Юрий Гаврюченков - Пожиратели гашиша
— В мешок, — скомандовал он. — Потом разберемся.
Я буквально кожей чувствовал, как нас пожирают взглядом охранники, но потом увлекся, и во всем мире для меня остался только раскоп. Мы работали до половины восьмого. Уже рассвело, и фонари были потушены. Наконец Петрович оглядел периметр внимательно-отрешенным взглядом и вздохнул:
— Все, возвращаемся.
Мы содрали химзащиту и разложили на столе наши сокровища. Охранники загнали бичей в их палатку и стали готовить завтрак.
— Итак, — трепетно сказал Афанасьев, очистив от пыли массивный ларец.
Он поднял крышку. В ларце лежали золотой перстень, наручный браслет, также из золота, с мелкими рубинами и кинжал в серебряных ножнах, с серебряной рукоятью, инкрустированной золотой нитью. Перстень был с большим чистейшей воды изумрудом. Эти вещи были старше украшений усопшего, которые, кстати, принадлежали явно не саманидам, а датировались, судя по орнаменту, скорее, тринадцатым веком.
— Определенно, — произнес Петрович, внимательно изучая внутреннюю поверхность браслета.
Он взял перстень и впился в него взглядом. — Посмотри.
Я посмотрел. Изнутри браслет покрывала арабская вязь.
— Шейх аль-джебель, — прочел Афанасьев, — старец гор. Ты знаешь, кого так называли?
Я мотнул головой. В истории Средней Азии я не был столь искушен, как Петрович, и не мог знать разных титулов мелких князей.
— «Старцем гор» называли Хасана ас-Сабаха, — с расстановкой выговорил Петрович.
У меня пересохло во рту. Если Петрович прав, то мы стали обладателями бесценных реликвий, за которые многие коллекционеры будут согласны платить… Я затруднялся назвать точную сумму, но она была весьма высока. Помимо того, что это были изделия из золота и драгоценных камней, они еще и принадлежали харизматической личности, деяния которой вряд ли будут забыты. Хасан ас-Сабах, принесший в европейские языки слово «ассасин», что значит «убийца», безжалостно правил с 1090-го по 1124 год на севере Ирана. Он создал свою религию и основал секту безжалостных убийц — «хашишинов» («пожирателей гашиша»), слепо подчинявшихся своему господину. На их ножах держалось государство исмаилитов, просуществовавшее 166 лет. Используя политику запугивания и террора, «горный старец» подчинил себе обширные райоnii Сирии и Ливана, которые еще долго находились под властью секты после его смерти. Каким-то образом человек, сохранивший личные вещи Хасана ас-Сабаха, перебрался на территорию нынешнего Узбекистана и приказал похоронить вместе с ним столь дорогие его сердцу предметы. Мне они казались не менее дороги, и я был ему искренне признателен.
— Этот кинжал, — благоговейно произнес Петрович, — был священным символом федаи. Он почти никогда не доставался из ножен, потому что на лезвии его выгравировано слово «джихад» — «священная война против неверных», которая могла развязаться, если клинок будет обнажен.
Он бережно взял в руки нож и осторожно обхватил рукоятку.
— Страшно, — как-то по-детски улыбнулся Афанасьев и поглядел на меня. Ты веришь в мистику?
— А кто не верит? — ответил я, имея в виду наших коллег.
Покопавшись как следует в могилах, начинаешь понимать, что в народе легенды о призраках не на пустом месте слагались. Несомненно, потусторонний мир очень тесно связан с миром реальным. Впрочем, я полагал, что все федаи «жертвующие во имя веры» — уже несколько столетий покоятся на территории Ирана и прилегающих земель, так что опасаться нам нечего. Разве кусок стали пробудит их к жизни? Для подобных историй существует мультфильм «Конан искатель приключений». Своим мнением я поделился с Петровичем.
— Может быть, ты и прав, — резюмировал он и вытянул кинжал из ножен.
За девятьсот лет лезвие почти не окислилось. Это говорило о высоком качестве стали и мастерстве кузнеца, ее выковавшего. Впрочем, стоит ведь железная колонна в центре Дели.
— Джихад, — прочел Афанасьев, демонстрируя надпись, идущую по клинку справа налево. Меня начал бить озноб. Не знаю почему, может быть, перенервничал сегодня, но мне очень захотелось, чтобы лезвие исчезло. У Петровича тоже затряслись руки, он быстро вложил кинжал в ножны и опустил обратно в ларец.
— Налил бы ты, что ли, чаю, — сказал он.
Я взял чайник и вышел из палатки. Наша с Петровичем кухня — ящики с консервами и примус под натянутым тентом — помещалась слева от входа.
