина, добродушного и самого молодого из начальников цехов, посмевшего ему перечить на оперативке. А когда за него вдруг вступилась Надя, устроил ей дикую сцену: Ах, вот это кто! О чем после искренне жалел и просил прощения…
— Послушай, Юзя, — сказала она, когда все утихло. — Ты не забыл, за что мне дали срок? За то, что не дала одному большому начальнику. И на десять лет сделали подстилкой для лагерной охраны и проверяющих комиссий.
Я по гроб тебе обязана, но ты меня не купил, ясно? Не моя вина, что такой уродилась! И меня это кино заставляли через колючку показывать. Мол, лучше после этого работают и норму перевыполняют. А пока не покажу — никакого энтузиазма. Они и привыкли. Мне и самой понравилось. А ты как думал? План сделал, потому что с завода сутками не вылезаешь? Разобрался бы сперва, а после окна закрашивал…
Урезонивали его и на расширенном райкоме: Смотри, что у тебя творится! А ведь были лучшие в районе показатели по пьянству и бандитизму. Хотели твой вагоноремонтный переделать в вагоностроительный, вышли с этим предложением в наркомат, а теперь что прикажешь делать? Женился, понимаешь, на бывшей проститутке, потерял голову — и вот результат! Словом, или наведи железный порядок, или… Ты же можешь, когда захочешь! И мы со своей стороны примем надлежащие меры. Уже арестован за рецидив антисоветской деятельности известный тебе Яков Горелик. Словом, создали тебе все условия для спокойной работы.
Тут все заулыбались и по-свойски подмигнули растерянному Складовскому. — Что я натворил! — думал он про себя, слушая старших товарищей по партии. Вот почему Яши нет на месте уже неделю! Да не голову я потерял! Я лицо потерял. А уж потом — голову… Но я наведу, наведу порядок! Чего бы это ни стоило! Всем докажу, что этих результатов добился я сам, а не моя жена, показываясь голой всему заводу!
Но промолчал. Только кивнул в знак согласия.
Когда он сказал Наде об аресте Яши, та равнодушно пожала плечами безупречной лепки: — Доигрался. Говорила ему: брось эти стишки! Никому это не надо. Или пиши про что другое… — Потом внимательно посмотрела на мужа: — Или его за что другое посадили? Так он же там помрет!
Зато возмутились работяги:- Яшку-то за что, сволочи! Муху не обидит.
Между тем Складовский стал наводить железной рукой дисциплину. И чем больше мерещилось, что над ним смеются, тем больше ожесточался!
