Алексей Биргер - Война орхидей (Богомол - 4)
- Я и это учитываю, - спокойно сказал Зараев. - И мне это представляется тем более вероятным, что среди виноватых в твоей трагедии имеются мои соотечественники. Вполне допустимо, из тех, кто охотится в первую очередь за мной. Но тогда нам тем более необходимо в этом разобраться. И, кроме того... - он помедлил. - Эта трагедия вернулась к тебе как бумеранг, ведь так? Страшно думать, что ты предотвратил подобную трагедию в Чечне, а она настигла тебя в Москве, чтобы ударить по тебе лично. Есть в этом невыносимая подлость - судьбы, людей, кого угодно. Словом, я принял решение. А что до опасности, угрожающей мне... Я ведь сменил внешность, и у охотников осталась одна примета: вот этот манускрипт, с которым я никогда не расстаюсь. Что ж, я готов расстаться с этим манускриптом и сплавить его в руки другого человека - подсадной утки, которую мы сами выберем. Мы десять раз успеем решить все проблемы, пока охотники будут идти по ложному следу. Но все это - вопросы технические. Мы будем решать их по обстоятельствам.
Василий заколебался, возразить ему ещё раз или нет. Он понимал, что решение Зараева окончательное и обжалованию не подлежит, но обязан был возразить против этого безумия. Ведь то была вполне очевидная ловушка, и без Зараева он бы лучше разобрался, кто её поставил и почему. Хоть его сознание и было поражено болью, он все равно оставался одним из лучших людей особого элитного отдела, и боль, заглушавшая другие способности, лишь обостряла его способность верно и быстро анализировать самые сложные ситуации и совершать неожиданные для противника ходы.
И все же, ему оставалось только принять все как есть. (Потом он солжет - и Повару, и Богомолу, и другим, перед которыми ему придется держать ответ, что это он сам посвятил во все Зараева и уговорил его на долгую задержку в Москве...)
Но тут снизу донесся рев моторов и встревоженные голоса. Василий выскочил на галерею. Снеся ворота, во внутренний двор прорвались два крытых грузовика с вооруженными людьми. А жители всех этажей уже были на галереях, с ружьями на изготовку.
Именно так все было и в два предыдущих раза. Даже облегчение наступило, что враги действуют по стандарту и в который раз наступают на одни и те же грабли... Преследователи, выследившие их, пытались прорваться к ним силой - и оказывались в ловушке внутреннего двора, удобными мишенями для всех жильцов, давно уже не расстающихся с оружием. Если бы кто-нибудь попробовал выскочить из грузовика - ему бы разнесли череп. И дело кончалось тем, что грузовики, как побитые собаки, пятясь задом отползали на улицу, с которой ворвались.
Такой дружной защите было несколько причин. Конечно, кавказский закон запрещал выдавать гостя, укрывшегося в твоем доме. Конечно, кто-то мог догадываться, кто такой Зараев, и вступать в бой из почтения перед ним. Но главное было в другом: жильцы знали, что если они хоть раз дадут слабину, то весть об этом разойдется сразу и повсюду, и все залетные банды будут считать их своей законной добычей. Поэтому надо было без раздумий кидаться на защиту своей территории - пусть даже ради чужака, на которого всем наплевать - чтобы потом не пришлось по-настоящему и кроваво отстреливаться по десять раз на дню.
Но эта же логика требовала, чтобы чужак, накликавший такие неприятности, не подставлял больше хозяев, а побыстрее убрался, едва стихнет тревога. Что ж, маленький отряд Зараева и к этому был готов. Они незаметно ускользнут в предрассветный час и уже сегодня пересекут границу там, где для них держат коридор - и для них откроется прямой и гладкий путь на Москву...
...А Москву Зараев не покинул ни через неделю после прибытия, ни через две недели, ни через три...
Задержка Зараева в несколько месяцев заставила переиграть многие планы, которые строились вокруг его фигуры. Строились такими могущественными людьми и в интересах таких могущественных людей, что всякий хоть косвенно причастный к сбоям в этих планах мог заранее прощаться с головой - если, конечно, не представит достаточно убедительных объяснений, почему эти планы пришлось поменять.
У генерала Пюжеева такие объяснения нашлись. И он сумел убедить "там, наверху" в правильности вносимых изменений - хотя впервые за многие годы службы почувствовал нечто похожее на страх. Если бы его систему доказательств, такую стройную и прочную на вид, тряханули хоть немного покрепче - сгорел бы старый лис синим пламенем! Но обошлось - во всяком случае на время. А время, по глубокому убеждению генерала Пюжеева, значило больше, чем полагали люди, отдавшие ему приказ о проведении этой особой операции. На дворе стоял конец марта, а уже к маю - по аналитическим выкладкам генерала Пюжеева Григория Ильича - в составе правительства должны будут произойти такие изменения, после которых нынешние "высшие лица" лишатся всякой возможности отомстить генералу за его обман.
Специально для Зараева подготовленный тайный маршрут до Франкфурта уже не представлялся таким безопасным, доказывал генерал Пюжеев - имеются вполне достоверные агентурные данные, что могла произойти утечка информации, а ведь даже ничтожно малая утечка способна оказаться слишком большой подсказкой для врага.
