Эрнест Хорнунг - Подарок императора
— Так вот ты где! А я ищу тебя по всему кораблю!
Последним местом, куда я заглянул вопреки запрещающей надписи, был мостик, там-то на люке и сидел А. Дж. Раффлс, облокотясь на одно из высоких офицерских кресел, в котором расположилась девушка в белом тиковом жакете и юбке — просто тростиночка, бледная, темноволосая, с очень выразительными глазами. Это все, что я успел разглядеть, пока Раффлс не встал и не обернулся.
— Кролик! — воскликнул он. — Как ты здесь оказался? — Великолепно разыгранному Раффлсом изумлению предшествовала мимолетная гримаса, вызвавшая во мне дрожь.
Я что-то забормотал, и Раффлс больно ущипнул меня за руку.
— Ты тоже плывешь на этом корабле? И тоже в Неаполь? Вот это да! Мисс Вернер, разрешите представить моего друга!
И, даже не покраснев, он представил меня как старого школьного приятеля, с которым давно не виделся, присочинив при этом уйму невероятных подробностей и сомнительных обстоятельств. Я смутился, обиделся и стал теряться в догадках. Совершенно сбитый с толку, я даже не пытался достойно выйти из положения. Что-то промямлив, я фактически повторил сказанное Раффлсом и, потупившись, замолчал.
— Так ты увидел мою фамилию в списке пассажиров и стал меня искать? Ай да умница, Кролик! Послушай, давай поселимся в одной каюте? У меня отличная каюта на верхней палубе, но она на двоих. Надо нам поторопиться, пока туда кого-нибудь не вселили. Во всяком случае, откладывать это нельзя.
Тут в рубку вошел рулевой, а на мостике еще во время нашего разговора уже вовсю хозяйничал лоцман. Когда мы с Раффлсом, раскланявшись с мисс Вернер, спускались вниз, отвалил катер, сопровождаемый прощальными возгласами и маханием платков. Размеренно и глухо застучал мотор, наше путешествие началось.
Правда, для нас с Раффлсом оно началось с не очень-то приятного объяснения. На палубе его деланная, но достаточно убедительная веселость помогала ему не замечать моего упрямого недоумения, но в каюте маску пришлось снять.
— Каков идиот! — прорычал он. — Ты же выдал меня!
— Чем я мог тебя выдать?
— Чем?! Да любой болван догадался бы, что мы должны были встретиться как бы случайно.
— Но ты же сам купил два билета!
— Так на борту никто ничего об этом не знает, а кроме того, когда я брал билеты, я и сам еще ничего не решил.
— Ну, ты хотя бы поставил меня в известность о своем решении. А то строишь планы, не говоришь мне ни слова — и считаешь, что я должен поступать в соответствии с твоими замыслами самым естественным образом. Откуда мне было знать, что у тебя на уме?
Мой ответ несколько охладил Раффлса. Он опустил голову.
— Дело в том, Кролик, что я и не хотел, чтобы ты знал. Ты… ты с возрастом становишься таким законопослушным!
Тон, с каким были сказаны эти слова, сделал свое дело — у меня немного отлегло от сердца.
— Если ты побоялся написать мне, — продолжал я, — то предупредил хотя бы, как только я ступил на борт корабля. Я бы воспринял все как надо. Не такой уж я праведник.
Показалось мне, или Раффлсу и впрямь стало немного стыдно? Если это правда, то случилось такое, пожалуй, в первый и последний раз за все годы, что я его знал.
— Именно это я и собирался сделать, — сказал он. — Залечь в каюте и ждать, когда появишься ты. Но…
— У тебя нашлось занятие получше?
— Скорее, другое.
— Очаровательная мисс Вернер?
— Совершенно очаровательная.
— Большинство австралийских девушек очаровательны, — сказал я.
— Как ты догадался, что она из Австралии?! — воскликнул он.
— Я слышал, как она говорит.
— Негодяй! — рассмеялся Раффлс. — У нее акцента не больше, чем у тебя. Ее родители немцы, в школе она учится в Дрездене, а сейчас возвращается одна.
— Богатая? — спросил я.
— Пошел к черту! — Раффлс хоть и смеялся, но я подумал, что тему пора сменить.
— Ну хорошо, — сказал я, — ты хотел, чтобы нас приняли за незнакомцев, не из-за мисс Вернер, да? У тебя игра посерьезнее, не так ли?
— Пожалуй.
— Так не лучше ли рассказать мне, что к чему?
Внимательный, испытующий взгляд Раффлса, который я так хорошо изучил, заставил меня улыбнуться, и это, должно быть, немного успокоило Раффлса: ведь я уже смутно догадывался о его намерении.
— Кролик, ты помнишь жемчужину, о которой писал?..
Я не дал ему закончить.
— Она у тебя! — воскликнул я и в этот момент увидел свое отражение в зеркале — лицо у меня пылало.
— Еще нет, — смущенно сказал Раффлс, — но, думаю, будет прежде, чем мы придем в Неаполь.
— Она на борту?
— Да.
— Но где, у кого?
— Да у того немецкого офицера, ничтожества с закрученными штопором усами.
— Я видел его в курительной комнате.
— Вот-вот, тот самый, он все время там. В списке он значится как герр капитан Вильгельм фон Хойманн. Он-то и есть особое доверенное лицо императора и везет жемчужину с собой.
— И ты узнал об этом в Бремене?
— Нет, в Берлине, от одного знакомого журналиста. Мне стыдно признаться, Кролик, но я ведь поехал туда специально!
Я расхохотался.
