Андрей Глухов - Игра в судьбу
— Кому же здесь мою пьесу играть? — с тоской подумал Глеб.
Дверь распахнулась, и вбежал ещё один похмельный мужичок с сильно косящими глазами.
— Автор? — проскрипел он. Мадам кивнула. Мужичок плюхнулся на стул.
— Начали, — снова проскрипел он и закрыл глаза.
Мадам равнодушно кивнула Маркову.
Глеб встал, скороговоркой перечислил действующих лиц и их краткие характеристики, прочитал описание мизансцены и перешёл к диалогу. Первые две страницы он был зажат, потом раскрепостился и следующие три прочитал так, как читал дома своему зеркальному зрителю. После особенно удачной фразы он гордо глянул на режиссёра, встретился с его косящим взглядом и… замолк. Главный осмотрел его с ног до головы и повернулся к мадам:
— Это что за херню нам тут втюхивает этот клоун?
— Сама не пойму, — равнодушно пробасила Бланк, — сейчас узнаем. Господин Маркин, вас пригласили читать пьесу…, — она порылась в своих листках, — вот, «Страстный поцелуй», а вы что изображаете?
— Я не Маркин, я — Марков, — дрожащим голосом произнёс Глеб, — и пьеса у меня не «Страстный поцелуй», а «Страстная неделя».
— И как же вы сюда попали? — проскрипел режиссёр, глядя на мадам Бланк.
— Меня пригласили, вот, и письмо прислали, — чуть не плача прошептал Глеб.
— Дура безмозглая, ничего доверить нельзя, — спокойно проскрипел главный и вышел, хлопнув дверью.
— Ну, перепутала, и что? — равнодушно бурчала мадам, закуривая папиросу и собирая бумаги, — Тут сам чёрт запутается: Марков, Маркин, страстная неделя, страстный поцелуй… Да и какая в задницу разница — что то говно, что это.
Она ушла спокойная и сохранившая достоинство, а Марков рухнул на её ещё горячий стул, уронил голову на нечистый стол и прикрылся папкой с пьесой. Ему отчаянно захотелось спрятаться под одеяло, уснуть, проснуться и посмеяться над дурацким сном, как было в детстве, когда однажды ему приснилось, что он разбил соседское окно. Сон был настолько ярок, что, даже проснувшись, он ждал порки. Как же он тогда был счастлив!
Сейчас всё было реальностью: и унижение, которому его подвергли так, походя, без извинений и чувства внутреннего неудобства, и жуткое разочарование, и крушение надежд, и невыносимая обида, от которой некуда было деться и много-много всего, что и сформулировать невозможно.
— Что же вы за люди… Что же вы за люди… — шептал он, спрятавшись под папкой.
— Как я понимаю, на сегодня всё, — прошелестел старческий голос, дверь хлопнула, и возникло всеобщее оживление.
— Ну, раз прима отвалила, то и я пойду. Мне ещё сегодня в консультацию надо.
Слышался гул голосов, топот ног, дверь хлопала и, наконец, наступила тишина.
— Бланк на бланке мне прислала поворот моей судьбы! — неожиданно для себя выкрикнул Глеб и истерично рассмеялся.
— Слушай, а здорово, — раздался в тишине баритон, — обязательно нашим расскажу! Войдёт в анналы. — Рука бывшего героя-любовника легла на плечо несостоявшегося драматурга, — Тебя как зовут-то?
— Глеб.
— Ты, друг Глебушка, особенно не расстраивайся — тебе, вообще-то здорово повезло, поверь на слово Леопольду Мерцальскому.
Глеб поднял голову и удивлённо посмотрел на Леопольда.
— Могу объяснить, если хочешь. Видишь ли, мой юный друг… Слушай, у тебя деньги есть? — неожиданно спросил он, — Нам, понимаешь, жалованья уже два месяца не выдают, поиздержались малость. Тут недалече одно премиленькое местечко имеется, пойдём, там я тебе всё как есть обрисую.
Они вышли через ту же дверку и очутились на задворках театра. Сейчас, при свете дня, Глебу открылось такое удручающее убожество провинциальной столицы, что он в растерянности остановился. Деревянные покосившиеся домишки, спрятавшиеся за громадой театра, готовы были рухнуть под напором придавившего их снега. Возле каждого жилища из снега выглядывала будочка, к которой вела натоптанная тропинка, и Глеб с трудом сообразил, что это нужники. Мерцальский искоса глянул на Глеба и ехидно поинтересовался:
— Что, господин москвич, впечатляет наше житьё-бытьё? А это, между прочим, центр. Ты на окраину зайди, полюбопытствуй, как Русь живёт.
Он подхватил Глеба под руку, словно боясь упустить нечаянную удачу, и почти поволок, петляя между нужниками и дровяными сараями к вожделенному «премиленькому местечку». Дорогу перекрыл глухой дощатый забор, но Леопольд театральным жестом раздвинул доски и торжествующе провозгласил:
— Кушать подано!
Глеб шагнул в дыру и оказался в каком-то странном проулке, состоящем из двух сплошных деревянных заборов. Единственный сильно покосившийся домик стоял прямо напротив них и был украшен вывеской
«TAVERNA y DOROGI и.ч.п.».
