Елизавета Михайличенко - «Ахматовская культура» или «Не ложи мне на уши пасту!»
— Эта люстра здесь висеть не будет!!!
На что Софья Моисеевна значительно сказала:
— А пошему тогда эта штенка будет штоять ждешь? Это не логишно, Боря.
Люштра ни в шем не виновата. Не надо было тащить шюда вше эти вещи.
Пока я ловил ртом воздух, чтобы сформулировать подоступнее кто безостановочно хватался перед отъездом то за сердце, то за буфет и клялся, что честно наживал все это, прибежал Левик и устроил истерику, что ему негде хранить лыжное снаряжение — в холле мама с бабушкой против, а на мирпесете[4] испортится, и если ему и его горным лыжам нет места в родительском доме, то он может и в пнимию…[5]
— В нашей шемье, — зашипела Софья Моисеевна, — вшегда ижъяшнялишь на прекрашном рушшком яжыке. Или на шиштом идиш. А ты говоришь на кошмарном шалате.
Я подмигнул Левику и напомнил:
— Шел с Шушей по шоссе…
Левик прыснул, теща приняла это на свой счет и быстро сориентировалась — стала звонить подругам и громко спрашивать о «штоматологе, штобы шамый хороший, пушть дорого, но быштро».
2. «Возьмемся за руки, друзья.»
Напрасно я надеялся, что нормальные люди не потащатся перед шаббатом на вечеринку. Я забыл, что славный ленкин Клуб отличался целеустремленностью и упорством, а главным делом жизни считал плыть против течения, впрочем, выбирая речки поспокойнее, а виды поромантичнее. Как-то счастливо они сформировались, и что самое интересное — нравились мне по одному, во всяком случае прежде. Ленка очень нравилась. А когда на ней женился, было ощущение, что женился на всем их КСП. С утра до вечера в доме пели, пили и трепались.
Нет, пожалуй до Афгана мне все это нравилось, а после уже раздражало. А теперь вообще… на чужом пиру похмелье…
… Вувос сумрачно проглотил и налил снова. Как вовремя возник Вувос сегодня! Хорошо сидим на кухне, вдвоем. В приоткрытую дверь доносится трендеж.
Мы с Вувосом, не сговариваясь, свалили с побережья. Он — в Кирьят-Арбу. Притащил на участок обшарпанный «караван»,[6] устроил вокруг скульптурный дворик, сам лепит и детишкам дает. И «Галиль»[7] у него вороной, в смысле — вороненый. А «Форд» гнедой. Вестерн. А теперь вот и я в Маалухе поселился. Заезжает он ко мне всегда кстати, как получается лишь у людей, которых всегда рад видеть. Мы с ним почти друзья.
— Как там Номи? — спрашиваю я.
— Растет, как кактус меж камней и соседей. По-русски еле понимает…
Я тупо осмотрелся. С полудня кухню переполнял через край Совок с расписными разделочными досками, матрешками, самоваром и прочим «а-ля Рюс».
Из холла продолжалось:
— …евреи — это четвертое измерение русской души. У русских все духотворчество продолжалось в неизмеримых географических пространствах, а у нас в историческом времени. И наоборот — у них почти никакой истории, у нас — почти никакой земли. Поэтому именно русское еврейство, или наоборот русские геры[8] несут эйнштейновский релятивизм в примитивную ньютоновскую механику духа прочих народов и общин..
— Капланчик, у тебя прямо чакры вдруг открылись… Просто интеллектуально-духовный прорыв в следующий энергетический уровень, пискнула Ирочка, моя между прочим родная племянница и единственная здесь родственница, воспитывавшаяся с пеленок как дочь КСП, что не помешало ей вырасти дурехой, правда очень экзальтированной и самоуверенной.
— Ты что, после брит-милы[9] сублимируешь? — поинтересовался Архар.
— От брит-милы я чудом увернулся позавчера, когда на циркулярной пиле работал…
Елка зашлась в своем знаменитом смехе, и Вувос решил взглянуть:
— Ладно, допивай и пойдем в народ. Песни слушать и девок смотреть.
Как по заказу Умница затянул:
— У нее был папа вертухай…
Допили что было в рюмках и в бутылке. А Умница допел коду:
— … так что в спальне есть у нас глазок…
— Хорошая песня, — одобрил Вувос.
— Это из его раннего. Скоро он запоет: «Ее любили лишь токсидермисты».
— Вот и пошли, — оживился Вувос. — Давно я с интеллигентными людьми не общался…
Интеллигентные люди встретили нас с присущим им юмором:
— Боря! Подаккомпанируй на полицейском свистке…
— Боря, а как на иврите «пройдемте»?
— Борь, а кому лучше служить — коммунистам или сионистам?