— Нечего стыдиться. Я именно на это и надеялся, когда мы катались по реке на лодке.
— Ты надеялся? — Глаза у Раффлса полезли на лоб. Ну что ж, теперь был его черед удивляться, а мой смущаться.
— Да, — ответил я, — меня ужасно увлекла эта идея, но мне не хотелось самому предлагать ее.
— И ты ждал, что предложу я?
Конечно, ждал, и я, не стесняясь, сказал об этом Раффлсу, правда, без всякого восторга, как человек, который очень старался жить честно, но так и не сумел. И раз уж я заговорил об этом, то рассказал ему и еще кое-что. Самым подробным образом я живописал ему свою безнадежную борьбу с собой и неизбежное поражение. Это была старая история о воре, который пытался стать честным человеком, но из этого так ничего и не вышло.
Раффлс был совершенно не согласен со мной. Услышав традиционную точку зрения, он тут же отверг ее. Человеческая натура — это шахматная доска, почему же нельзя смириться с тем, что в ней есть и черное, и белое? Почему нужно быть непременно или целиком белым, или целиком черным? Так изображали только в старомодных романах. Он сам с удовольствием находил себе место на любых клетках шахматной доски и считал светлые стороны своей жизни еще привлекательнее именно благодаря существованию темных. Мой вывод он находил просто абсурдным.
— Но ты, с твоими заблуждениями, Кролик, не один, вас наберется хорошая компания: все дешевые моралисты исповедуют такую же чепуху, и самым первым среди вас стоит Вергилий. Я-то верю, что в любой момент могу вернуться к нормальной жизни; и рано или поздно я это сделаю. Мне вряд ли удастся создать какую-нибудь фирму, но я вполне могу остепениться и вести безупречный образ жизни. Правда, не уверен, что на это хватило бы одной этой жемчужины!
— Значит, ты все-таки не считаешь, что ее вполне достаточно?
— Но мы могли бы заняться выращиванием жемчуга, приобрели бы жемчужное поле, запустили бы жемчужниц. Разговоров было бы на весь Тихий океан!
— Да, но сначала надо заполучить эту жемчужину. Этот фон, как его там, с усами, твердый орешек?
— Хуже, чем кажется, к тому же поразительный нахал!
Как раз в это время мимо открытой двери нашей каюты промелькнула белая тиковая юбка, а рядом я заметил закрученные вверх усы.
— Но жемчужина действительно у него? Может, она у начальника интендантской службы?
Раффлс, недовольно фыркнув, повернулся ко мне.
— Дорогой мой, неужели ты думаешь, что весь экипаж знает, что у нас на борту такая драгоценность? Ты говорил, она стоит сто тысяч фунтов, в Берлине мне сказали, что ей вообще цены нет. Я не удивлюсь, если сам капитан не знает, что у фон Хойманна при себе такая ценность.
— А она точно у него есть?
— Должна быть.
— Тогда нам нужно заняться только им.
Раффлс промолчал в ответ. Что-то белое снова промелькнуло мимо нашей двери, и Раффлс, ступив наружу, стал третьим в компании гуляющих по палубе.
IIЯ не отрицаю, что для путешествий лучшего парохода, чем «Улан», или более внимательного экипажа, чем капитан и его команда, просто не найти. Я не настолько бестактен, чтобы не признать этого. Но мне наше путешествие пришлось не по душе. На борту корабля винить в этом было некого, даже погода, которая стояла до монотонности идеальной, тоже была ни при чем. И на душе у меня все улеглось: с совестью наконец-то было покончено, и на этот раз навсегда. Вместе с нею улетучились и все мои страхи, я вполне созрел для того, чтобы так же беззаботно, как Раффлс, наслаждаться жизнью под ярким небом над сверкающим морем. Но этому сам же Раффлс и помешал, и не только он: Раффлс вместе с этой колониальной кокеткой, которая, видите ли, после школы ехала домой.
То, что он в ней что-то увидел, ничего не доказывало. Конечно, он видел в ней не больше, чем я, но, назло мне или, может, чтобы наказать меня за мое долгое отступничество, он всю дорогу от Саутхемптона до Средиземного моря поворачивался ко мне спиной и был занят только этой пигалицей. Они все время были вместе, ну не глупо ли? Начинали щебетать после завтрака — и так до одиннадцати или двенадцати ночи; и не было ни минуты, когда бы Раффлс не смеялся или не мурлыкал ей на ухо нежные глупости. Конечно, это было глупо! Можно ли допустить, чтобы такой человек, как Раффлс, с его знанием жизни и женщин (я специально никогда не касался этой стороны его характера, ибо для этого понадобился бы еще один том), — можно ли допустить, спрашиваю я вас, чтобы такой человек разговаривал с легкомысленной школьницей о чем-либо серьезном? Однако мне не хотелось бы показаться несправедливым. Я вроде бы уже признавал, что мисс Вернер не была лишена привлекательности. У нее, с моей точки зрения, были красивые глаза, да и овал загорелого личика был очарователен. Должен признать и несколько большую, чем мне обычно нравится в женщинах, оригинальность ее суждений, а также завидное здоровье, темперамент, живость. Мне вряд ли представится случай привести что-нибудь из высказываний этой юной особы (это, право, нелегко), поэтому я и стараюсь описать ее беспристрастно. Хотя, признаюсь, у меня о ней сложилось несколько предвзятое мнение. Меня возмущал ее успех у Раффлса, которого я с каждым днем видел все реже и реже. Мне неловко признаваться, но, похоже, у меня в душе разгоралось чувство сродни ревности.