— Заходи, — торжественно пригласил Леопольд, пропуская гостя вперёд.
Звякнул колокольчик и Глеб оказался в зале, наполненном въевшимися ароматами кислых щей, комбижира, квашеной капусты, дешёвого табака и сивухи. Через закрывшуюся дверь было слышно, как Мерцальский сбивает снег с ботинок.
Зал был абсолютно пуст, лишь у барной стойки на стуле некрасиво сидела густо накрашенная грудастая женщина в короткой юбчонке, из-под которой столбами торчали толстые ноги в обтягивающих тренировочных штанах и домашних тапочках. Грязный фартук и нелепый кокошник дополняли её униформу.
Она с тоской посмотрела на посетителя, но, увидев незнакомого человека, натянула на лицо маску доброжелательного гостеприимства, тяжело поднялась и пошла на Глеба, разведя руки, словно собираясь заключить дорогого гостя в объятия.
— Доброго вам здоровьичка, — нараспев запричитала она, — как мы рады, что вы заглянули к нам.
Колокольчик снова звякнул.
— Явление второе: те же и Леопольд, — объявил Мерцальский, — здорово, Клеопатра!
Фальшивая доброжелательность Клеопатры мигом сменилась столь же фальшивой агрессивной злобой. Она подняла руки на высоту плеч, преграждая Леопольду путь, при этом её груди нацелились на него как пушечные ядра, и визгливо заверещала, явно рассчитывая на какого-то невидимого слушателя:
— Не пущу, Лёвка, уходи! Хозяин сказал, что коль ещё раз дам тебе в долг, он меня с работы выгонит.
— Завянь, женщина, — ничуть не смутившись, пророкотал Мерцальский, — что человек о нас подумает? Когда это ты мне, Офелия, в долг давала? У нас с тобой всё всегда по обоюдной любви было, так что в этом деле мы с тобой в расчёте.
Мерцальский весело рассмеялся собственной шутке. Офелия хихикнула и ткнула Леопольда кулаком в бок.
— Знакомься — мой друг, известный московский драматург Глеб. А Москва, чтоб вы знали, всегда наличными платит, — крикнул он вглубь зала невидимому слушателю, — Глеб, подтверди.
Глеб мотнул головой и свекольно покраснел — «известный драматург» было явной насмешкой, если не издевательством.
— Господи, сколько раз меня ещё унизят в этом мерзком городишке? — с тоской подумал он, но Леопольд уже тащил его в дальний угол, отпуская какие-то шутки по поводу заведения и его персонала.
Они сели за столик не раздеваясь и даже не сняв шапок.
— Матильда, — прокричал Мерцальский, — веселей шевелись — душа горит. Или ты хочешь, чтобы она подожгла ваш шинок?
— Вы не слушайте его, меня Милкой зовут, — представилась официантка, ставя на стол тарелку с крупной солью и кладя перед Глебом захватанную жирными пальцами папку с надписью «МЕНЮ РЕСТОРАНА…». Название ресторана было замазано чёрным фломастером.
— Ты эту грязь убери — всё равно в ней одно враньё — и волоки, для разгону, бутылку водки, пару пива, огурцов потвёрже, капусты да хлеба. Ну и сама подсаживайся для компании. Можно, Фима? — крикнул Леопольд через плечо.
— Только чтоб чуть-чуть, — отозвался голос с кухни.
Леопольд встал и отвесил глубокий поклон:
— Спасибо, благодетель. Ты нам часа через два что-нибудь съедобное сваргань, но если опять позавчерашние котлеты подсунешь, я тебе точно шнобель по щекам размажу. Лети, Баттерфляй, не томи.
Уже через пять минут Леопольд разлил водку по щербатым фужерам.
— Я поднимаю свой бокал за гостя столицы нашего древнего края, за выдающегося драматурга и просто отличного человека, за нашего Глеба, дай ему Бог здоровья и счастья. За тебя, дорогой ты наш.
Произнеся дежурный тост, Мерцальский крякнул и опустошил полный фужер. Милка хихикнула и чокнулась с Глебом:
— Присоединяюсь к великолепному тосту!
Глеб снова покраснел — издевательства продолжались.
Похрустели огурцами и капустой, помолчали, Леопольд снова налил:
— За тебя, Изольда, за твои неотразимые прелести!
Глеб затосковал, понимая, что его просто «выставляют», но тут Фима позвал Изольду и она, матерясь, ушла.
— Вы обещали объяснить, почему мне повезло, — несмело напомнил Глеб.
— С пьесой-то? — пьяненько осклабился Леопольд, — Объясняю. Ты вот скулишь про себя: обидели мол, надругались, унизили и так далее, а не понимаешь, что просто счастливо отделался. Что ты потерял? Три дня? Деньги? Невинности авторской лишили? Всё? А что приобрёл? Побывал в Тьмутаракани, узнал жизнь захолустья и его театра, наконец, с хорошим человеком водку попил. Мало тебе за эти копейки? Выпьем за войну малой кровью! — он влил в себя очередную порцию водки и продолжил, — А теперь представь, что приняли твою пьеску к постановке. Бр-р-р, страшно представить. Ну-ка отвечай, сколько у тебя действующих лиц?