Последняя реплика принадлежала Елке. Вувос уважительно посмотрел на ее ноги и ответил за меня:
— Все мы служим одним и тем же — навозом для удобрения этой земли для выращивания сабр.[10]
Тут народ осознал, что я-то никуда не денусь, а этот бородач в кипе[11] и с автоматом может скоро улизнуть. Поэтому должно было завязаться собеседование — на некоторые лица уже выползли полуулыбки, сигнализировавшие: гнусный вопросец готов. Но неожиданно Капланчик сорвал пир вампиров истеричной репликой:
— А я не желаю ни быть навозом, ни быть с навозом! Жрите свое дерьмо сами!
Тут миролюбивый Умница снял мощным аккордом напряжение и завел:
— Ее любили лишь таксидермисты…
Козюля трогательно подвывала, а после концовки «…за калиткой рыдал некрофил» она вроде даже прослезилась. Удивительной эмоциональной лабильности собака. А затем Тамарка, жена Капланчика, напротив всегда отличавшаяся эмоциональной стабильностью, заявила, что ей по-фигу завещали ей эту землю или не завещали, что она лично ее не просила и удобрять ее не хочет. Тем более — не желает всю жизнь платить налог на наследство.
— Нет, земля-то вообще очень красивая, — робко возразила Елка.
— А тебе бы лучше помолчать, — посоветовала Тамарка. — Сидим здесь в дерьме, только и разницы, что там за гроши в клавиши тыкала, а здесь за гроши этикетки наклеиваю.
— Ну, положим, гроши все-же разные, — миролюбиво протянул Архар.
— А пальцы одинаковые! — отрезала жена Капланчика. — Они тут в магазинах пальцами в хлеб тычут! Даже для видимости вилок нет!.. Надо бежать от всего этого левантизма![12] А эти религиозные паразиты…
Новое слово «левантизм» вдохновило Умницу на экспромт:
Провалилась в жопу клизма,
Все олим его считают
Жертвой левантизма…
— Неужели назад хотите? — ахнула Ленка.
— Ну нет, — засмеялся Капланчик. — А вот на запад, в Новый Свет…
— Америка, — сказал Вувос. — Страна неограниченных возможностей. Можно убить человека и остаться на свободе… — тут он споткнулся о мой ласковый взгляд и смущенно объяснил мне, — в смысле, суд оправдает…
Они поговорили о Кохане,[13] об Азефе, об участии евреев в революции и эволюции, о ценах на колбасу и бензин в Совке и на квартиры в Израиле. Потом Умница сделал отчет за истекший период. Он сочинил дюжину дюжин новых песен и занял третье место на конкурсе самодеятельной песни в Теберде. Выучил иврит, арабский и амхарский. Дал пощечину Берязеву, а докторскую так и не защитил, потому что смешно стало ковыряться а этих митохондриях, когда у дуры Лариски, ну помните какая она дура, вдруг получается вирус, который может за месяц-другой уничтожить Бельгию, Голландию и Люксембург. Получается из-за невероятной мутации, а она в это не врубается. Короче, Лариска вся в соплях, потому что все крысы сдохли, а новых теперь в Совке не достать, в смысле лабораторных, конечно. А я ей тогда и говорю: «А давай, Лариска, меняться — я тебе тридцать белых самцов, а ты мне это дерьмо в пробирочке.»
Поменялись. А Ахмат, ее шеф… Максик, ты его должен помнить — он что-то понял… «За что, — говорит, — ты Лариске крыс дал? И где, кстати, та пробирочка с дерьмом?» И усмехается в мусульманские усы. Представляете?!
— Спаситель ты наш! — заметил я.
— А то! — ответил Умница без тени иронии. — Думаешь, Ахмат не просек бы что там Лариска вырастила? Думаешь, не сообразил бы сколько ему Саддам нефтедолларов отвалит?.. Вот я тогда пробирку в термос, термос в руки, руки в ноги и к вам… А работа мне теперь гарантирована — я тут антивирус разрабатывать буду.
— Да-а, — завистливо оценил Максик, — а я уже второй год хоть и в универе сижу, но на Шапировской стипендии. И тема чужая, и в штат не светит…
— Когда будешь сдавать вирус ШАБАКу,[14] — сказал я, — советую добавить, что Ахмат в последние дни перед твоим отъездом впал в мусульманский фундаментализм, ходил на работу в чалме, с портретом Саддама на футболке и пять раз в день спускался с ковриком в виварий — совершать намаз.
Тут снизу жалостливо захныкало, и Козюля, придя в дикое возбуждение, метнулась сначала на балкон, а потом к двери.
— Это моя машина! — взволновался Архар, и они с Козюлей упрыгали в ночь через две ступеньки.
Странный парень. Во всем старается быть не как все. Гитара у него зеленая, сигнализация на машине не воет, как зверь, а плачет, как дитя.