И генерал Пюжеев доложил наверх, что центр операции по вывозу Зараева разумней всего перенести в Париж - и что он, при одобрении плана, подключит к делу одного из своих лучших людей, которым пользуется лишь в особых случаях. Конечно, корректировка планов потребует времени, но, в любом случае, Зараеву сейчас намного безопасней находиться в Москве, чем во Франкфурте - особенно если удастся запустить хорошую "дезу", что Зараев покинул-таки Москву.
Новые планы генерала были одобрены. Вопрос о том, кто должен уцелеть по завершении операции, а от кого лучше избавиться, был передан целиком на усмотрение генерала Пюжеева, носившего среди своих подчиненных кличку Повар. И Повар принял решение - а приняв, понял, что здесь никто не справится лучше, чем неуловимая Богомол - женщина-киллер потрясающей красоты и такой же потрясающей беспощадности.
...Улица Родена в Париже расположена недалеко от бульвара Монпарнас и после шумного бульвара с его суперсовременными магазинами и разномастными ресторанами и ресторанчиками тишина этой улицы кажется блаженной, почти оглушающей - одним из тех мест, где можно укрыться от настырного натиска бурлящего мегаполиса. Во всяком случае, таковой она показалась Гитису Янчаускасу - он же Дик, он же Кит, он же "Литовец", и ещё тысяча кличек и прозвищ, как вынесенных из школьной и студенческой поры, так и являвшихся оперативными псевдонимами, под которыми его знали люди Повара.
Он наслаждался тишиной, распахнув окно только что снятой квартирки, на четвертом этаже, почти напротив музея Родена. В Москве - да и в Вильнюсе еще, наверно, снег лежит, весна только-только пытается робко заявить свои права, а здесь уже весна в полном разгаре. Пора цветения вишен, понимаешь... Нигде так здорово не выражено это парящее, розоватым золотом рассвета подсвеченное, настроение города, непреходящее настроение любви и пружинистой жизненной силы, чем в скульптуре старика Родена, один из вариантов которой можно увидеть если улицу перейти: "Вечная весна" прекрасные обнаженные любовники, сплетающиеся в объятиях... Так прекрасны стремительные очертания их тел, что мрамор кажется живым и теплым... Пройдет всего два часа, и он встретит самолет из Варшавы, и они с Марией вот так же сольются, устремясь навстречу друг другу. Ради Марии он и снял эту квартирку - под чужим именем... Хотя, конечно, пришлось сообщить координаты своего потайного гнездышка Повару в Москву. Ведь "Литовец" не имеет права исчезать ни на один момент, он всегда должен быть готов сорваться с места по срочной оперативной надобности.
Хотя он надеялся, что в эти дни он больше не понадобится и ничто не помешает ему и его возлюбленной насладиться очередным кусочком счастья, которое они воровали у жизни. Все, что ему было надо, он сделал. И впервые за двадцать лет он подключил Марию - обратился к ней с просьбой отправить из Варшавы очень важный денежный перевод в Скандинавию. Не под своим именем, конечно. Пусть запишется какой-нибудь Баськой Ковальской. Он бы и сейчас не стал её впутывать в эти игры, но для него было важно как можно лучше замести следы. Женщина, которой предназначались деньги, ни в коем случае не должна была догадаться, что "заказ" исходит от того же самого человека, который несколько лет назад полностью оплатил ей заказ на разгром той ветки чеченской мафии, что обосновалась в Берлине. Ведь тогда она решила, что заказ исходит от главы конкурирующего клана - и совсем не стоило ей догадываться об истине. И так после той истории какие-то следы остались... Ведь год назад они с Марией чуть не погибли, из-за глупой накладки. Больше такого допускать нельзя.
Баську Ковальскую никто никогда не выследит. И даже если удастся добраться до квитка с образцом почерка и фальшивым адресом - никому и в голову не придет, что обладательницу этого почерка надо искать в кругах, предельно далеких от того мрачного и кровавого мира, в котором жил Гитис. Кто заподозрит жену известного польского фотографа и кинооператора, человека, входившего в свое время в ближайшее окружение Леха Валенсы и до сих пор являющегося одним из самых преданных сторонников "Солидарности", в том, что она может быть хоть как-то причастна к делам могущественной организации, ненавистной для людей её круга? Организации, с которой навечно оказалась связанной жизнь и судьба её любовника... А он, Гитис, продал в свое время и жизнь, и судьбу, чтобы как можно надежней прикрыть Марию, чтобы никто никогда не узнал об их романе, об их безумной страсти, которая вот уже двадцать лет бросала их в объятия друг друга по всей Европе, и в которой непонятно, чего было больше - радости или боли. И ещё ненависть им двигала, когда он подписался на сотрудничество с Поваром - он ненавидел всех и вся, кроме любимой женщины, весь этот подлый мир, повернувший все так, что они с Марией никогда не смогут до конца принадлежать друг другу... Хитрый и грозный генерал Пюжеев - "Повар", как его называли подчиненные знал, на чем можно крепко и надежно заарканить нужных ему людей.