Я остановился, закрыв глаза и обратив лицо к солнцу. Примерно через пару минут меня отпустило, и я почувствовал, как спину припекает. Тогда я забрался в тень и разжег огонь.
Занимаясь кладоискательством, невольно мечтаешь о сокровищах древних царей или просто личных предметах, принадлежавших великим людям. Все мы в меру честолюбивы и хотим увековечить свое имя на экспозиции хотя бы областного краеведческого музея, что иногда и делают, отдавая в дар не представляющую интереса мелочевку. Но тайной и несбыточной мечтой остается найти нечто ценное. В детстве моим кумиром был Генрих Шлиман, откопавший Трою, да и, что там говорить, остался им по сей день. Но теперь все изменилось. Я держал в руках вещи, принадлежавшие реальному человеку, вписавшему в анналы Мировой Истории свои достаточно выразительные строки; мало того, и право нашедшего, по сути, принадлежит тоже мне…
От удовольствия я даже зажмурился. Сейчас я готов выставить содержимое ларца на стенде любого крупного музея археологии только за право опубликовать статью в «Нэшнл Джиогрэфик» за своей подписью. Шипение закипающего чайника вернуло с небес на землю. Я открыл глаза и понял, что нахожусь в узбекской степи и являюсь «черным археологом», а «моя» находка и не моя, по большому счету, а афанасьевская, и уйдет она в руки безымянного покупателя через длинную цепь поcредников, правда, за очень крупные деньги. Так что о славе не приходилось даже и мечтать.
Я снял чайник с огня, выбрался из-под тента и увидел идущего к палатке Валеру. Он был без автомата, но от него исходила какая-то неприятная аура, заставляющая чувствовать опасность. Заметив меня, Валера изменил курс.
— Василий Петрович не спит? — поинтересовaлся он, подходя поближе. Солнце отражалось на выпуклой поверхности его фотохромных очков.
— Нет, — как можно строже ответил я, — а у тебя что за интерес?
— Побазарить.
Я отодвинул входной клапан, и мы вошли. Афанасьев сидел у стола и чистил от праха нагрудную пластину. Я молча достал пиалы и разлил кипяток.
— Василь Петрович… — Валера замялся, — мы с корешом хотим узнать, чего нашли, чтоб… без балды всякой, там, было. Ну, вы понимаете, в общем.
Испытующий взгляд Афанасьева стал жестким.
Валера молчал, ожидая ответа. Несмотря на тюремное знакомство, Петрович приучил дебилов обращаться к нему на «вы», понимая, что в полевых условиях лучше не давать спуску. Ну и правильно.
«Oderint, dum metuant»[Пусть ненавидят, лишь бы боялись (лат.).], как говорили в Древнем Риме. Удивляясь про себя борзости охраны, я налил чай и, убирая кружку с заваркой, незаметно поправил под одеждой ТТ.
— Не стремайся[Стрематься (жарг.) — пугаться (прим. автора).], никто тебя не разведет, — неожиданно резко произнес Петрович.
Я обернулся, взяв свою пиалу, и увидел на лице Валеры какое-то странное выражение зачарованной алчности, с которым он взирал на золото, разложенное нд столе. На секунду мне показалось, что его взгляд прикован к кинжалу Хасана ас-Сабаха, но потом он моргнул и отвел глаза.
— Рабочих покормили? — спросил Афанасьев.
— Сейчас накормим. — Валера снова стал прежним исполнительным охранником.
— Тогда можешь идти, — сухо сказал Петрович и вернулся к прежнему занятию.
Валера напоследок осмотрел стол, зыркнул на меня, надел очки и покинул палатку.
Петрович молча продолжал чистить пластину.
— Не нравится мне это, — сказал я.
Петрович помахивал кисточкой: ших-ших-шихших. Нагрудник был уже чистый. Наконец он сдул на стол пыль, отложил кисть и соизволил повернуться ко мне.
— Распустились, — выразил он свое мнение. — Надо держать с ними ухо востро. Дай-ка чашку.
Я протянул пиалу. Петрович отхлебнул чай. Было видно, что он озадачен и, по-моему, даже слегка испуган.
— Пушка при себе? — спросил он.
Я кивнул.
— Приглядывай за ними. Особенно за этим. — Петрович указал на вход. Странный он какой-то сегодня. Мне очень не нравится.
Он отвернул край салфетки, прикрывавшей, как я думал, поднос со шпателями. Под салфеткой лежал пистолет. Петрович поставил его на предохранитель, встал и засунул под рубашку.
— Пойду пробздюсь, — пояснил он, — а ты побудь тут.
Я согласно кивнул. Золото могло стать слишком сильным искушением, особенно для дебилов, никогда настоящего богатства не видевших. «Не искушай ближнего своего», как сказано в одной очень умной книге.
